Неточные совпадения
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием
головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..»
В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности,
в том духе,
в котором изъясняются дамы и кавалеры
в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться
знанием высшего тона,
в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что
в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
— Вы, разумеется, знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость чистая. Но жажда
знания завлекла его
в кружок гимназистов и гимназисток — из богатых семей; они там, прикрываясь изучением текущей литературы… тоже литература, я вам скажу! — почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил рукою над своей
головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их знает что!
И он воротился
в свое уединение без груза
знаний, которые бы могли дать направление вольно гуляющей
в голове или праздно дремлющей мысли.
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или
знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать,
в прошедшем году помре, — вот был
голова! И мужики его лихом не поминают, и своим хлеба кусок оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
Вечер. Легкий туман. Небо задернуто золотисто-молочной тканью, и не видно: что там — дальше, выше. Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик — Бог. Мы знаем, что там хрустально-синее,
голое, непристойное ничто. Я теперь не знаю, что там я слишком много узнал.
Знание, абсолютно уверенное
в том, что оно безошибочно, — это вера. У меня была твердая вера
в себя, я верил, что знаю
в себе все. И вот —
Я, милостивый государь, человек не простой; я хочу, чтоб не я пришел к
знанию, а оно меня нашло; я не люблю корпеть над книжкой и клевать по крупице, но не прочь был бы, если б нашелся человек, который бы
знание влил мне
в голову ковшом, и сделался бы я после того мудр, как Минерва…
Она перестала прясть и сидела, низко опустив
голову, тихо положив руки вдоль колен.
В ее неподвижно остановившихся глазах с расширившимися зрачками отразился какой-то темный ужас, какая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъестественным
знаниям, осенявшим ее душу.
Заслуги Андреа перед правлением были неисчислимы. Из его
головы целиком вышел гениально-мошеннический проект разорения первой компании предпринимателей, и его же твердая, но незримая рука довела интригу до конца. Его проекты, отличавшиеся изумительной простотой и стройностью, считались
в то же время последним словом горнозаводской науки. Он владел всеми европейскими языками и — редкое явление среди инженеров — обладал, кроме своей специальности, самыми разнообразными
знаниями.
Выскажи он мысль сколько-нибудь человеческую — его засмеют, назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он явился не с проектом о признании
в человеке человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а с проектом о превращении человеческих
голов в стенобитные машины — и нет хвалы, которою не считалось бы возможным наградить эту гнилую отрыжку старой канцелярской каверзы, не нашедшей себе ограничения ни
в совести, ни
в знании.
И с внезапной острой тоскою
в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень
знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там
в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся
в кости, тянул бледную
голову из каждой поры тела.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал о каких-то влюбленных королях, поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой,
голой до локтя рукою. — Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им
в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не —
знания.
Батюшки мои! Как оконфузился Алексей Пантелеймонович, увидев премудрость, каковой
в век его никому и во сне не снилось! Покраснел, именно, как хорошо уваренный рак. NB. Правду сказать, и было отчего! И, схватив свою бумагу, он смял ее при всех и, утирая пот с лица, сказал задушающим голосом:"После такой глубины премудрости все наши
знания ничто. Счастливое потомство, пресчастливое потомство!
Голова!"заключил Алексей Пантелеймонович, обратись к батеньке и на слове
голова подмигивая на Петруся.
Маменька же, увидевши, что я не отличился
в знании иностранного языка и еще оштрафован родительским щелчком, впрочем весьма чувствительным, от которого у меня
в три ручья покатились слезы, маменька завели меня тихонько
в кладовую и — то-то материнское сердце! — накормили меня разными сластями и, приголубливая меня, говорили:"Хорошо делаешь, Трушко, не учись их наукам. Дай бог и с одною наукою ужиться, а они еще и другую вбивают дитяти
в голову".
В голове этих господ сложился нерастворимый осадок от верхоглядного чтения всякого рода брошюрок, которых все достоинство
в их глазах состояло только
в том, что они были направлены против политической экономии и вообще против всех начал ясного мышления и
знания.
По нашему мнению, совершенство мышления зависит непременно от обилия и качества данных, находящихся
в голове человека, и разделять эти две вещи довольно трудно, особенно когда понимать под
знанием не поверхностное, внешнее сведение о факте, а внутреннее, серьезное проникновение им, — как и понимает сам г. Жеребцов.
Он не может представлять своим читателям
голые фразы; он должен запастись хоть какими-нибудь
знаниями, хоть немножко промыть себе очи и привести
в порядок свои разбросанные мысли.
Я возвратился домой очень довольный этой встречей, мне давно хотелось иметь урок — не для денег, которых хотя было у меня и немного, но доставало на мои умеренные желания, но мне желалось учить, хотелось иметь право передавать другому свои
знания, убеждения, а того и другого было
в моей
голове довольно
в запасе.
Дня через два мы принялись с Ферапонтовым за латынь. Оказалось, что
в этом деле он гораздо дальше меня ушел.
Знания входили туго
в его
голову, но, раз уже попавши туда, никогда оттуда не выскакивали: все знакомые ему слова он помнил точнейшим образом, во всех их значениях; таблицы склонений, спряжений, все исключения были у него как на ладони.
Он, видите, не хотел корпеть над книжкой и клевать по крупице, а ждал все, что ему кто-нибудь «вольет
знание ковшом
в голову, и сделается он после того мудр, как Минерва».
У меня было воспаление мозга, и я несколько дней находился на краю гроба; молодая натура моя вынесла эту опасную болезнь — и я после кризиса очнулся, но неблагонадежные тонкие ноги не
в силах были держать моего исхудалого тела, и распаленная страстною жаждою
знаний голова моя была не
в силах работать.
Андрей Иванович быстро расхаживал по комнате. Он чувствовал такой прилив энергии и бодрости, какого давно не испытывал. Ему хотелось заниматься, думать, хотелось широких, больших
знаний. Он сел к столу и начал читать брошюру.
В голове кружилось, буквы прыгали перед глазами, но он усердно читал страницу за страницей.
Но с Лебедевым мы, хотя и земляки, видались только
в аудиториях, а особенного приятельства не водили. Потребность более серьезного образования, на подкладке некоторой даже экзальтированной преданности идее точного
знания, запала
в мою если не душу, то
голову спонтанно,говоря философским жаргоном. И я резко переменил весь свой habitus, все привычки, сделался почти домоседом и стал вести дневник с записями всего, что входило
в мою умственную жизнь.
Но
в том-то и особенность Толстого, что нет для него живого труда, который бы мог ему показаться дрянью, раз он захватил его душу. И вот он, — художник, — едет за границу с специальною целью изучить постановку там школьного дела. Объезжает Германию, Швейцарию, Италию, Францию, Англию, Бельгию. Жадно, как всегда, ловит впечатления. «Я везу, — пишет он своей тетушке Т. А. Ергольской, — такое количество впечатлений,
знаний, что я должен бы много работать, прежде чем уложить все это
в моей
голове».
В эту ночь не спала
в семействе Похвисневых одна Зинаида Владимировна. «Золотые горы» и придворное
знание, обещанные графом Кутайсовым, окончательно, вскружили
голову тщеславной девушке.
Основной чертой его характера было презрение к людям,
в нем заискивающим и ему помогающим. Может быть эта происходило от сознания, что он стоит
головою выше его окружающих по уму и по
знаниям и от озлобления, что жизнь его сложилась так, что он сделался для охранителей правового порядка чем-то
в роде травленного зайца. Глумление над этими охранителями было любимою темою его разговоров.