Неточные совпадения
Было что-то неистовое и судорожное
в стремлении людей закрасить грязь своих жилищ, как будто
москвичи, вдруг прозрев, испугались, видя трещины, пятна и другие признаки грязной старости на стенах
домов.
«Горелые оглобли», — острили
москвичи, но все-таки подавали. Когда у ворот какого-нибудь
дома в глухом переулке останавливались сани, ребятишки вбегали
в дом и докладывали...
Мосолов умер
в 1914 году. Он пожертвовал
в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые
москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил
в своем
доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался
в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от грязи
дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под полом оказались еще беломраморные покои. Никто из
москвичей и не подозревал, что эта «коптильня»
в беломраморных палатах.
Такова легенда, ходившая об этих
домах. Вслед за зверинцем, еще
в не отделанных залах
дома Гурьева,
в бельэтаже, открылся танцкласс. И сейчас еще живы
москвичи, отплясывавшие там
в ободранных залах
в то время, когда над танцующими носились голуби и воробьи, а
в капителях колонн из птичьих гнезд торчали солома и тряпки.
Вскоре товарищество приобрело
в Чернышевском переулке свой
дом — бывшего городского головы князя
В.А. Черкасского, который был ему поднесен
в дар
москвичами.
Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков
в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской,
в центре Москвы пятнадцать пятнадцатиэтажных
домов, а на окраинах триста рабочих коттеджей, каждый на восемь квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал
москвичей в годы 1919–1925.
Гуров рассказал, что он
москвич, по образованию филолог, но служит
в банке; готовился когда-то петь
в частной опере, но бросил, имеет
в Москве два
дома…
Это днем и вечером. А ночью, когда я, вернувшись домой, ложусь спать и
в потемках спрашиваю себя, отчего же это
в самом деле мне так мучительно скучно,
в груди моей беспокойно поворачивается какая-то тяжесть, — и я припоминаю, как неделю тому назад
в одном
доме, когда я стал спрашивать, что мне делать от скуки, какой-то незнакомый господин, очевидно не
москвич, вдруг повернулся ко мне и сказал раздраженно...
Многие, впрочем, из съехавшихся дворян не спешили, видимо, покидать Белокаменную и продолжали собираться
в клубах и частных
домах москвичей, гостеприимство которых вошло
в пословицу.
Анна Павловна Меньшова содержала
в Белокаменной совершенно такой же тайный увеселительный и игорный
дом, как полковница Усова
в Петербурге, с тою только разницею, что
в виду щепетильности
москвичей доступ к ней был гораздо труднее.
Москвичи страдают провинциальною слабостью к новым знакомствам, и
дома людей,
в особенности богатых и тароватых, долго не пустуют.
Кроме того,
в доме Зееманов перед
москвичом Хрущевым открылся другой мир: мир отвлеченных идей, социальных и государственных проектов, долженствовавших, якобы, облагодетельствовать Россию, поставить ее на равную ступень с государствами Западной Европы
в государственном отношении. Чад этих громких фраз отуманил молодого корнета, как отуманил многих, мнивших себя благодетелями своей родины и превратившихся вскоре
в гнусных преступников…
Люди, дававшие направление разговорам, как-то: граф Растопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, граф Марков, князь Вяземский, не показывались
в клубе, а собирались по
домам,
в своих интимных кружках, и
москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей.
Вчерашние хлопоты Пахтина не пропали даром: вместо игрушек Петр Иваныч нашел
дома уже несколько визитных карточек значительных
москвичей, считавших
в пятьдесят шестом году своей непременной обязанностью оказать всевозможное внимание знаменитому изгнаннику, которого они не хотели бы видеть ни за что на свете три года тому назад.