Неточные совпадения
Разговаривая и здороваясь со встречавшимися знакомыми, Левин с
князем прошел все
комнаты: большую, где стояли уже столы и играли
в небольшую игру привычные партнеры; диванную, где играли
в шахматы и сидел Сергей Иванович, разговаривая с кем-то; бильярдную, где на изгибе
комнаты у дивана составилась веселая партия с шампанским,
в которой участвовал Гагин; заглянули и
в инфернальную, где у одного стола, за который уже сел Яшвин, толпилось много державших.
Вошли и
в ту
комнату, которую
князь называл умною.
В половине восьмого, только что она сошла
в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще
в своей
комнате, и
князь не выходил. «Так и есть», подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув
в зеркало.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел на
комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую
в комнаты из сада зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех
комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого
князя,
в красной ленте, самой княгини, с белой розой
в волосах, с румянцем, живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
Когда я вошел, часов
в одиннадцать утра, то застал Версилова уже доканчивавшего какую-то длинную тираду;
князь слушал, шагая по
комнате, а Версилов сидел.
Я запомнил себя
в комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня лица Версилова, мамы, Лизы, помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о
князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня.
Я же не помнил, что он входил. Не знаю почему, но вдруг ужасно испугавшись, что я «спал», я встал и начал ходить по
комнате, чтоб опять не «заснуть». Наконец, сильно начала болеть голова. Ровно
в десять часов вошел
князь, и я удивился тому, что я ждал его; я о нем совсем забыл, совсем.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от
князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков
князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь,
в той
комнате, и я давно хотел тебе показать его.
Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Как я и ожидал того, она сама вошла
в мою
комнату, оставив
князя с братом, который начал пересказывать
князю какие-то светские сплетни, самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительного старичка. Я молча и с вопросительным видом приподнялся с кровати.
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но
князь вдруг закричал, как бы
в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но
в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их
комнату, и там мигом все затихло.
Князь быстро вышел с озабоченным лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к
князю гость.
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на кровати,
в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой
комнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
Я прямо пришел
в тюрьму
князя. Я уже три дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно. Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с
князем он допустил и устроил
в своей
комнате, любезно уступив ее нам.
Комната была как
комната — обыкновенная
комната на казенной квартире у чиновника известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с
князем мы остались одни.
Через минуту отправился и Дарзан, условившись с
князем непременно встретиться завтра
в каком-то уже намеченном у них месте —
в игорном доме разумеется. Выходя, он крикнул что-то Стебелькову и слегка поклонился и мне. Чуть он вышел, Стебельков вскочил с места и стал среди
комнаты, подняв палец кверху...
— Узнаешь! — грозно вскричала она и выбежала из
комнаты, — только я ее и видел. Я конечно бы погнался за ней, но меня остановила одна мысль, и не мысль, а какое-то темное беспокойство: я предчувствовал, что «любовник из бумажки» было
в криках ее главным словом. Конечно, я бы ничего не угадал сам, но я быстро вышел, чтоб, поскорее кончив с Стебельковым, направиться к
князю Николаю Ивановичу. «Там — всему ключ!» — подумал я инстинктивно.
— Пойдемте, — сказал
князь, и оба они вышли
в другую
комнату. Оставшись один, я окончательно решился отдать ему назад его триста рублей, как только уйдет Стебельков. Мне эти деньги были до крайности нужны, но я решился.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились
в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал
в меблированные
комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее
в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что
князя нет дома.
Она побежала
в свою
комнату, заперлась и дала волю своим слезам, воображая себя женою старого
князя; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным… брак пугал ее как плаха, как могила…
В грязном подвале, служившем карцером, я уже нашел двух арестантов: Арапетова и Орлова,
князя Андрея Оболенского и Розенгейма посадили
в другую
комнату, всего было шесть человек, наказанных по маловскому делу.
Года через два или три, раз вечером сидели у моего отца два товарища по полку: П. К. Эссен, оренбургский генерал-губернатор, и А. Н. Бахметев, бывший наместником
в Бессарабии, генерал, которому под Бородином оторвало ногу.
Комната моя была возле залы,
в которой они уселись. Между прочим, мой отец сказал им, что он говорил с
князем Юсуповым насчет определения меня на службу.
Князь Ливен оставил Полежаева
в зале, где дожидались несколько придворных и других высших чиновников, несмотря на то, что был шестой час утра, — и пошел во внутренние
комнаты. Придворные вообразили себе, что молодой человек чем-нибудь отличился, и тотчас вступили с ним
в разговор. Какой-то сенатор предложил ему давать уроки сыну.
Князь Гагин, введя
в эту
комнату Левина, назвал ее «умною».
