Неточные совпадения
Пишут ко мне, что, по смерти ее матери, какая-то
дальняя родня увезла ее
в свои
деревни.
Подавальщик был из
дальней деревни, из той,
в которой Левин прежде отдавал землю на артельном начале. Теперь она была отдана дворнику внаймы.
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее с глаз долой,
в свою
дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее
в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
«Тушины — наша истинная „партия действия“, наше прочное „будущее“, которое выступит
в данный момент, особенно когда все это, — оглядываясь кругом на поля, на
дальние деревни, решал Райский, — когда все это будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему «делу», множеству «дела» у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные «мученики», тогда явятся, на смену им, «работники», «Тушины» на всей лестнице общества…»
За городом дорога пошла берегом. Я смотрел на необозримый залив, на наши суда, на озаряемые солнцем горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые
дальние синели
в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по большому зеленому лугу с декорацией индийских
деревень, прячущихся
в тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера зелени — на бананах нежной, яркой до желтизны, на пальмах темной и жесткой.
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие розовые облачка.
Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей
деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро таяли
в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки, горел огонь. Это был наш бивак.
Потом толпа с песнями удалилась от освещенного барского дома к смиренным огонькам за косогором, и, по мере того как певцы расходились по хатам, — песня замирала и таяла, пока не угасла совсем где-то
в невидном
дальнем конце
деревни.
Он приехал, знаете,
в дальнюю одну
деревню, а народ-то там дикий был, духом вольный.
Она с неудовольствием опустилась опять
в кресло и опять с трепетным ожиданием устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить: декорация начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца, становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и
дальние деревни, и трава — все облеклось
в безразличный, какой-то зловещий цвет.
Видя, что
в деревне нельзя и нечем жить, Терентий сдал жену брата на попечение бобылке за полтинник
в месяц, купил старенькую телегу, посадил
в неё племянника и решил ехать
в губернский город, надеясь, что там ему поможет жить
дальний родственник Лунёвых Петруха Филимонов, буфетчик
в трактире.
Я прохворала месяца полтора и едва еще держалась на ногах, когда моя бабушка, единственная моя родственница, и то
дальняя, увезла меня к себе
в деревню.
Отрадина. Во-первых, она очень
дальняя родня, а во-вторых, у ней прямых наследников много. Да кстати, она писала мне из
деревни, что сегодня будет
в городе, так заедет ко мне чай пить. Надо кипяченых сливок изготовить, она до смерти любит. Нет, я и так, без бабушек разбогатею.
Я не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл
в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос: дверь, ведущая
в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь
в столовую хрипела басом; но та, которая была
в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь
в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет
деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой
в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и
дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!
Сначала, несколько дней подряд, воздух стоял неподвижно и был тепел. Тяжелые сизые облака медленно и низко сгруживались к земле. Тощие горластые петухи орали не переставая по дворам
в деревне. Галки с тревожным криком носились по темному небу.
Дальние леса густо посинели. Людей клонило днем ко сну.
Затомилась
деревня невесточкой —
Как-то милые
в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой, —
Не погибли ли
в жарком бою?
В действительности было вот что: довольно далеко от нас, — верст более чем за сто, — была
деревня, где крестьяне так же голодали, как и у нас, и тоже все ходили побираться кто куда попало. А так как
в ближних к ним окрестных селениях нигде хлеба не было, то многие крестьяне отбивались от дома
в дальние места и разбредались целыми семьями, оставляя при избе какую-нибудь старуху или девчонку, которой «покидали на пропитание» ранее собранных «кусочков».
Пришла Пасха, и наемный люд, что работал у него на прядильнях и рубил суда, получив расчет
в Великий четверг, разошелся на праздник по своим
деревням; остались лишь трое, родом
дальние; на короткую побывку не с руки было им идти.
Пока они хлопотали, Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор не продавались.
Дальним было не с руки покупать, а ближние боялись потрав, захватов, разбоев на сенокосе да поджогов убранного хлеба. Когда же
в Миршени все успокоилось, дошли вести, что Орехово поле, Рязановы пожни и земли из-под Тимохина бора куплены помещицей не очень
дальней деревни Родяковой, Марьей Ивановной Алымовой. И те вести объявились верными: месяца через полтора ее ввели во владение.
Рабочие из соседних
деревень пошли домой справлять зеленые святки,
дальние гурьбой повалили
в подгородную рощу, гулянье там каждый год бывает на Троицу.
Другой миссионер Рено, посланный викарием Маньчжурии Веролем для расследования участи де ла Брюньера,
в 1850 году спустился по реке Амуру почти до
деревни Ху-Дунь, расположенной около озера Кизи. Экспедиция. Рено не дала никаких результатов, кроме печального повествования о гибели де ла Брюньера, 1849 год является знаменательным на
Дальнем Востоке. Г. И. Невельской при обследовании Амурского лимана установил, что Сахалин есть остров, а не полуостров, как думали раньше.
Говоруны и зачинщики не обозначались, но зато
в эту минуту
в дальнем конце широкой улицы
деревни показались две фигуры, появление которых прежде всех было замечено крестьянами, а потом их усмотрело и начальство, обратившее внимание на происшедшее по этому случаю обращение крестьянских взоров
в одну сторону.
Там с самого раннего утра кипела жизнь: принимались и распределялись по частям войск офицерами и чиновниками военного ведомства все собравшиеся сюда из близких и
дальних городов, сел и
деревень уволенные было на мирное время
в запас солдатики.
Мужицкой нищеты мы не видали.
В нашей подгородной усадьбе крестьяне жили исправно, избы были новые и выстроенные по одному образцу,
в каждом дворе по три лошади, бабы даже франтили, имея доход с продажи
в город молока, ягод, грибов. Нищенство или голытьбу
в деревне мы даже с трудом могли себе представать. Из
дальних округ приходили круглый год обозы с хлебом, с холстом, с яблоками, свиными тушами, живностью, грибами.
И сестра и я сохраняли интимную связь с нашими кормилицами и знали своих молочных братьев и сестер. И прямо от деревенских, и через дворовых мы узнавали множество вещей про деревенскую жизнь, помнили
в лицо мужиков из
дальних деревень, их прозвища, их родство с дворовыми.
Герасим — стройный парень, высокий и широкоплечий, с мелким веснущатым лицом; волосы
в скобку, прямые, совсем невьющиеся; на губах и подбородке — еле заметный пушок, а ему уж за двадцать лет. Очень силен и держится прямо, как солдат. Он из
дальнего уезда, из очень бедной
Деревни. Ходит
в лаптях и мечтает купить сапоги. Весь он для меня, со своими взглядами, привычками, — человек из нового, незнакомого мне мира,
в который когда заглянешь — стыдно становится, и не веришь глазам, что это возможно.
Зато как скучен я бывал,
Когда сырой туман осенний
Поля и
дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда деревья обнажались
И лился дождь по целым дням,
Когда
в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досуг,
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг на их рассказ бессвязный
Какой-то музыкою странной.
Дарья Николаевна была, однако, выпущена из-под ареста и жила
в своем доме на Лубянке. При ней оставлено было пять человек домашней прислуги — женщин, взятых из
дальних ее
деревень. Никаких дел по своим имениям она уже не ведала. Все было взято под строгую опеку, и она получала из доходов лишь столько, сколько необходимо было для ее безбедного существования.
Народа чужой,
дальней страны они не любили, как править этим народом, не знали и заботились лишь о том, как бы все покрасивее
в столице выглядело, где дворец королевы стоял, а о том, что делалось
в деревнях и селах, голодал ли или сыт был народ, — им и узнать-то не хотелось…