Неточные совпадения
— Нет, двое детей со мной, от покойного мужа: мальчик по восьмому году да девочка по шестому, — довольно словоохотливо начала хозяйка, и лицо
у ней стало поживее, — еще
бабушка наша, больная, еле ходит, и то
в церковь только; прежде на рынок ходила с Акулиной, а теперь с Николы перестала: ноги стали отекать. И
в церкви-то все больше сидит на ступеньке. Вот и только. Иной раз золовка приходит
погостить да Михей Андреич.
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего
бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла
в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят друг с другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат
бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ.
У них
в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой
гостить, да
бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын
у нее — больше детей нет. Он учился
в Казани,
в университете, служит здесь
у губернатора, по особым поручениям.
—
Гостит у попадьи за Волгой, — сказала
бабушка. — Такой грех: та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же
в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
Она рассказала мне, что ей совсем не скучно, а ежели и случится соскучиться, то она уходит к соседским детям, которые
у нее бывают
в гостях; что она, впрочем, по будням и учится, и только теперь, по случаю моего приезда,
бабушка уволила ее от уроков.
Прасковья Ивановна была очень довольна,
бабушке ее стало сейчас лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев,
гостил у Бактеевой
в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе девочку, что когда
бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть
в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот
в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
После смерти отца она сначала жила
у бабушки Бактеевой, потом приезжала и
гостила подолгу
в Троицком и, наконец, Степан Михайлович перевез ее на житье к себе.
Бабушка в этот день была, по-видимому, не
в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая
у себя почетного
гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде, князю Якову Львовичу, а сама была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного села
в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
— Послушайте, — говорит, — вы добрая девушка! Извините, что я с вами так говорю, но, уверяю вас, я вам лучше
бабушки вашей желаю добра.
У вас подруг нет никаких, к которым бы можно было
в гости пойти?
Натешившись отчаянием старика, я с хохотом соскакивал с дерева. Но такие проказы случались редко: большею частию старик умел занять меня своими рассказами про нашего дедушку Неофита Петровича и
бабушку Анну Ивановну,
у которых съезжалось много
гостей и были свои крепостные музыканты
в лаптях.
Вошла Надя
в дом сердитая, нездоровая, думая о том, что весь вечер будут
гости, что надо занимать их, улыбаться, слушать скрипку, слушать всякий вздор и говорить только о свадьбе.
Бабушка, важная, пышная
в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда казалась при
гостях, сидела
у самовара. Вошел отец Андрей со своей хитрой улыбкой.
«Не мудрися излише, да некогда изумишися». И точно, были
у нас такие паны и пани, что, бывало, как разденутся и начнут входить
в воду, то лучше на них не взирай, да не изумишися. Но наши того и не боялись, а иньшие даже и нарочито друг другу такое делали, что если один с
гостями на балкон выйде, то другий, который им недоволен, стоит напротив голый, а если на него не смотрят, то крикнет: «Кланяйтесь
бабушке и поцелуйте ручку».
И сделалась она этим нам невыносима, а между тем
в особые семейные дни, когда собирались все родные и приезжали важные
гости,
бабушку вспоминали, о ней спрашивали, и потому ее выводили и сажали к столу, — что было и красиво, потому что она была кавалерственная дама, но тут от нее и начиналось «сокрушение», а именно, привыкши одна вязать чулок, она уже не могла сидеть без дела, и пока она ела вилкой или ложкой, то все шло хорошо, но чуть только руки
у нее освободятся, она сейчас же их и потащит к своему носу…