В этой
комнате трое господ говорили о последней новости
в политике.
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись
в свою пустую
комнату, пишет 27 августа 1833 года жене: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его,
князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его
в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет.
В клубе не был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал
князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной
в другую
комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
Старенькая женщина, вся сгорбленная и
в черном, повязанная платочком, молча и низко поклонилась Рогожину; тот что-то наскоро спросил ее и, не останавливаясь за ответом, повел
князя далее через
комнаты.
В эту минуту
в отворенные двери выглянуло из
комнат еще одно лицо, по-видимому, домашней экономки, может быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой
в темное платье. Она приблизилась с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и
князя Мышкина.
В руках его уже был ключ. Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил
князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер дверь
в свои
комнаты, впустил
князя, осторожно прошел за ним, запер дверь за собой и положил ключ
в карман.
В дверях ему удалось как бы поправиться, натолкнувшись на одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого
князю гостя
в комнату, он несколько раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким образом все-таки ушел не без апломба.
— Прекрасно,
князь! — сказала Аглая, вдруг входя
в комнату, — благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
Князь ушел из гостиной и затворился
в своей
комнате. К нему тотчас же прибежал Коля утешать его. Бедный мальчик, казалось, не мог уже теперь от него отвязаться.
В первой же
комнате ждала и Настасья Филипповна, тоже одетая весьма просто и вся
в черном; она встала навстречу, но не улыбнулась и даже
князю не подала руки.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался
князь, расхаживая взад и вперед по
комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот
в чем главное, понимаете?
— Нет, вот этого уж не позволю, не позволю! — вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и сестры.
В комнате остались
князь и отец семейства.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким
в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди
комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему
князю,
в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя
в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
Войдя
в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась
в первой же
комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить
князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью
в сад,
в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на
князя и на мать.
Час спустя, уже
в четвертом часу,
князь сошел
в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись
в комнате больного, чтобы чередоваться
в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
— Но ведь если вы, наконец, господин Бурдовский, не желаете здесь говорить, — удалось наконец вклеить
князю, чрезвычайно пораженному таким началом, — то говорю вам, пойдемте сейчас
в другую
комнату, а о вас всех, повторяю вам, сию минуту только услышал…
Известившись
в гостинице, что
князь вышел, он спустился вниз,
в буфетные
комнаты, и стал дожидаться, кушая чай и слушая орган.
Он стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у кровати ничего не выговорили; у
князя билось сердце, так, что, казалось, слышно было
в комнате, при мертвом молчании
комнаты.
Князь глядел и чувствовал, что, чем больше он глядит, тем еще мертвее и тише становится
в комнате.
Почему-то эти слова никому не понравились; Аглая вышла
в досаде из
комнаты и только поздно вечером, часу
в двенадцатом, когда
князь уже уходил, она улучила случай сказать ему несколько слов наедине, провожая его.
Недоумение, с которым все смотрели на
князя, продолжалось недолго: Настасья Филипповна появилась
в дверях гостиной сама и опять, входя
в комнату, слегка оттолкнула
князя.
Князь вышел и некоторое время ходил
в раздумье по тротуару. Окна
комнат, занимаемых Рогожиным, были все заперты; окна половины, занятой его матерью, почти все были отперты; день был ясный, жаркий;
князь перешел через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна: не только они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы.
А
князь и сам вошел робко, чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем
в глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять не было
в комнате, чего он тотчас же испугался.
Все эти дамы рассказывали потом, что
князь осматривал
в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе
в карман.
И Лебедев быстро исчез из
комнаты.
Князь посмотрел
в удивлении на девушку, на мальчика и на лежавшего на диване; все они смеялись. Засмеялся и
князь.
Он упал наконец
в самом деле без чувств. Его унесли
в кабинет
князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди
комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово,
в решительном вдохновении...
— Здесь у вас
в комнатах теплее, чем за границей зимой, — заметил
князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а
в домах зимой — так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.
Пристальный и беспокойный ее взгляд нетерпеливо устремился на Аглаю. Обе сели поодаль одна от другой, Аглая на диване
в углу
комнаты, Настасья Филипповна у окна.
Князь и Рогожин не садились, да их и не пригласили садиться.
Князь с недоумением и как бы с болью опять поглядел на Рогожина, но тот улыбался всё прежнею своею улыбкой. Молчание продолжалось еще несколько мгновений.
— Ипполит, — сказал
князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами ложитесь спать здесь,
в моей
комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с тем, чтоб уж никогда не развертывать эти листы. Хотите?
В эту-то самую минуту
князь шагнул
в комнату и провозгласил...