Неточные совпадения
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру
в ноги, — оставляю я мою дурость на
веки вечные, и сам вам тоё мою дурость
с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам
в слободу!
— Однако ж это позор: я не поддамся! — твердил он, стараясь ознакомиться
с этими призраками, как и трус силится, сквозь зажмуренные
веки, взглянуть на призраки и чувствует только холод у сердца и слабость
в руках и
ногах.
Бабушка, по воспитанию, была старого
века и разваливаться не любила, а держала себя прямо,
с свободной простотой, но и
с сдержанным приличием
в манерах, и
ног под себя, как делают нынешние барыни, не поджимала. «Это стыдно женщине», — говорила она.
Тебя удивляет и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди
в мое положение, деточка, поставь себя на мое место; вот я старик, стою одной
ногой в могиле, целый
век прожил, как и другие,
с грехом пополам, теперь у меня
в руках громадный капитал…
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком
в сероватом армяке; мужичок,
в свою очередь,
с трудом топотал и шаркал ослабевшими
ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие
веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Но
в это мгновение, еще сквозь закрытые
веки, его глаза поразил красный огонь, и
с страшным треском что-то толкнуло его
в середину груди; он побежал куда-то, спотыкнулся на подвернувшуюся под
ноги саблю и упал на бок.
Одетый
в белую коломянковую жакетку, сиятельный сопутник Термосесова лежал на приготовленной ему постели и, закрыв
ноги легким пледом, дремал или мечтал
с опущенными
веками.
К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо падали
в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто омерзительная привычка, привитая
веками рабства и насилия. И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя,
с какой невозмутимой важностью суют они
в губы мужикам свои огромные красные лапы…
— Яша, батюшка, голубчик, не оставь старика: услужи ты мне! — воскликнул он наконец, приподымаясь на
ноги с быстротою, которой нельзя было ожидать от его лет. — Услужи мне! Поколь господь продлит мне
век мой, не забуду тебя!.. А я… я было на них понадеялся! — заключил он, обращая тоскливо-беспокойное лицо свое к стороне Оки и проводя ладонью по глазам,
в которых показались две тощие, едва приметные слезинки.
— Во-вторых, — работа сама! Это, брат, великое дело, вроде войны, например. Холера и люди — кто кого? Тут ум требуется и чтобы всё было
в аккурате. Что такое холера? Это надо понять, и валяй её тем, что она не терпит! Мне доктор Ващенко говорит: «Ты, говорит, Орлов, человек
в этом деле нужный! Не робей, говорит, и гони её из
ног в брюхо больного, а там, говорит, я её кисленьким и прищемлю. Тут ей и конец, а человек-то ожил и весь
век нас
с тобой благодарить должен, потому кто его у смерти отнял?
И образы языческих богов —
Без рук, без
ног,
с отбитыми носами —
Лежат
в углах низвергнуты
с столбов,
Раскрашенных под мрамор. Над дверями
Висят портреты дедовских
вековВ померкших рамах и глядят сурово;
И мнится, обвинительное слово
Из мертвых уст их излетит — увы!
О, если б этот дом знавали вы
Тому назад лет двадцать пять и боле!
О, если б время было
в нашей воле!..
Как весело, обув железом острым
ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?…
Но надо знать и честь; полгода снег да снег,
Ведь это наконец и жителю берлоги,
Медведю надоест. Нельзя же целый
векКататься нам
в санях
с Армидами младыми,
Иль киснуть у печей за стеклами двойными.
Как при первом свидании на Хуту, так и теперь, когда я ближе присмотрелся к ним, я не нашел их однотипными. Одни из них имели овальные лица без усов и бороды, небольшой нос, смуглую кожу и правильный разрез глаз. У других было плоское скуластое лицо, обросшее черной бородой, широкий выгнутый нос и глаза
с монгольской складкой
век. Первые были небольшого роста
с поразительно маленькими руками и
ногами, вторые роста выше среднего, широкие
в костях и
с хорошо развитыми конечностями.
В последней толпе было много и старух, и небольших девочек, взрослые же девки и все молодые женщины оставались еще на селе, но не для того, чтобы бездействовать, — нет, совсем напротив: им тоже была важная работа, и, для наблюдения строя над ними, Сухим Мартыном была поставлена своя особая главариха, старая вдова Мавра,
с красными змеиными глазами без
век и без ресниц, а
в подмогу ей даны две положницы: здоровенная русая девка Евдоха,
с косой до самых
ног, да бойкая гулевая солдатка Веретеница.
— А вы полагали, уважаемый Николай Леопольдович, — снова насмешливым тоном начал он, — что выбросив Николке Петухову двадцать пять тысяч рублей, каплю
в море нажитых вами капиталов, вы
с ним покончили все счета, даже облагодетельствовали, на
ноги поставили,
век должен вам быть обязан, стоит лишь вам крикнуть: позвать ко мне Петухова — он так к вам, как собачонка, и побежит.
Спутник опять прикоснулся к голове царя, опять он потерял сознание и когда очнулся, то увидал себя
в небольшой комнате — это был пост, — где на полу лежал труп человека
с седеющей редкой бородой, горбатым носом и очень выпуклыми, закрытыми
веками глазами, руки у него были раскинуты,
ноги босые,
с толстым, грязным большим пальцем, ступни под прямым углом торчали кверху.
Если соответственные элементы будут
в наличности и
в XX
веке, то позможно, что явление повторится, и тот
век тоже выставит своего продолжателя Мошкину, Баранщикову и Ашинову, но вдохновенный таковским духом молодец
в двадцатом
веке должен иметь больший успех, а именно — он должен начать
с того, чем кончил Ашинов, когда стал
в гордой позе над телом последнего славянофильского поэта, лежавшего у его
ног в генеральской униформе.
Попадья билась головой, порывалась куда-то бежать и рвала на себе платье. И так сильна была
в охватившем ее безумии, что не могли
с нею справиться о. Василий и Настя, и пришлось звать кухарку и работника. Вчетвером они осилили ее, связали полотенцами руки и
ноги и положили на кровать, и остался
с нею один о. Василий. Он неподвижно стоял у кровати и смотрел, как судорожно изгибалось и корчилось тело и слезы текли из-под закрытых
век. Охрипшим от крику голосом она молила...