Неточные совпадения
Господа, извините, что я приглашаю Илью
в наше
общество. Это мой лучший друг. Где принимают меня, там должны принимать и моих друзей. Это мое правило.
В нашем
обществе совсем неясно,
господа.
Общество разделилось на две партии: одна признавала выгодным и безопасным предложение
барина, другая видела
в этом подвох, сущность которого она не могла понять и которого поэтому особенно боялась.
—
Господа присяжные заседатели, — продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, —
в вашей власти судьба этих лиц, но
в вашей же власти отчасти и судьба
общества, на которое вы влияете своим приговором. Вы вникните
в значение этого преступления,
в опасность, представляемую
обществу от таких патологических, так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого
общества от заражения и часто погибели.
— Вы видите перед собой,
господа присяжные заседатели, характерное, если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так сказать, специфические черты того печального явления разложения, которому подвергаются
в наше время те элементы нашего
общества, которые находятся под особенно, так сказать, жгучими лучами этого процесса…
— Благодарю, Серж. Карамзин — историк; Пушкин — знаю; эскимосы
в Америке; русские — самоеды; да, самоеды, — но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я,
господа, велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не
в нашем
обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь,
господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?
Если ослушники воли
господина своего, а паче его убийцы невинными признаваемы будут, то повиновение прервется, связь домашняя рушится, будет паки хаос,
в начальных
обществах обитающий.
— Кривят же, однако, нисколько не стесняются этим!.. Или теперь вот их прокурорский надзор, — продолжал Виссарион, показывая уже прямо на брата, — я решительно этого не понимаю, каким образом какой-нибудь кабинетный
господин может следить за преступлениями
в обществе, тогда как он носу из своей камеры никуда не показывает, — и выходит так, что полиция что хочет им дать — дает, а чего не хочет — скроет.
— Во-первых, это везде есть, — начал ему возражать серьезным и даже несколько строгим голосом Иларион Захаревский, — во-вторых, тебя судит не какой-то
господин, а лицо, которое
общество само себе выбрало
в судьи; а в-третьих, если лицо это будет к тебе почему-либо несправедливо, ты можешь дело твое перенести на мировой съезд…
Напротив того, девицы,
в обществе которых мы находились вчера, о том только и думают, чтобы навсегда интернировать
господина Сеченова
в своем домашнем обиходе.
В сущности, Вачегин был глупый и несуразный мужик, но его
общество выбрало впридачу Кожину и Семенычу на том основании, что Вачегин уж постоит на своем, благо
господь пастью его наградил.
— Ваше превосходительство, — выступил вперед Шульгович, — осмелюсь предложить от имени
общества господ офицеров отобедать
в нашем собрании. Мы будем…
— Спасибо,
господин Желваков, спасибо! — говорит его высокородие, — это ты хорошо делаешь, что стараешься соединить
общество! Я буду иметь это
в виду,
господин Желваков!
— Вы,
господа литераторы, — продолжал он, прямо обращаясь к Калиновичу, — живя
в хорошем
обществе, встретите характеры и сюжеты интересные и знакомые для образованного мира, а
общество, наоборот, начнет любить, свое, русское, родное.
Чисто с целью показаться
в каком-нибудь
обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел
в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала:
в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных
господ, игравших на бильярде.
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому
обществу, что у меня должен быть свой кружок, людей порядочных, и уселся на третьей лавке, где сидели граф Б., барон З., князь Р., Ивин и другие
господа в том же роде, из которых я был знаком с Ивиным и графом Б. Но и эти
господа смотрели на меня так, что я чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их
обществу.
Обыкновенно
в полку
в мирное время бывает не менее семидесяти пяти
господ офицеров — большое, очень большое
общество.
Я, пожалуй, сравнил бы его с иными прошедшими
господами, о которых уцелели теперь
в нашем
обществе некоторые легендарные воспоминания.
—
Господа, я вижу, что почти все решают
в духе прокламаций, — проговорил он, озирая
общество.
— Это наш, наш! — завизжал подле голосок Липутина, — это
господин Г—
в, классического воспитания и
в связях с самым высшим
обществом молодой человек.
Попав не
в свое
общество, такой
господин обыкновенно начинает робко, но уступите ему на волосок, и он тотчас же перескочит на дерзости.
Известно, что самое главное страдание всех подобных
господ, когда они каким-нибудь чудным случаем появляются
в обществе, составляют их собственные руки и ежеминутно сознаваемая невозможность куда-нибудь прилично деваться с ними.
