Неточные совпадения
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им
душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться
в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол
в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и
душу, и божественное
пламя таланта.
У него все более и более разгорался этот вопрос, охватывал его, как
пламя, сковывал намерения: это был один главный вопрос уже не любви, а жизни. Ни для чего другого не было теперь места у него
в душе.
— Ко всему несут любовь дети, идущие путями правды и разума, и все облачают новыми небесами, все освещают огнем нетленным — от
души. Совершается жизнь новая,
в пламени любви детей ко всему миру. И кто погасит эту любовь, кто? Какая сила выше этой, кто поборет ее? Земля ее родила, и вся жизнь хочет победы ее, — вся жизнь!
Звуча наудачу, речь писателя превращается
в назойливое сотрясание воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание мысли ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит вполне определенно: к чему растрачивается
пламя души? Кого оно греет? на кого проливает свой свет?
Так мы расстались. С этих пор
Живу
в моем уединенье
С разочарованной
душой;
И
в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И
пламя позднее любви
С досады
в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Тихими ночами лета море спокойно, как
душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие искры горят под руками, синее
пламя разливается вокруг, и
душа человека тихо тает
в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
То является она вдруг, несомненная, радостная, как день; то долго тлеет, как огонь под золой, и пробивается
пламенем в душе, когда уже все разрушено; то вползет она
в сердце, как змея, то вдруг выскользнет из него вон…
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось
в буйном
пламени костра, взметнулось к небу
в вечно восходящем потоке искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала
душа,
в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается
в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до
души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил
в огонь и
пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней
в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя.
К такому роду принадлежал описанный нами молодой человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но
в душе своей носивший искры чувства, готовые при удобном случае превратиться
в пламя.
О мечты! о волшебная власть
Возвышающей
душу природы!
Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы —
Всё
в душе угнетенной моей
Пробудилось… но где же ты, сила?
Я проснулся ребенка слабей.
Знаю: день проваляюсь уныло,
Ночью буду микстуру глотать,
И пугать меня будет могила,
Где лежит моя бедная мать.
Аки отроцы вавилонстии
в пещи горящей, тако и они
в келии зажженной стояли и среди
пламени и жупела псалом воспевали: «Изведи из темницы
душу мою, — мене ждут праведницы!.
Сколько людей ежечасно уловляет он
в эти сети, омрачая невинные их
души нечистым
пламенем страстей.
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И
в голову, и
в сердце, милый друг,
И
в тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты
в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь:
пламенем любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя — звук и дым…
И когда ваша оскорбленная
душа загорится
пламенем истинно человеческой неугасимой ненависти, а не дряблого презрения, приходите ко мне, я приму вас
в ряды моего воинства, которое уже вскоре…
— Что ты сказал?! Ты ни во что считаешь погубить свою
душу на бесконечные веки веков, лишь бы сделать что-нибудь
в сей быстрой жизни для другого! Да ты имеешь ли понятие о ярящемся
пламени ада и о глубине вечной ночи?
Старик весь до краев был полон тем неожиданно-новым и светлым, что раскрылось перед ним
в последние месяцы. Как будто живою водою вспрыснуло его ссохшуюся, старческую
душу, она горела молодым, восторженным
пламенем, и этот пламень неудержимо рвался наружу.
Душа, удаляясь,
Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея,
Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомый
Голос, и
в нашем прахе живет бывалое
пламя.
Задумчиво всю ночь расхаживал Бернгард по стенам замка.
В его
душе боролись между собой противоположные чувства: то он хотел покинуть зверский замок, где ни мало не уважается рыцарское достоинство, то жадно стремился мыслью скорее сесть на коня и мчаться на русских, чтобы кровью их залить и погасить
пламя своего сердца и отомстить за своих.
Он был человек опаленный, сжигаемый внутренней духовной страстью,
душа его была
в пламени.
Та двойственность чувств, за которую так презирал себя Виктор Павлович, начала понемногу исчезать. Образ Зинаиды Владимировны все чаще и чаще восставал перед очами Оленина и своим ровным светом убаюкивал его
душу, и появление
в его кабинете Ирены, подобно вспышкам адского
пламени, до физической боли жгло его сердце.
Задумчиво всю ночь расхаживал Бернгард по стенам замка.
В его
душе боролись между собой противоположные чувства: то он хотел покинуть зверский замок, где нимало не уважается рыцарское достоинство, то жадно стремился мыслью скорее сесть на коня и мчаться на русских, чтобы кровью их залить и погасить
пламя своего сердца и отомстить за своих.
И сейчас, упорно устремленные
в ярко горящее
пламя камина, глаза отражали целую повесть юной
души.
Чувства ее к Степану Ивановичу горели сугубым
пламенем, и она ему вскорости же опять нетерпеливо отписывала: „За доверие твое, бесценный друг мой, весьма тебя благодарю, и
в рассуждении моего вкуса,
в чем на меня полагаешься, от
души тебе угодить надеюсь, но только прошу тебя, ангел моей
души, — приезжай ко мне сколь возможно скорее, потому что сердце мое по тебе стосковалося, и ты увидишь, что я не об одной себе сокрушаюсь, но и твой вкус понимаю.