Неточные совпадения
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди
мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали
в немцах их
писатели, их царь, газеты…
В разных
мирах живут служители культа и теологии, ученые и изобретатели, политические деятели, социальные реформаторы и революционеры,
писатели и деятели искусства, люди деловые, поглощенные хозяйством и т. д.
Великие русские
писатели XIX
в. будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды спасения народа, человечества и всего
мира, от печалования и страдания о неправде и рабстве человека.
Александров перестал сочинять (что, впрочем, очень благотворно отозвалось на его последних
в корпусе выпускных экзаменах), но мысли его и фантазии еще долго не могли оторваться от воображаемого писательского волшебного
мира, где все было блеск, торжество и победная радость. Не то чтобы его привлекали громадные гонорары и бешеное упоение всемирной славой, это было чем-то несущественным, призрачным и менее всего волновало. Но манило одно слово — «
писатель», или еще выразительнее — «господин
писатель».
Отношение первых, тех, которые спасение от войн видят
в дипломатических международных мерах, прекрасно выражается результатом последнего конгресса
мира в Лондоне, и статьей и письмами о войне выдающихся
писателей в 8 № 1891 года «Revue des Revues».
— Не знаю, — говорил Бенни, — и не помню, что за критический взгляд проводился на эти формы русской жизни теми заграничными
писателями, у которых я все это вычитал; но помню, что и артель, и община, и круговая порука мне нравились все более и более, и я, с одной стороны, сгорал нетерпением увидать, как живут люди
в общине и
в артели, а с другой — приходил
в отчаяние, как честные люди всего
мира не видят преимуществ такого устройства перед всякими иными организациями?
(39) См. митрополита Евгения «Словарь светских
писателей», часть II, стр. 10 и 158. Очень может быть, что это показание тоже неверно.
В «Собеседнике» почти нет ученых статей. Разве сочинение «О системе
мира» можно, приписать одному из академиков?
Только
писатель, умеющий достойным образом выразить
в своих произведениях чистоту и силу этих высших идей и ощущений, умеющий сделаться понятным всякому человеку, несмотря на различие времен и народностей, остается надолго памятным
миру, потому что постоянно пробуждает
в человеке сочувствие к тому, чему он не может не сочувствовать, не переставая быть человеком.
Собственно говоря, всякий
писатель имеет где-нибудь успех: есть сочинители лакейских поздравлений с Новым годом, пользующиеся успехом
в передних; есть творцы пышных од на иллюминации и другие случаи — творцы, любезно принимаемые иногда и важными барами; есть авторы, производящие разные «pieces de circonstances» для домашних спектаклей и обожаемые даже
в светских салонах; есть
писатели, возбуждающие интерес
в мире чиновничьем; есть другие, служащие любимцами офицеров; есть третьи, о которых мечтают провинциальные барышни…
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он
в снисхождении Своем становится бесконечно близок нам, есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое имманентное
в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью
в мистической литературе из восточных церковных
писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
Рядом с Салтыковым Некрасов сейчас же выигрывал как литературный человек.
В нем чувствовался, несмотря на его образ жизни,"наш брат —
писатель", тогда как на Салтыкова долгая чиновничья служба наложила печать чего-то совсем чуждого писательскому
миру, хотя он и был такой убежденный
писатель и так любил литературу.
В моем лице —
в лице гимназиста из провинции, выросшего
в старопомещичьем
мире, — это сказывалось безусловно. Я уже был подготовлен всей жизнью к тому, чтобы ценить таких людей, как Щепкин, и всякого
писателя и артиста, из какого бы звания они ни вышли.
Теперь,
в заключение этой главы, я отмечу особенно главнейшие моменты того, как будущий
писатель складывался во мне
в студенческие годы, проведенные
в"Ливонских Афинах", и что поддержало во мне все возраставшее внутреннее влечение к
миру художественно воспроизведенной русской жизни, удаляя меня от
мира теоретической и прикладной науки.
Через Фанни Снеткову и позднее П.Васильева и актера-писателя Чернышева я вошел и
в закулисный
мир Александрийского театра.
Париж уже не давал мне, особенно как газетному сотруднику, столько же нового и захватывающего. Да и мне самому для моего личного развития, как человеку моей эпохи и
писателю, хотелось войти гораздо серьезнее и полнее
в жизнь английской"столицы
мира",
в литературное, мыслительное и общественно-политическое движение этой своеобразной жизни.
Тема, как видите, весьма далекая от всех моих тогдашних первенствующих интересов как
писателя. Но материал достался мне стоящий, да вдобавок еще отвечавший общему настроению —
в сторону
мира, деревни, крестьянства.
Мои знакомства
в литературном
мире расширились; но, кроме Некрасова и Салтыкова, не было тогда других
писателей одинакового ранга.
Русские
писатели, наиболее значительные, не верили
в прочность цивилизации,
в прочность тех устоев, на которых покоится
мир, так называемый буржуазный
мир их времени.
Апатия, которой учил еще Климент Александрийский,
писатель, близкий к античному стоицизму и неоплатонизму, но сохранивший античную меру, принимает
в дальнейших формах аскезы характер враждебный
миру и человеку.
Этот
мир вызывал
в них брезгливое отвращение [Андре Жид
в статье о Вилье де Лиль-Адане не без недоброжелательства говорит о якобы религиозном нежелании знать жизнь у Вилье де Лиль-Адана и других «католических
писателей»: «Baudelaire, Barbey d’Aurevilly, Helo, Bloy, Huysmans, c’est là leur trait commun: méconnaissance de la vie, et même haine de la vie — mépris, honte, peur, dédain, il y a toutes les nuances, — une sorte de religieuse rancune contre la vie. L’ironie de Villiers s’y ramène» («Prétextes», с. 186).
И вопреки модернистической моде, склонной отрицать самостоятельное значение идей и заподозривать их ценность
в каждом
писателе, к Достоевскому нельзя подойти, нельзя понять его, не углубившись
в его богатый и своеобразный
мир идей.
Таков же образ антихристова духа
в замечательном романе английского католического
писателя Бенсена «Князь
мира сего».
Весь
мир обернулся лицом к востоку, откуда должно взойти новое солнце, и страстно ждал его восхода, а русский
писатель все еще созерцал гаснущие краски заката Здесь еще плохую службу сослужил нашей литературе ее ограниченный, почти кастовый „реализм“, тот, что синицу
в руках предпочитает журавлю
в небе и порою самым добросовестным образом смешивает себя с простою фотографией.
Во Франции есть замечательный
писатель Леон Блуа, своеобразный католик, реакционер-революционер, не имеющий ничего общего с социализмом, и он восстал с небывалым радикализмом против самих первооснов буржуазности, против царящего
в мире буржуазного духа, против буржуазной мудрости.
Это так вообще,
в частностях же постановление это несправедливо
в следующем.
В постановлении сказано: «Известный
миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой,
в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной».