Случай этот сильно врезался в мою память. В 1846 году, когда я был в последний раз. в Петербурге, нужно мне было сходить
в канцелярию министра внутренних дел, где я хлопотал о пассе. Пока я толковал с столоначальником, прошел какой-то господин… дружески пожимая руку магнатам канцелярии, снисходительно кланяясь столоначальникам. «Фу, черт возьми, — подумал я, — да неужели это он?»
Неточные совпадения
Строевую службу он прошел хорошо, протерши лямку около пятнадцати лет
в канцеляриях,
в должностях исполнителя чужих проектов. Он тонко угадывал мысль начальника, разделял его взгляд на дело и ловко излагал на бумаге разные проекты. Менялся начальник, а с ним и взгляд, и проект: Аянов работал так же умно и ловко и с новым начальником, над новым проектом — и докладные записки его нравились всем
министрам, при которых он служил.
По зимнему пути Веревкин вернулся из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый год. Он
в живых красках описал свои хождения по министерским
канцеляриям и визиты к разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь. Делом заинтересовался даже один
министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел дело с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во все сферы.
Как ни привольно было нам
в Москве, но приходилось перебираться
в Петербург. Отец мой требовал этого; граф Строганов —
министр внутренних дел — велел меня зачислить по
канцелярии министерства, и мы отправились туда
в конце лета 1840 года.
Канцелярия министра внутренних дел относилась к
канцелярии вятского губернатора, как сапоги вычищенные относятся к невычищенным: та же кожа, те же подошвы, но одни
в грязи, а другие под лаком.
В нашем же губернском городе помещение для гимназии небольшое, и вот мне один знакомый чиновничек из гимназической
канцелярии пишет, что ихнему директору секретно предписано
министром народного просвещения, что не может ли он отыскать на перестройку гимназии каких-либо жертвователей из людей богатых, с обещанием награды им от правительства.
Юсов (продолжает). Делать, что приказано, мы не любим, а рассуждать вот наше дело. Как можно нам
в канцелярии сидеть! Нас бы всех
министрами сделать! Ну, что ж делать, ошиблись, извините, пожалуйста, не знали ваших талантов. Сделаем
министрами, непременно сделаем… погодите немножко… завтра же.
Когда у нас злобою дня бывает, например, отставка ректора или декана, то я слышу, как он, разговаривая с молодыми сторожами, называет кандидатов и тут же поясняет, что такого-то не утвердит
министр, такой-то сам откажется, потом вдается
в фантастические подробности о каких-то таинственных бумагах, полученных
в канцелярии, о секретном разговоре, бывшем якобы у
министра с попечителем, и т. п.
— Какое? Я не знаю, собственно, какое, — отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял
в голове своей места: то воображал себя правителем
канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при
министре и даже секретарем посольства.
Выключенный или выгнанный из гимназии, он определился
в военную службу солдатом и
в настоящее время служил артиллерийским поручиком и состоял адъютантом при генерале Капцевиче [Капцевич Петр Михайлович (1772–1840) — генерал, впоследствии генерал-губернатор Западной Сибири.], директоре
канцелярии Военного министерства и любимце всемогущего тогда военного
министра Аракчеева; у него-то остановился наш раненый товарищ.
Если кто сделает какое-либо открытие, клонящееся к общенародной пользе или к славе императрицы, тот о своем открытии секретно представляет
министрам и шесть недель спустя
в канцелярию департамента, заведывающего тою частию; через три месяца после того дело поступает на решение императрицы
в публичной аудиенции, а потом
в продолжение девяти дней объявляется всенародно с барабанным боем.
У меня нашлись ходы к тогдашнему директору
канцелярии министра двора (кажется, по фамилии Тарновский), и я должен был сам ездить к нему — хлопотать о пропуске одной из моих статей. По этому поводу я попал внутрь Зимнего дворца. За все свое пребывание
в Петербурге с 1861 года, да и впоследствии, я никогда не обозревал его зал и не попадал ни на какие торжества.
Это уж не тот двусмысленный, сонный Эйхлер, которого мы видели с его дядей
в домашней
канцелярии герцога, когда они допрашивали Мариулу; это не тот ротозей, который считал на небе звезды, толкнувшись с кабинет-министром на лестнице Летнего дворца; не тот умышленный разгильдяй, приходивший благодарить своего патрона за высокие к нему милости; это, правда, Эйхлер, племянник Липмана, кабинет-секретарь, но Эйхлер обновившийся.