Неточные совпадения
При первом столкновении с этой
действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но
в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись
в мир
действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Да, но
в ней нет этой
действительности, как во мне; я понимаю, что он меня никогда бы не полюбил. Она вся духовная…
— Пожалуйста, не трогай и не учи меня! — сказал Левин, раздосадованный этим вмешательством кучера. Точно так же, как и всегда, вмешательство привело бы его
в досаду, и тотчас же с грустью почувствовал, как ошибочно было его предположение о том, чтобы душевное настроение могло тотчас же изменить его
в соприкосновении с
действительностью.
Но
в ту же минуту, вернувшись к своему настроению, он с радостью почувствовал, что что-то новое и важное произошло
в нем.
Действительность только на время застилала то душевное спокойствие, которое он нашел; но оно было цело
в нем.
Обольщение это было непродолжительно. Больной заснул спокойно, но чрез полчаса кашель разбудил его. И вдруг исчезли все надежды и
в окружающих его и
в нем самом.
Действительность страдания, без сомнения, даже без воспоминаний о прежних надеждах, разрушила их
в Левине и Кити и
в самом больном.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти
в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к
действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот,
в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих и печальною своею
действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался и
в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы.
Воображение мое, как всегда бывает
в подобных случаях, ушло далеко вперед
действительности: я воображал себе, что травлю уже третьего зайца,
в то время как отозвалась
в лесу первая гончая.
Я воображал ее то
в том, то
в другом положении: живою, веселою, улыбающеюся; потом вдруг меня поражала какая-нибудь черта
в бледном лице, на котором остановились мои глаза: я вспоминал ужасную
действительность, содрогался, но не переставал смотреть.
Вообще все эти дни он был на той счастливой высоте духовного зрения, с которой отчетливо замечались им все намеки и подсказы
действительности; услыша заглушаемые ездой экипажей звуки, он вошел
в центр важнейших впечатлений и мыслей, вызванных, сообразно его характеру, этой музыкой, уже чувствуя, почему и как выйдет хорошо то, что придумал.
В другое время, размышляя обо всем этом, она искренно дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к
действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь.
Такое представление о капитане, такой образ и такая истинная
действительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное место
в блистающем сознании Грэя.
В свойстве характера Катерины Ивановны было поскорее нарядить первого встречного и поперечного
в самые лучшие и яркие краски, захвалить его так, что иному становилось даже совестно, придумать
в его хвалу разные обстоятельства, которые совсем и не существовали, совершенно искренно и чистосердечно поверить самой
в их
действительность и потом вдруг, разом, разочароваться, оборвать, оплевать и выгнать
в толчки человека, которому она, только еще несколько часов назад, буквально поклонялась.
В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостию, яркостью и чрезвычайным сходством с
действительностью.
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира
в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою
действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен.
Гоголь и Достоевский давали весьма обильное количество фактов, химически сродных основной черте характера Самгина, — он это хорошо чувствовал, и это тоже было приятно. Уродливость быта и капризная разнузданность психики объясняли Самгину его раздор с
действительностью, а мучительные поиски героями Достоевского непоколебимой истины и внутренней свободы, снова приподнимая его, выводили
в сторону из толпы обыкновенных людей, сближая его с беспокойными героями Достоевского.
Самгин уже привык верить ее чутью
действительности, всегда внимательно прислушивался к ее суждениям о политике, но
в этот час политика мешала ему.
— Эволюция? Задохнетесь вы
в этой эволюции, вот что! Лакейство пред
действительностью, а ей надо кости переломать.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит человека
в позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же силой покорный раб
действительности преображает ее? А ведь
действительность никогда не была — и не будет! — лучше человека, он же всегда был и будет не удовлетворен ею.
Но он держал их
в резерве, признавая за ними весьма ценное качество — способность отводить человека далеко
в сторону от
действительности, ставить его над нею.
Он понимал, что у этих людей под критикой скрывается желание ограничить или же ликвидировать все попытки и намерения свернуть шею
действительности направо или налево, свернуть настолько круто, что критики останутся где-то
в стороне,
в пустоте, где не обитают надежды и нет места мечтам.
— Наш народ — самый свободный на земле. Он ничем не связан изнутри.
Действительности — не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство принять — на пробу. Да, на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом уйти
в пустыни,
в пески, искать Опоньское царство.
«По отношению к
действительности каждый из нас является истцом, каждый защищает интересы своего «я» от насилия над ним.
В борьбе за материальные интересы люди иногда являются личными врагами, но ведь жизнь не сводится вся целиком к уголовному и гражданскому процессу, теория борьбы за существование не должна поглощать и не поглощает высших интересов духа, не угашает священного стремления человека познать самого себя».
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток,
в котором он плыл, становился все уже, но — спокойнее, события принимали все более однообразный характер,
действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.
Самгину
действительность изредка напоминала о себе неприятно:
в очередном списке повешенных он прочитал фамилию Судакова, а среди арестованных
в городе анархистов — Вараксина, «жившего под фамилиями Лосева и Ефремова». Да, это было неприятно читать, но,
в сравнении с другими, это были мелкие факты, и память недолго удерживала их. Марина по поводу казней сказала...
