Неточные совпадения
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел
в сад,
в угол, затененный кирпичной,
слепой стеной соседнего
дома. Там, у стола, врытого
в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его дрожат.
Он закрыл глаза, и, утонув
в темных ямах, они сделали лицо его более жутко
слепым, чем оно бывает у
слепых от рождения. На заросшем травою маленьком дворике игрушечного
дома, кокетливо спрятавшего свои три окна за палисадником, Макарова встретил уродливо высокий, тощий человек с лицом клоуна, с метлой
в руках. Он бросил метлу, подбежал к носилкам, переломился над ними и смешным голосом заговорил, толкая санитаров, Клима...
Самгин встал у косяка витрины, глядя направо; он видел, что монархисты двигаются быстро, во всю ширину улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и
в их движении есть что-то
слепое, они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают стены
домов, заборы, наполняя улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
Много было интересного
в доме, много забавного, но порою меня душила неотразимая тоска, весь я точно наливался чем-то тяжким и подолгу жил, как
в глубокой темной яме, потеряв зрение, слух и все чувства,
слепой и полумертвый…
Мать отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер и дедушка, отца взял к себе крестный — столяр, приписал его
в цеховые города Перми и стал учить своему мастерству, но отец убежал от него, водил
слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришел
в Нижний и стал работать у подрядчика — столяра на пароходах Колчина.
В двадцать лет он был уже хорошим краснодеревцем, обойщиком и драпировщиком. Мастерская, где он работал, была рядом с
домами деда, на Ковалихе.
Однажды
в теплый осенний вечер оба семейства сидели на площадке перед
домом, любуясь звездным небом, синевшим глубокою лазурью и горевшим огнями.
Слепой, по обыкновению, сидел рядом с своею подругой около матери.
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна
слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему
дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он выезжал с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался с дорогой и полем.
В доме точно произошли некоторые перемены: приживальщики и тунеядцы подверглись немедленному изгнанию;
в числе их пострадали две старухи, одна —
слепая, другая — разбитая параличом, да еще дряхлый майор очаковских времен, которого, по причине его действительно замечательной жадности, кормили одним черным хлебом да чечевицей.
Теперь и Андрею Тихоновичу, и рыжему с
слепым приходилось плохо. Сторож не выгонял их; но холода, доходившие до восьми градусов, делали дальнейшее пребывание
в пустом, нетопленом
доме довольно затруднительным.
Вот уже видны издали мутно-зеленые пятна — там, за Стеною. Затем легкое, невольное замирание сердца — вниз, вниз, вниз, как с крутой горы, — и мы у Древнего
Дома. Все это странное, хрупкое,
слепое сооружение одето кругом
в стеклянную скорлупу: иначе оно, конечно, давно бы уже рухнуло. У стеклянной двери — старуха, вся сморщенная, и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос — и было совсем невероятно, чтобы она заговорила. И все же заговорила.
Я познакомился с ним однажды утром, идя на ярмарку; он стаскивал у ворот
дома с пролетки извозчика бесчувственно пьяную девицу; схватив ее за ноги
в сбившихся чулках, обнажив до пояса, он бесстыдно дергал ее, ухая и смеясь, плевал на тело ей, а она, съезжая толчками с пролетки, измятая,
слепая, с открытым ртом, закинув за голову мягкие и словно вывихнутые руки, стукалась спиною, затылком и синим лицом о сиденье пролетки, о подножку, наконец упала на мостовую, ударившись головою о камни.
Карлик повернул на то, что вот Ахилла все находит себе утешение и, скучая безмерно, взял к себе
в дом из-под кручи
слепого щеночка и им забавляется.
Теперь они сразу стали точно
слепые. Не пришли сюда пешком, как бывало на богомолье, и не приехали, а прилетели по воздуху. И двор мистера Борка не похож был На двор. Это был просто большой
дом, довольно темный и неприятный. Борк открыл своим ключом дверь, и они взошли наверх по лестнице. Здесь был небольшой коридорчик, на который выходило несколько дверей. Войдя
в одну из них, по указанию Борка, наши лозищане остановились у порога, положили узлы на пол, сняли шапки и огляделись.
И философ сделал такую гримасу, точно обжёгся чем-то горячим. Лунёв смотрел на товарища как на чудака, как на юродивого. Порою Яков казался ему
слепым и всегда — несчастным, негодным для жизни.
В доме говорили, — и вся улица знала это, — что Петруха Филимонов хочет венчаться со своей любовницей, содержавшей
в городе один из дорогих
домов терпимости, но Яков относился к этому с полным равнодушием. И, когда Лунёв спросил его, скоро ли свадьба, Яков тоже спросил...
Дома он встал у окна и долго смотрел на жёлтый огонь фонаря, —
в полосу его света поспешно входили какие-то люди и снова ныряли во тьму.
В голове Евсея тоже слабо засветилась бледная узкая полоса робкого огня, через неё медленно и неумело проползали осторожные, серые мысли, беспомощно цепляясь друг за друга, точно вереница
слепых.
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что экипаж всё время быстро катится с крутой горы
в чёрный, грязный овраг. Остановились у большого
дома в три этажа. Среди трёх рядов
слепых и тёмных окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
В церковь его паникадил был заказан,
в село бедным деньги посланы, да и еще
слепому тому злому
в особину на его долю десять рублей накинуто, чтобы добрей был, а Грайворону тут
дома мало чуть не однодворцем посадили: дали ему и избу со светелкой, и корову, и овец с бараном, и свинью, и месячину, а водка ему всякий день из конторы
в бутылке отпускалась, потому что на весь месяц нельзя было давать: всю сразу выпивал.
