Неточные совпадения
Солдат опять с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть не
в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут статья особая,
Не скука тут —
война!
И сам, и люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно быть, богатырь».
В самое то время, когда взаимная наша дружба утверждалась, услышали мы нечаянно, что объявлена
война.
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а
в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел
в город оловянных солдатиков и однажды,
в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки была
война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
Заключали союзы, объявляли
войны, мирились, клялись друг другу
в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно» и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что
в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а
войны вел и трактаты заключал.
Первая
война «за просвещение» имела, как уже сказано выше, поводом горчицу и началась
в 1780 году, то есть почти вслед за прибытием Бородавкина
в Глупов.
Сверх того, начальство, по-видимому, убедилось, что
войны за просвещение, обратившиеся потом
в войны против просвещения, уже настолько изнурили Глупов, что почувствовалась потребность на некоторое время его вообще от
войн освободить.
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова
в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели
войны во имя картофеля. Но самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения
в Глупове академии.
Тогда все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли
в истории примеры, чтобы люди распоряжались, вели
войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?
— Все занимается хозяйством. Вот именно
в затоне, — сказал Катавасов. — А нам
в городе, кроме Сербской
войны, ничего не видно. Ну, как мой приятель относится? Верно, что-нибудь не как люди?
Перебирая предметы разговора такие, какие были бы приятны Сергею Ивановичу и отвлекли бы его от разговора о Сербской
войне и Славянского вопроса, о котором он намекал упоминанием о занятиях
в Москве, Левин заговорил о книге Сергея Ивановича.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович,
в это время ни о чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской
войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь
в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к Славянам.
— Я только бы одно условие поставил, — продолжал князь. — Alphonse Karr прекрасно это писал перед
войной с Пруссией. «Вы считаете, что
война необходима? Прекрасно. Кто проповедует
войну, —
в особый, передовой легион и на штурм,
в атаку, впереди всех!»
— Но князь говорит не о помощи, — сказал Левин, заступаясь за тестя, — а об
войне. Князь говорит, что частные люди не могут принимать участия
в войне без разрешения правительства.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей
в народе,
в среде которого он жил, и не находил этих мыслей
в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того,
в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать
войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
— Да вот спросите у него. Он ничего не знает и не думает, — сказал Левин. — Ты слышал, Михайлыч, об
войне? — обратился он к нему. — Вот что
в церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
— Да моя теория та:
война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело, что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало
войны, а может только правительство, которое призвано к этому и приводится к
войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу,
в государственных делах,
в особенности
в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.
Щербацкие познакомились и с семейством английской леди, и с немецкою графиней, и с ее раненым
в последней
войне сыном, и со Шведом ученым, и с М. Canut и его сестрой.
Это немножко похоже на убийство, но
в военное время, и особенно
в азиатской
войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей.
И вот, вынувши из кармана табакерку, ты потчеваешь дружелюбно каких-то двух инвалидов, набивающих на тебя колодки, и расспрашиваешь их, давно ли они
в отставке и
в какой
войне бывали.
[Маврокордато, Миаули, Канари — греческие полководцы
в период национальной
войны за освобождение Греции от турецкого ига (1821–1828).]
Глядишь — и площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче
в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода,
войныИли подобной новизны?
Я помню из них три: немецкую брошюру об унавоживании огородов под капусту — без переплета, один том истории Семилетней
войны —
в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками
в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время
войны, можно было во всякое время,
в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Известно, какова
в Русской земле
война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры.
— Вот
в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались
в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять
в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и
в глаза не видали, что такое
война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без
войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
Наконец
в том и
в другом углу стало раздаваться: «Вот пропадает даром козацкая сила: нет
войны!..
И теперь, если бы не вооружили его бреславские жиды, не
в чем было бы ему и на
войну выехать.
Козаки были бы повинны и достойны смерти, если бы напились
в походе, на
войне, на трудной, тяжкой работе.
