Неточные совпадения
Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает
монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его
в другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный
сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй.
—
Сына и отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв палец. — С
сыном я во Владимире
в тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы. Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он, на конце дней становятся странниками, бродягами по
монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют
в народе различную ерунду.
Теперь
в этом
монастыре нет больше политических арестантов, хотя тюрьма и наполнена разными попами, церковниками, непокорными
сыновьями, на которых жаловались родители, и проч.
В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему с претензиями одетую и
в тех же буклях 30-х годов,
сына ее
в расстегнутом вицмундире и
в эполетах и монаха
в клобуке, с пресыщенным несколько лицом,
в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе, с красивыми четками
в руках и
в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего
монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия.
— Весь он у меня, братец,
в мать пошел: умная ведь она у меня была, но тоже этакая пречувствительная и претревожная!.. Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: «Ай, батюшка, чтобы спасти
сына от смерти, пойду сама
в Геннадьев
монастырь пешком!..» Сходила, надорвалась, да и жизнь кончила, так разве бог-то требует того?!
Ну, вот, судари вы мои, как заметил свёкор-то, что и младший его
сын на неё метит, на Катерину эту, отправил он её
в монастырь наш для сохранности.
Плохо,
сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися
в торги,
в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда
в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь
в мошонку, ан
в ней так мало, что совестно
в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь: беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
— Перестанет!.. Не для тебя я
сына родил. У вас тут дух тяжелый… скучно, ровно
в монастыре. Это вредно ребенку. А мне без него — нерадостно. Придешь домой — пусто. Не глядел бы ни на что. Не к вам же мне переселиться ради него, — не я для него, он для меня. Так-то. Сестра Анфиса приехала — присмотр за ним будет…
— Девок-то! — укоризненно говорил Игнат. — Мне
сына надо! Понимаешь ты?
Сына, наследника! Кому я после смерти капитал сдам? Кто грех мой замолит?
В монастырь, что ль, все отдать? Дадено им, — будет уж! Тебе оставить? Молельщица ты, — ты, и во храме стоя, о кулебяках думаешь. А помру я — опять замуж выйдешь, попадут тогда мои деньги какому-нибудь дураку, — али я для этого работаю? Эх ты…
— Мы поедем завтра
в монастырь, Юрьюшка, — сказала она вошедшему
сыну; — Борис Петрович еще долго пропорскает… куда я рада, что ты не
в него!..
Где твой мандат? Давай его сюда!
Офицер подает бумагу. Лепорелло ее раздирает.
Вот твой мандат! И знай, что булла папы
Дает мне власть Жуана де Маранья,
Заблудшую, но кроткую овцу,
Благословить и от грехов очистить;
Знай, что сей самый грешник, дон Жуан,
Которого арестовать пришел ты,
Моих словес проникнулся елеем,
Отверг душой мирскую суету
И поступает кающимся братом
В Севилию,
в картозский
монастырь!
Не так ли,
сын мой?
Прежде ж
Чем Дмитриева мать, царица Марфа,
Свидетельствовать будет на Москве,
Что
сын ее до смерти закололся
И погребен, ты выедешь на площадь
И с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами видел ты
Труп Дмитрия, — и крестным целованьем
То утвердишь. Меж тем я со владыкой
Велел везде Отрепьеву гласить
Анафему:
в церквах,
в монастырях,
На перекрестках всех, его с амвонов
Велел клясти! Быть может, вразумится
Чрез то народ.
Их было двое —
сын и дочь. О
сыне письменных свидетельств никаких не сохранилось. По крайней мере, доселе исследователи старинных архивов ничего не заявляли о нем. Известно только по преданию, что он жил до начала нынешнего столетия
в одном из
монастырей Переславля-Залесского и горько жаловался на свою участь. Это говорил покойный граф Д. Н. Блудов, которому хорошо были известны подобные тайны [«Русский архив» 1865 года, книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].