«Раишко» — бывшая усадьба господ Воеводиных, ветхий, темный и
слепой дом — занимал своими развалинами много места и на земле и
в воздухе. С реки его закрывает густая стена ветел, осин и берез, с улицы — каменная ограда с крепкими воротами на дубовых столбах и тяжелой калиткой
в левом полотнище ворот. У калитки, с вечера до утра, всю ночь, на скамье, сложенной из кирпича, сидел большой, рыжий, неизвестного звания человек, прозванный заречными — Четыхер.
И вот, благословясь, я раздавала
По храмам Божьим на помин души,
И нищей братье по рукам,
в раздачу,
Убогим, и
слепым, и прокаженным,
Сиротам и
в убогие
дома,
Колодникам и
в тюрьмах заключенным,
В обители: и
в Киев, и
в Ростов,
В Москву и Углич,
в Суздаль и Владимир,
На Бело-озеро, и
в Галич, и
в Поморье,
И
в Грецию, и на святую Гору,
И не могла раздать.
Слепой старик был женат на молдаванке, у которой
в доме лежал раненый; она была не первой молодости и, несмотря на большой римский нос и на огромные орлиные глаза, отличалась великим смирением духа.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг
слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя
в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем
в собственном
доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только ученый совет
в Адмиралтействе да свой кабинет,
в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их
в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
А дела между тем пошли все хуже и хуже: денег ни копейки, модные экипажи и щегольские четверки сплыли за полцены
в разные руки;
дом в городе отовладели кредиторы, и таким образом дошло до того, что принужден был переехать
в свое именье на пятнадцать душ с почти
слепой от слез матерью и с троими малютками, где и живет теперь.
Бедные, несчастные, бессмысленные народы, упорные
в своем зле,
слепые к своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши
дома; вы живете так, как будто всё это принадлежит не вам, позволяя отнимать у вас вашу совесть, соглашаясь быть убийцами.
— Дурни!.. Хоть бы и вовсе заборов не было, и задатков ежели бы вы не взяли, все же сходнее сбежать. Ярманке еще целый месяц стоять — плохо-плохо четвертную заработаешь, а без пачпорта-то тебя водяной
в острог засадит да по этапу оттуда. Разве к зи́ме до домов-то доплететесь… Плюнуть бы вам, братцы
слепые!.. Эй, помя́нете мое слово!..
Магнуса не оказалось
дома, и Меня приняла Мария. Великое спокойствие снизошло на Меня, великим спокойствием дышу Я сейчас. Как шхуна с опущенными парусами, Я дремлю
в полуденном зное заснувшего океана. Ни шороха, ни всплеска. Я боюсь шевельнуться и шире открыть солнечно-слепые глаза, Я боюсь, неосторожно вздохнув, поднять легкую рябь на безграничной глади. И Я тихо кладу перо.
Вот и вся раскольничья политика. А между тем было время, когда требовалось иметь не малую отвагу, чтобы решиться дать приют
в доме такому опасному сектанту, как старец Малахия… И это смешное и
слепое время было не очень давно, а между тем оно уже так хорошо позабыто, что теперь «крайняя правая фракция» пружится, чтобы Волга-матушка вспять побежала, а они бы могли начать лгать сначала. Раки, которые «перешепчутся», приходят
в «пустотел», а люди, которые хотят пятиться, как раки, придут к пустомыслию.
— Довольно! — прервала его странная девочка, — ты и твои братья пошли
в лес… А
слепая Лидочка осталась
дома с нянюшкой… Юрик и Сережа влезли на дерево, а ты с Митькой убежал рвать цветы, потом ты поссорился с Митькой. Он говорил, что леший существует, а ты спорил, что нет. Митька разозлился и убежал, бросив тебя одного…
В ту же минуту по аллее послышались шаги. Это явилась няня за Лидочкой. Держа под руку няню, Лидочка тем же медленным, рассчитанным шагом повернула к
дому и пошла своей осторожной походкой, какой обыкновенно ходят только
слепые.
Что касается отношений к Кузьме Терентьеву, то Фимке было надо много силы и воли, чтобы не порвать их совершенно, так как этот внезапный разрыв мог озлобить Кузьму, и Бог знает на что способны эти тихие, робкие, всецело подчиненные женщине люди, когда предмет их
слепого обожания станет потерянным для них навсегда, без возврата к прошлому и без надежды на лучшие дни. Это тем более было опасно, что Кузьма Терентьев жил тут же,
в одном
доме с Фимкой.
— Я любила, — вдруг сказала она. — Меня также соблазнили. Я покинула
дом, Россию,
в своем
слепом безумии считая себя любимой, доверившись человеку, первому заговорившему мне о любви. Я носила уже тебя под сердцем… когда он… бросил меня…
В слепом озлоблении на всех и на вся, Григорию Семенову казалось, что князь Прозоровский, приютивший
в своем
доме его «погубительницу» — красавицу Танюшу, образ которой не уничтожили
в его сердце ни время, ни расстояние, является почти главным виновником его несчастия, его «пагубы».
Зовет блуждающих колокол, и
в бессилии плачет его старый, надорванный голос. И она качается на его черных
слепых звуках и поет: их двое, двое, двое! И к
дому мчится, колотится
в его двери и окна и воет: их двое, их двое!