Неточные совпадения
В Левинском, давно пустынном доме теперь было так много народа, что почти все
комнаты были заняты, и почти каждый день старой княгине приходилось, садясь зa стол, пересчитывать всех и отсаживать тринадцатого внука или внучку за особенный столик. И для Кити, старательно занимавшейся хозяйством, было не мало хлопот о приобретении кур, индюшек, уток, которых при
летних аппетитах гостей и детей выходило очень много.
На бале, помните, открыли мы вдвоем
За ширмами,
в одной из
комнат посекретней,
Был спрятан человек и щелкал соловьем,
Певец зимой погоды
летней.
У повара Томилин поселился тоже
в мезонине, только более светлом и чистом. Но он
в несколько дней загрязнил
комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных
летней жарой. Под глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры
в зрачках погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
В комнате тускло горит одна сальная свечка, и то это допускалось только
в зимние и осенние вечера.
В летние месяцы все старались ложиться и вставать без свечей, при дневном свете.
Даже самый беспорядок
в этих
комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия мертвых залов, — даже беспорядок казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал о присутствии живых людей: позабытая на столе книга, начатая женская работа, соломенная шляпка с широкими полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух, кажется, был полон жизни и говорил о чьем-то невидимом присутствии, о какой-то женской руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие
летние цветы.
Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее, — продолжал он, похаживая по
комнате из угла
в угол, держа руки по карманам своего широкого, засаленного, из желтой
летней коломянки, пальто.
Так точно было и с ним: он запомнил один вечер,
летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца (косые-то лучи и запомнились всего более),
в комнате в углу образ, пред ним зажженную лампадку, а пред образом на коленях рыдающую как
в истерике, со взвизгиваниями и вскрикиваниями, мать свою, схватившую его
в обе руки, обнявшую его крепко до боли и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими руками к образу как бы под покров Богородице… и вдруг вбегает нянька и вырывает его у нее
в испуге.
Летнее утро; девятый час
в начале. Федор Васильич
в синем шелковом халате появляется из общей спальни и через целую анфиладу
комнат проходит
в кабинет. Лицо у него покрыто маслянистым глянцем; глаза влажны, слипаются;
в углах губ запеклась слюна. Он останавливается по дороге перед каждым зеркалом и припоминает, что вчера с вечера у него чесался нос.
Мне отвели
комнату в стороне, с окном, выходившим
в сад.
В комнате все смотрело уютно, чисто, свежо. Сквозь открытое окно врывались благоухания
летней теплой ночи.
В назначенный день я пошел к Прелину. Робко, с замирающим сердцем нашел я маленький домик на Сенной площади, с балконом и клумбами цветов. Прелин,
в светлом
летнем костюме и белой соломенной шляпе, возился около цветника. Он встретил меня радушно и просто, задержал немного
в саду, показывая цветы, потом ввел
в комнату. Здесь он взял мою книгу, разметил ее, показал, что уже пройдено, разделил пройденное на части, разъяснил более трудные места и указал, как мне догнать товарищей.
Но
в комнате было очень темно;
летние «белые» петербургские ночи начинали темнеть, и если бы не полная луна, то
в темных
комнатах Рогожина, с опущенными сторами, трудно было бы что-нибудь разглядеть.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким
в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди
комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему князю,
в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя
в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
Бесконечная разговорчивость Семена Яковлевича (молодой человек уже успел уведомить соседей, что его зовут Семен Яковлевич Горизонт) немного утомляла и раздражала пассажиров, точно жужжание мухи, которая
в знойный
летний день ритмически бьется об оконное стекло закрытой душной
комнаты.
Павел стал осматривать
комнату Еспера Иваныча, которую, видимо, убирало чье-то утонченное внимание. По стенам шли мягкие без дерева диваны, пол был покрыт пушистым теплым ковром; чтобы
летнее солнце не жгло, на окна были опущены огромные маркизы; кроме того, небольшая непритворенная дверь вела на террасу и затем
в сад,
в котором виднелось множество цветов и растений.
Однажды
в праздник мать пришла из лавки, отворила дверь и встала на пороге, вся вдруг облитая радостью, точно теплым,
летним дождем, —
в комнате звучал крепкий голос Павла.
Действительно, с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома.
В поздние
летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился
в постель. Если маленькая сестренка еще не спала
в своей качалке
в соседней
комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Подходя к своему дому, Ромашов с удивлением увидел, что
в маленьком окне его
комнаты, среди теплого мрака
летней ночи, брезжит чуть заметный свет. «Что это значит? — подумал он тревожно и невольно ускорил шаги. — Может быть, это вернулись мои секунданты с условиями дуэли?»
В сенях он натолкнулся на Гайнана, не заметил его, испугался, вздрогнул и воскликнул сердито...
В ее
комнате были кресла
в чехлах, кровать с белым
летним одеялом и хозяйские цветы, на стенах висели олеографии, и не было ничего, что напоминало бы о том, что здесь живет женщина и бывшая курсистка.
Переночевал я на ящике из-под вина
в одной из подвальных
комнат театра, а утром,
в восемь часов, пришел ко мне чистенький и свежий Вася Григорьев. Одет я был прилично,
в высоких козловых сапогах с модными тогда медными подковами и лаковыми отворотами, новый пиджак,
летнее пальто, только рубаха — синяя косоворотка.
На берегу Цны, как раз против омута,
в старинном барском саду, тогда уже перешедшем к одному из купцов-миллионеров, находился наш
летний театр. Около театра, между фруктовыми деревьями, стоял обширный двухэтажный дом, окруженный террасами, куда выходили
комнаты, отведенные труппе. Женатые имели отдельные
комнаты на верхнем этаже, холостые помещались по двое и по трое. Там же, рядом с квартирой семьи Григорьева, была и большая столовая, но обедали мы больше на широкой террасе, примыкавшей к столовой.