Суворов был, как мы знаем, всегда и
в одинаковой степени глубоко верующим человеком и исполнительным
сыном церкви, но под старость сделался еще строже
в обрядовой стороне и вообще во внешнем благопочитании, особенно
в селе Кончанском. Видя для себя закрытой практическую военную деятельность, он решился уединиться
в монастырь и отдаться Богу.
Добавим лишь несколько слов о судьбе приемного
сына графа, Михаила Андреевича Шумского. После смерти Алексея Андреевича он тайно бежал из
монастыря и целый год прожил
в Грузине у вотчинного головы Шишкина
в качестве учителя его детей.
Обоим Обносковым, и отцу и
сыну, были отрублены головы. Жену Ивана Обноскова с невестою — дочерью отвезли
в дальний женский
монастырь, где и постригли.
— Ах он, воевода дырявый! Да что ж он — о двух головах? Тебе, Губареву, да колокольчики воспрещать?.. Который
сына такого произвел, пятой роты Галицкого полка, Петра Губарева?.. По всей империи из всех солдат первый. Обдумай сам, гордый старик, — как исправника порешишь, так и будет. Хочь с места его долой, хочь
в женский
монастырь на покаяние. Воля твоя.
По неисповедимой воле Божественного Промысла,
в том самом
монастыре, где было похоронено тело Малюты, нашел себе, за два года перед тем, приют его побочный
сын — Яков Потапов.
Тимошка Хлоп где-то разыскал его и привел к Лукьяновичу, а тот вручил ему тельник и перстень убитых
в Тверском Отрочьем
монастыре отца и
сына Воротынских, подучил что говорить, да и подослал к князю Василию, чтобы и тебя извести, так как от Таньки знал он о любви твоей к княжне Евпраксии, и ее добыть, да и князю Василию чтобы от царя не поздоровилось.
Уже около полувека жила она
в стенах
монастыря, поступив
в него молодой женщиной, после смерти мужа и двух
сыновей,
в течение одного года сошедших один за другим
в преждевременную могилу.
Туда же
в женский
монастырь внесла она с собою и своего
сына, назвав его обманно девочкой Макриной.
Когда же Константин Пизонский под псевдонимом Макрины достиг
в монастыре двенадцатилетнего возраста, вдова Пизонская, заботясь о воспитании
сына, вывела его вон из обители, переодела
в овраге из юбки и платья
в нанковый халат и отдала
в духовное приходское училище под его настоящим именем Константина Пизонского.
Когда же Константин Пизонский, под псевдонимом Макрины, достиг
в монастыре двенадцатилетнего возраста, вдова Пизонская, заботясь о воспитании
сына, вывела его вон из обители, переодела
в овраге из юбки и черноколенкорового платья
в желтый нанковый халат и отдала
в духовное приходское училище под его настоящим именем Константина Пизонского.
Не имея ни роду, ни племени, ни пристанища, куда приклонить голову, вдова Пизонская приютилась
в женском
монастыре,
в келейные. Туда же,
в женский
монастырь, внесла она с собою и своего
сына, назвав его обманно девочкой Макриной.
«Нижегородского архангельского собора бывший протопоп Василий Иванов,
сын Лутохин,
в июле 1749 г., за разные показанные
в указе вины послан был
в Зеленогорский
монастырь, а оттуда 25-го декабря 1750 г. (на самое Рождество Христово) бежал безвестно, а приметы протопопа те: росту великого, дебел, волосом сед, борода впроседь, лицом избела красноват, долгонос, говорит сиповато, от рождения
в шестьдесят лет».
Так между ними образовалась связь, которая оказалась до такой степени крепкою и нежною, что когда старый Дукач взял
сына в монастырь, чтобы там посвятить его по материнскому обету на служение богу, то мальчик затосковал невыносимо, не столько по матери, сколько о своем простодушном учителе.
Три дня хмурился князь, весь ковер протоптал шагавши, —
сына б приструнил, на милую дочку рука не подымается. Пускай, думает, идет.
В монастыре хочь честь свою княжескую по крайности соблюдет, Бога за меня помолит… Поперек судьбы сам царь не пойдет.