Неточные совпадения
— Здесь у вас
в комнатах теплее, чем за границей зимой, — заметил
князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а
в домах зимой — так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов.
Князя он не церемонился нимало, точно был один
в своей
комнате, потому что
в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
Князю назначили среднюю из трех
комнат;
в первой направо помещался Фердыщенко, а третья налево стояла еще пустая.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из
комнаты Птицына) Нина Александровна сказала
князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему
в дверь Коле свести его
в среднюю
комнату. Коля был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
— Где же ваша поклажа? — спросил он, вводя
князя в комнату.
В дверях ему удалось как бы поправиться, натолкнувшись на одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого
князю гостя
в комнату, он несколько раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким образом все-таки ушел не без апломба.
Вошли вдруг Ганя и Птицын; Нина Александровна тотчас замолчала.
Князь остался на стуле подле нее, а Варя отошла
в сторону; портрет Настасьи Филипповны лежал на самом видном месте, на рабочем столике Нины Александровны, прямо перед нею. Ганя, увидев его, нахмурился, с досадой взял со стола и отбросил на свой письменный стол, стоявший
в другом конце
комнаты.
В эту-то самую минуту
князь шагнул
в комнату и провозгласил...
Недоумение, с которым все смотрели на
князя, продолжалось недолго: Настасья Филипповна появилась
в дверях гостиной сама и опять, входя
в комнату, слегка оттолкнула
князя.
Князь ушел из гостиной и затворился
в своей
комнате. К нему тотчас же прибежал Коля утешать его. Бедный мальчик, казалось, не мог уже теперь от него отвязаться.
В эту минуту
в отворенные двери выглянуло из
комнат еще одно лицо, по-видимому, домашней экономки, может быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой
в темное платье. Она приблизилась с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и
князя Мышкина.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким
в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди
комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему
князю,
в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя
в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
И Лебедев быстро исчез из
комнаты.
Князь посмотрел
в удивлении на девушку, на мальчика и на лежавшего на диване; все они смеялись. Засмеялся и
князь.
И Лебедев потащил
князя за руку. Они вышли из
комнаты, прошли дворик и вошли
в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик,
в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил
князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный
в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей.
Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему
в глаза.
Старенькая женщина, вся сгорбленная и
в черном, повязанная платочком, молча и низко поклонилась Рогожину; тот что-то наскоро спросил ее и, не останавливаясь за ответом, повел
князя далее через
комнаты.
Не докладываясь, Рогожин прямо ввел
князя в одну небольшую
комнату, похожую на гостиную, разгороженную лоснящеюся перегородкой, из красного дерева, с двумя дверьми по бокам, за которою, вероятно, была спальня.
Известившись
в гостинице, что
князь вышел, он спустился вниз,
в буфетные
комнаты, и стал дожидаться, кушая чай и слушая орган.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал
князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной
в другую
комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
— Но ведь если вы, наконец, господин Бурдовский, не желаете здесь говорить, — удалось наконец вклеить
князю, чрезвычайно пораженному таким началом, — то говорю вам, пойдемте сейчас
в другую
комнату, а о вас всех, повторяю вам, сию минуту только услышал…
— Ипполит, — сказал
князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами ложитесь спать здесь,
в моей
комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с тем, чтоб уж никогда не развертывать эти листы. Хотите?
Он упал наконец
в самом деле без чувств. Его унесли
в кабинет
князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди
комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово,
в решительном вдохновении...
Час спустя, уже
в четвертом часу,
князь сошел
в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись
в комнате больного, чтобы чередоваться
в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Войдя
в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась
в первой же
комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить
князя садиться. Это была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью
в сад,
в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на
князя и на мать.
— Прекрасно,
князь! — сказала Аглая, вдруг входя
в комнату, — благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
— Осмотрели бы вы еще раз
комнаты и
в ящиках! — озабоченно произнес
князь после некоторой задумчивости.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался
князь, расхаживая взад и вперед по
комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот
в чем главное, понимаете?
Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила
князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что «нога ее не будет
в этой
комнате, пока он тут будет сидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним ходить, да еще по ночам,
в первом часу, после всего, что случилось.
А
князь и сам вошел робко, чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем
в глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять не было
в комнате, чего он тотчас же испугался.
— Нет, вот этого уж не позволю, не позволю! — вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и сестры.
В комнате остались
князь и отец семейства.
Почему-то эти слова никому не понравились; Аглая вышла
в досаде из
комнаты и только поздно вечером, часу
в двенадцатом, когда
князь уже уходил, она улучила случай сказать ему несколько слов наедине, провожая его.
В первой же
комнате ждала и Настасья Филипповна, тоже одетая весьма просто и вся
в черном; она встала навстречу, но не улыбнулась и даже
князю не подала руки.
Пристальный и беспокойный ее взгляд нетерпеливо устремился на Аглаю. Обе сели поодаль одна от другой, Аглая на диване
в углу
комнаты, Настасья Филипповна у окна.
Князь и Рогожин не садились, да их и не пригласили садиться.
Князь с недоумением и как бы с болью опять поглядел на Рогожина, но тот улыбался всё прежнею своею улыбкой. Молчание продолжалось еще несколько мгновений.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес
в комнату, положил
в кресла и стал над ней
в тупом ожидании. На столике стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей
в лицо воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к
князю.
Князь вышел и некоторое время ходил
в раздумье по тротуару. Окна
комнат, занимаемых Рогожиным, были все заперты; окна половины, занятой его матерью, почти все были отперты; день был ясный, жаркий;
князь перешел через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна: не только они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы.
Князь выслушал молча, вошел
в комнату, сел на диван и стал смотреть на всех, как бы не понимая, о чем ему говорят.
Все эти дамы рассказывали потом, что
князь осматривал
в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе
в карман.
В руках его уже был ключ. Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил
князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер дверь
в свои
комнаты, впустил
князя, осторожно прошел за ним, запер дверь за собой и положил ключ
в карман.
В этой
комнате, с тех пор как был
в ней
князь, произошла некоторая перемена: через всю
комнату протянута была зеленая, штофная, шелковая занавеска, с двумя входами по обоим концам, и отделяла от кабинета альков,
в котором устроена была постель Рогожина.
Он стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у кровати ничего не выговорили; у
князя билось сердце, так, что, казалось, слышно было
в комнате, при мертвом молчании
комнаты.
Князь глядел и чувствовал, что, чем больше он глядит, тем еще мертвее и тише становится
в комнате.