Журавка махнул рукой и потащил за двери свою синьору; а Анна Михайловна, проводив гостей, вошла
в комнату Долинского, села у его стола, придвинула к себе его большую фотографию и сидела как окаменелая, не замечая, как белобрюхой, холодной жабой проползла над угрюмыми, каменными массами столицы бесстыдно наглая, петербургская
летняя ночь.
Труднее всего вначале было найти
в городе хорошую квартиру, и целый год были неудачи, пока через знакомых не попалось сокровище: особнячок
в пять
комнат в огромном, многодесятинном саду, чуть ли не парке: липы
в петербургском
Летнем саду вспоминались с иронией, когда над самой головой раскидывались мощные шатры такой зеленой глубины и непроницаемости, что невольно вспоминалась только что выученная история о патриархе Аврааме: как встречает под дубом Господа.
Накануне условленного между нами отъезда Мишеля (он должен был тайно вернуться с дороги и увезти меня) я получила от него чрез его доверенного камердинера записку,
в которой он назначил мне свидание
в половине десятого часа ночи,
в летней биллиардной, большой низкой
комнате, пристроенной к главному дому со стороны сада.
Я провожал жену глазами и потом ожидал ее возвращения, чтобы опять увидеть
в окно ее лицо, плечи, шубку, шляпку; мне было скучно, грустно, бесконечно жаль чего-то, и хотелось
в ее отсутствие пройтись по ее
комнатам, и хотелось, чтобы вопрос, который я и жена не сумели решить, потому что не сошлись характерами, поскорее бы решился сам собою, естественным порядком, то есть поскорее бы эта красивая 27-летняя женщина состарилась и поскорее бы моя голова стала седой и лысой.
Теперь время
летнее, дел у него никаких нет особенных; все-таки лучше: пусть на воздухе бегает, чем
в комнате-то сидеть; да еще и польза может произойти.
Егору Тимофеевичу отвели
комнату с высоким потолком и окном прямо
в лес, так что
в летние дни, когда окно было открыто, и прохладную
комнату наполнял аромат березы и сосны, а на столе красовался кувшинчик с цветами, было действительно похоже на дачу.
Однажды
в знойный
летний день, когда было так жарко, что даже солнце тяжело задремало
в небе и не знало потом, куда ему надобно идти, направо или налево, заснула старая Барбара. Молодая Мафальда, сняв с себя лишнюю одежду и оставив себе только то, что совершенно необходимо было бы даже и
в раю, села на пороге своей
комнаты и печальными глазами смотрела на тенистый сад, высокими окруженный стенами.
“Зеленая
комната”, заветная, начальницына, она же приемная. Навстречу нам, с зеленого кресла — знакомый, неузнаваемый, всегда беспиджачный, а сейчас даже
в крутом воротнике, всегда с пивным подносом
в руках, а сейчас со шляпой и тростью, такой дикий
в соседстве с начальницей, на фоне этих зеленых занавесей — хозяин “Ангела”, Engelswirth, владелец нашей чудной деревенской гостиницы, отец наших
летних друзей Карла и Марилэ.
Под эти слова воротились люди Божии. Они были уже
в обычной одежде. Затушив свечи, все вышли. Николай Александрыч запер сионскую горницу и положил ключ
в карман. Прошли несколько
комнат в нижнем этаже… Глядь, уж утро,
летнее солнце поднялось высоко… Пахнуло свежестью
в растворенные окна большой
комнаты, где был накрыт стол. На нем были расставлены разные яства: уха, ботвинья с осетриной, караси из барских прудов, сотовый мед, варенье, конфеты, свежие плоды и ягоды. Кипел самовар.
Только крыша виднелась из-за кустов, а окна совсем были закрыты вишневыми деревьями, оттого
в комнатах даже и
в летние дни был постоянный сумрак.
У входа
в просторную и очень светлую
комнату, с отделкой незатейливой гостиной, встретил его настоятель — высокий, худощавый, совсем еще не старый на вид блондин, с проседью,
в подряснике из
летней материи, с лицом светского священника
в губернском городе.
В летнюю пору после обеда садился, бывало, он
в кресла подремать маленько. Кресла ставили на балконе, задние ножки
в комнате, а передние на балконе, так на пороге и дремлет. И тогда по всему Заборью и на Волге на всех судах никто пикнуть не смей, не то на конюшню. Флаг над домом особый выкидывали, знали бы все, что князь Алексей Юрьич почивать изволит.
В один из ноябрьских вечеров 1740 года
в уютной и роскошно меблированной
комнате внутренней части дворца
в Летнем саду, отведенной для жительства любимой фрейлины императрицы Анны Иоанновны, Якобины Менгден,
в резном вычурного фасона кресле сидела
в задумчивости ее прекрасная обитательница.
В комнату впорхнула миловидная, изящно одетая
в палевое
летнее платье, сшитое по моде, пикантная брюнеточка.
Дом состоял из десяти
комнат с мезонином, балконом и террасами. Роскошно меблировав ее, он каждый год переезжал
в нее во время лагерного сбора — это была
летняя «штаб-квартира».
Читала, а слезы медленно капали на страницы. Болела голова, ничего
в нее не шло. У нее теперь часто болела голова. Исанка приписывала это помойке перед окном, — нельзя было даже решить, что полезнее — проветривать
комнату или нет. И нервы стали никуда не годные, она постоянно вздрагивала, ночи спала плохо. Похудела, темные полукруги были под глазами. Такими далекими казались
летний блеск солнца, здоровье, бодрая радость!