О Марине думалось почему-то неприязненно, может быть, было досадно, что
в этом случае искусство не возвышается над
действительностью.
У нас — Константин Победоносцев…» Незаметно и насильственно мысль приводила
в угол, где сгущена была наиболее неприятная
действительность.
— Наши дни — не время для расширения понятий. Мы кружимся пред необходимостью точных формулировок, общезначимых, объективных. Разумеется, мы должны избегать опасности вульгаризировать понятия. Мы единодушны
в сознании необходимости смены власти, эго уже — много. Но
действительность требует еще более трудного — единства, ибо сумма данных обстоятельств повелевает нам отчислить и утвердить именно то, что способно объединить нас.
«Родится человек, долго чему-то учится, испытывает множество различных неприятностей, решает социальные вопросы, потому что
действительность враждебна ему, тратит силы на поиски душевной близости с женщиной, — наиболее бесплодная трата сил.
В сорок лет человек становится одиноким…»
— Как падали рабочие-то, а?
Действительность, черт… У меня, знаете, эдакая… светлейшая пустота
в голове, а
в пустоте мелькают кирпичи, фигурки… детские фигурки.
Были
в жизни его моменты, когда
действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал
в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
—
В сущности же,
в основе романтизма скрыто стремление отойти
в сторону от
действительности, от злобы дня. Несколько грубовато, но очень откровенно сознался
в этом романтик Карамзин...
«Искусство и интеллект»; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову «искусство» — «русское» и, наконец, еще более ограничил тему: «Гоголь, Достоевский, Толстой
в их отношении к разуму». После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом
в руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы поднимало над текущей
действительностью куда-то по косой линии.
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво вслушивался
в ее спокойные, насмешливые речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей
действительности; сами по себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли.
«Сыты», — иронически подумал он, уходя
в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти люди отгородили себя от
действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов
в какой-то иной ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный для того, чтоб удобнее жить.
Это умонастроение слежалось у Клима Ивановича Самгина довольно плотно, прочно, и он свел задачу жизни своей к воспитанию
в себе качеств вождя, героя, человека, не зависимого от насилий
действительности.
Остаток дня Клим прожил
в состоянии отчуждения от
действительности, память настойчиво подсказывала древние слова и стихи, пред глазами качалась кукольная фигура, плавала мягкая, ватная рука, играли морщины на добром и умном лице, улыбались большие, очень ясные глаза.
Вообще
действительность настойчиво, бесцеремонно требовала участия
в ее делах.
Всю жизнь ему мешала найти себя эта проклятая, фантастическая
действительность, всасываясь
в него, заставляя думать о ней, но не позволяя встать над нею человеком, свободным от ее насилий.
«Видит то же, что вижу я, но — по-другому. Конечно, это он искажает
действительность, а не я. Влюбился
в кокотку, — характерно для него. Выдуманная любовь, и все
в нем — выдумано».
Среди них немалое количество неврастеников, они читали Фрейда и, убежденные, что уже «познали себя», особенно крепко были уверены
в своей исключительности. Все эти люди желали встать над
действительностью, почти все они были беспартийны, ибо опасались, что дисциплина партии и программы может пагубно отразиться на своеобразии их личной «духовной конституции». Социальная самооценка этих людей была выражена Алябьевым.
Хотя он уже не с такою остротой, как раньше, чувствовал бесплодность своих исканий, волнений и тревог, но временами все-таки казалось, что
действительность становится все более враждебной ему и отталкивает, выжимает его куда-то
в сторону, вычеркивая из жизни.
«Истина с теми, кто утверждает, что
действительность обезличивает человека, насилует его. Есть что-то… недопустимое
в моей связи с
действительностью. Связь предполагает взаимодействие, но как я могу… вернее: хочу ли я воздействовать на окружающее иначе, как
в целях самообороны против его ограничительных и тлетворных влияний?»
— Фактов накоплено столько, что из них можно построить десятки теорий прогресса, эволюции, оправдания и осуждения
действительности. А мне вот хочется дать
в морду прогрессу, — нахальная, циничная у него морда.
— Томилина помнишь? Вещий человек. Приезжал сюда читать лекцию «Идеал,
действительность и «Бесы» Достоевского». Был единодушно освистан. А
в Туле или
в Орле его даже бить хотели. Ты что гримасничаешь?
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую
действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин, споря с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи не поблагодаришь судьбу… И
в общем надо сказать, что моя жизнь…»
Однако он видел: страх недолго живет
в людях, убежденных, что они могут изменить
действительность, приручить ее.
Мысли этого порядка развивались с приятной легкостью, как бы самосильно. Память услужливо подсказывала десятки афоризмов: «Истинная свобода — это свобода отбора впечатлений». «
В мире, где все непрерывно изменяется, стремление к выводам — глупо». «Многие стремятся к познанию истины, но — кто достиг ее, не искажая
действительности?»
«Все
в мире стремится к более или менее устойчивому равновесию, — напомнил он себе. —
Действительности дан революционный толчок, она поколебалась, подвинулась вперед и теперь…»