Наш честнейший и благороднейший Аггей Никитич нашел при делах земского суда еще два документа, весьма важные для нашего дела: первый — увольнительное свидетельство от
общества, выданное
господину Тулузову, но с такой изломанной печатью и с такой неразборчивой подписью, что Аггей Никитич сделал
в тамошнюю думу запрос о том, было ли выдано
господину Тулузову вышереченное свидетельство, откуда ныне получил ответ, что такового увольнения никому из Тулузовых выдаваемо не было, из чего явствует, что свидетельство сие поддельное и у нас здесь,
в нашей губернии, сфабрикованное.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное
общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию
в Москве:
в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить
в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый
господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен
в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича
в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как
в какие-нибудь коконы,
в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим
господином приехал
в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
Разве ты не можешь, — продолжал он, обращаясь к Фалалею, — разве ты не можешь видеть во сне что-нибудь изящное, нежное, облагороженное, какую-нибудь сцену из хорошего
общества, например, хоть
господ, играющих
в карты, или дам, прогуливающихся
в прекрасном саду?» Фалалей обещал непременно увидеть
в следующую ночь
господ или дам, гуляющих
в прекрасном саду.
Но Бельтов, Бельтов — человек, вышедший
в отставку, не дослуживши четырнадцати лет и шести месяцев до знака, как заметил помощник столоначальника, любивший все то, чего эти
господа терпеть не могут, читавший вредные книжонки все то время, когда они занимались полезными картами, скиталец по Европе, чужой дома, чужой и на чужбине, аристократический по изяществу манер и человек XIX века по убеждениям, — как его могло принять провинциальное
общество!
Несчастливцев. С величайшим удовольствием,
господа. Мне очень приятно говорить
в таком благородном
обществе. Тетушка, вы счастливы, вы безмерно счастливы?
Серебряков(поцеловав дочь). Прощай… Все прощайте! (Подавая руку Астрову.) Благодарю вас за приятное
общество… Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, порывы, но позвольте старику внести
в мой прощальный привет только одно замечание: надо,
господа, дело делать! Надо дело делать! (Общий поклон.) Всего хорошего! (Уходит.)
—
Господа присяжные! — мягко и внушительно говорил прокурор. — Взгляните на лицо этого человека, — оно красноречивее показаний свидетелей, безусловно установивших виновность подсудимого… оно не может не убедить вас
в том, что пред вами стоит типичный преступник, враг законопорядка, враг
общества…
Курослепов. Что вы, оглашенные! (Вырывается и хватает за ворот Силана). Серапион Мардарьич!
Господин городничий! Суди ты его! Я тебе кланяюсь, суди его сейчас! (Силану). Ведь теперь тебя всякими разными казнями казнить надо, потому как ты купца, который от всего
общества превозвышен и за разные пожертвования и для благолепия… опять же его иждивением… а ты ему руки назад, при народе: и что ты со мной сделал! Теперь все мои чины как есть
в ничто…
— Мерзавцы! — кричал Саша, ругая начальство. — Им дают миллионы, они бросают нам гроши, а сотни тысяч тратят на бабёнок да разных
бар, которые будто бы работают
в обществе. Революции делает не
общество, не барство — это надо знать, идиоты, революция растёт внизу,
в земле,
в народе. Дайте мне пять миллионов — через один месяц я вам подниму революцию на улицы, я вытащу её из тёмных углов на свет…
Анна Петровна. Послушайте,
господин честный человек! Нелюбезно провожать даму и всю дорогу говорить с нею только о своей честности! Может быть, это и честно, но, по меньшей мере, скучно. Никогда с женщинами не говорите о своих добродетелях. Пусть они сами поймут. Мой Николай, когда был таким, как вы,
в женском
обществе только пел песни и рассказывал небылицы, а между тем каждая знала, что он за человек.
Но знайте,
господа, что пока я был между вами,
в вашем
обществе, — я только тогда и был честен, когда писал этот дневник.
— Это было, когда я жил за границей, и за мое доброе дело
господа, про которых ты говоришь, что я незыблемый памятник могу соорудить себе
в сердцах их, только что не палками выгнали меня из своего
общества.
— Но это же самое можно ведь сказать и про
общество! — возразил уже князь Елене. — И оно тоже не виновато, что у него нет
в мозгу рефлексов, способных удержать его от желания вздернуть всех этих
господ на виселицу.
— Прошу
господ присяжных обратить на это показание особенное внимание! — обращается защитник Прокопа к присяжным, — оно уничтожает
в прах все эти гнусные клеветы насчет подкупов и угроз, которые злонамеренно распускаются
в обществе. Вот свидетель, который прямо показывает, что подсудимый не только не подкупал, но и бил его… и за всем тем,
в благодарной своей памяти, не находит ни единого факта, который мог бы очернить моего клиента! Еще раз прошу вас обратить на это внимание!
— Не следует забывать,
господа, — вставляет свое слово вдруг появившийся Менандр, — что
в нас воплощается либеральное начало
в России! Следовательно, нам прежде всего надо поберечь самих себя, а потом позаботиться и о том, чтоб у нашего бедного, едва встающего на ноги
общества не отняли и того, что у него уже есть!
Должно бы быть то, что, когда
в общество к моей сестре, дочери вступит такой
господин, я, зная его жизнь, должен подойти к нему, отозвать
в сторону и тихо сказать: «голубчик, ведь я знаю, как ты живешь, как проводишь ночи и с кем.