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но
в случае
войны и общего движенья
в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, — и
в две недели набиралось такое войско, какого бы не
в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Все, какие у меня есть, дорогие кубки и закопанное
в земле золото, хату и последнюю одежду продам и заключу с вами контракт на всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на
войне, делить с вами пополам.
В чести был он от всех козаков; два раза уже был избираем кошевым и на
войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни
в каких походах; не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы.
Говорят вон,
в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской армии
в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской
войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, — ведь это bonne guerre, [добрая
война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!.. Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не было бы, если бы не случай
в саду. Марфа Петровна…
Отец мой, Андрей Петрович Гринев,
в молодости своей служил при графе Минихе [Миних Б. Х. (1683–1767) — военачальник и политический деятель, командовал русскими войсками
в войне с Турцией
в 1735–1739 годах.] и вышел
в отставку премьер-майором [Премьер-майор — старинный офицерский чин (приблизительно соответствует должности командира батальона).]
в 17… году.
Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял его толпы, освободил Оренбург и, казалось, нанес бунту последний и решительный удар. Зурин был
в то время отряжен противу шайки мятежных башкирцев, которые рассеялись прежде, нежели мы их увидали. Весна осадила нас
в татарской деревушке. Речки разлились, и дороги стали непроходимы. Мы утешались
в нашем бездействии мыслию о скором прекращении скучной и мелочной
войны с разбойниками и дикарями.
Как не
в войне, а
в мире брали лбом,
Стучали об пол не жалея!
В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича
в разных положениях, сделанные заезжим художником; тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно не удавшаяся: какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось
в темной рамочке, — больше ничего нельзя было разобрать; а над Фенечкой — Ермолов, [Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) — генерал, соратник А.
В. Суворова и М. И. Кутузова, герой Отечественной
войны 1812 года.
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время
войны Елена стала возбуждать
в нем определенно враждебное чувство, —
в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала
в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще,
в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции...
— Пороть надобно не его, а — вас, гражданин, — спокойно ответил ветеринар, не взглянув на того, кто сказал, да и ни на кого не глядя. — Вообще доведено крестьянство до такого ожесточения, что не удивительно будет, если возникнет у нас крестьянская
война, как было
в Германии.
Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним
война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго, — не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход
в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это — так, а — что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит
в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на
войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как,
в то же время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?
— Заметив, как легко мы преклоняем колена, — этой нашей склонностью воспользовалась Япония, а вслед за нею — немцы, заставив нас заключить с ними торговый договор, выгодный только для них. Срок действия этого договора истекает
в 14 году. Правительство увеличивает армию, усиливает флот, поощряет промышленность, работающую на
войну. Это — предусмотрительно. Балканские
войны никогда еще не обходились без нашего участия…
— Я-то? Я —
в людей верю. Не вообще
в людей, а вот
в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против
войны, на Дону — шахтеры дрались с полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть с кем разговаривать.
— Мне кажется возможным, что самодержавие
в год своего трехвекового юбилея предложит нам —
в качестве подарка —
войну.
— Вы обвиняете Маркса
в том, что он вычеркнул личность из истории, но разве не то же самое сделал
в «
Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
— Вот это — правоверный большевик! У него — цель. Гражданская
война, бей буржуазию, делай социальную революцию
в полном, парадном смысле слова, вот и все!
— Но полковник еще
в Тамбове советовал нам, офицерству, выявить
в ротах наличие и количество поротых и прочих политически неблагонадежных, — выявить и,
в первую голову, употреблять их для разведки и вообще — ясно? Это, знаете, настоящий отец-командир!
Войну он кончит наверняка командиром дивизии.
Если
в Москве губернатор Дубасов приказывает «истреблять бунтовщиков силою оружия, потому что судить тысячи людей невозможно», если
в Петербурге Трепов командует «холостых залпов не давать, патронов не жалеть» — это значит, что правительство объявило
войну народу.