— А такие, — продолжал Грохов, — что будто бы найдены
в банковском портфеле
господина Хмурина векселя с фальшивыми подписями от людей уже умерших, и фальшивыми, заметьте, по мнению только экспертизы, а какова наша экспертиза, это знает все русское
общество!..
Никандр Семеныч Лупачев, пожилой
барин, очень широко живущий и бросающий деньги. Репутации не безукоризненной;
в хорошем
обществе не принят.
То грезилось
господину Голядкину, что находится он
в одной прекрасной компании, известной своим остроумием и благородным тоном всех лиц, ее составляющих; что
господин Голядкин
в свою очередь отличился
в отношении любезности и остроумия, что все его полюбили, даже некоторые из врагов его, бывших тут же, его полюбили, что очень приятно было
господину Голядкину; что все ему отдали первенство и что, наконец, сам
господин Голядкин с приятностью подслушал, как хозяин тут же, отведя
в сторону кой-кого из гостей, похвалил
господина Голядкина… и вдруг, ни с того ни с сего, опять явилось известное своею неблагонамеренностью и зверскими побуждениями лицо,
в виде
господина Голядкина-младшего, и тут же, сразу,
в один миг, одним появлением своим, Голядкин-младший разрушал все торжество и всю славу
господина Голядкина-старшего, затмил собою Голядкина-старшего, втоптал
в грязь Голядкина-старшего и, наконец, ясно доказал, что Голядкин-старший и вместе с тем настоящий — вовсе не настоящий, а поддельный, а что он настоящий, что, наконец, Голядкин-старший вовсе не то, чем он кажется, а такой-то и сякой-то и, следовательно, не должен и не имеет права принадлежать к
обществу людей благонамеренных и хорошего тона.
— Это речь врагов моих, — ответил он, наконец, благоразумно сдерживая себя, трепещущим голосом.
В то же самое время герой наш с беспокойством оглянулся на дверь. Дело
в том, что
господин Голядкин-младший был, по-видимому,
в превосходном расположении духа и
в готовности пуститься на разные шуточки, не позволительные
в общественном месте и, вообще говоря, не допускаемые законами света, и преимущественно
в обществе высокого тона.
Тут же, проговорив свою гнусность, фальшивый
господин Голядкин заключил тем, что с возмущающим душу бесстыдством и фамильярностью потрепал солидного
господина Голядкина по плечу и, не удовольствовавшись этим, пустился заигрывать с ним совершенно неприличным
в обществе хорошего тона образом, именно вознамерился повторить свою прежнюю гнусность, то есть, несмотря на сопротивление и легкие крики возмущенного
господина Голядкина-старшего, ущипнуть его за щеку.
«Вот если б эта люстра, — мелькнуло
в голове
господина Голядкина, — вот если б эта люстра сорвалась теперь с места и упала на
общество, то я бы тотчас бросился спасать Клару Олсуфьевну.
И только что
господин Голядкин начинал было подходить к Андрею Филипповичу, чтоб перед ним, каким-нибудь образом, так или этак, оправдаться и доказать ему, что он вовсе не таков, как его враги расписали, что он вот такой-то да сякой-то и даже обладает, сверх обыкновенных, врожденных качеств своих, вот тем-то и тем-то; но как тут и являлось известное своим неблагопристойным направлением лицо и каким-нибудь самым возмущающим душу средством сразу разрушало все предначинания
господина Голядкина, тут же, почти на глазах же
господина Голядкина, очерняло досконально его репутацию, втаптывало
в грязь его амбицию и потом немедленно занимало место его на службе и
в обществе.
Господа кабатчики, независимо от их личной и всегда несомненной благонадежности, драгоценны еще и
в том отношении, что они находятся
в непрерывном и тесном общении с представителями самых разнообразных слоев
общества.
Кое-какие мелочные лавчонки, эти бессменные клубы дворовых и всяких людей, были отперты, другие же, которые были заперты, показывали, однако ж, длинную струю света во всю дверную щель, означавшую, что они не лишены еще
общества и, вероятно, дворовые служанки или слуги еще доканчивают свои толки и разговоры, повергая своих
господ в совершенное недоумение насчет своего местопребывания.
— Мне кажется,
господа, — говорил он, — что вы бьете совсем не туда, куда следует, и что, видя
в занятиях умственными интересами что-то враждебное
обществу, вы кидаете последнему упрек, которого оно даже не заслуживает!..
Общество, как повествует предание, было самое блистательное, так что какой-то
господин, проживавший
в том городе целую зиму, отзывался об нем, по приезде
в Петербург,
в самых лестных выражениях, называя тамошних дам душистыми цветками, а все
общество чрезвычайно чистым и опрятным.
В 1770-х годах, напротив, господствовало даже, и
в обществе и
в самой литературе, полнейшее уважение и к
господину Волтеру, и к женевскому философу Жан-Жаку Руссо, и к ученому Дидероту, и пр.