Неточные совпадения
Но
в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило
в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
А уж куды бывает метко все то, что вышло из
глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом
в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до
головы!
Он сел пить кофе против зеркала и
в непонятной
глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую
голову,
в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели;
голова низко наклонилась над столом, пухлая красная рука работала вилкой
в тарелке, таская
в рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его
головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся
в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял
в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
Самгин отрицательно мотнул
головой, прислушиваясь.
В глубине улицы кто-то командовал...
Он вникал
в глубину этого сравнения и разбирал, что такое другие и что он сам,
в какой степени возможна и справедлива эта параллель и как тяжела обида, нанесенная ему Захаром; наконец, сознательно ли оскорбил его Захар, то есть убежден ли он был, что Илья Ильич все равно, что «другой», или так это сорвалось у него с языка, без участия
головы.
«Да ведь это лучше всякой страсти! — приходило ему
в голову, — это доверие, эти тихие отношения, это заглядыванье не
в глаза красавицы, а
в глубину умной, нравственной девической души!»
Телега ехала с грохотом, прискакивая; прискакивали и мужики; иной сидел прямо, держась обеими руками за края, другой лежал, положив
голову на третьего, а третий, опершись рукой на локоть, лежал
в глубине, а ноги висели через край телеги.
Ярилина долина: слева (от зрителей) отлогая покатость, покрытая невысокими кустами; справа сплошной лес;
в глубине озеро, поросшее осокой и водяными растениями с роскошными цветами; по берегам цветущие кусты с повисшими над водой ветвями; с правой стороны озера
голая Ярилина гора, которая оканчивается острою вершиной. Утренняя заря.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с
голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства — жители неведомых океанских
глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются
в глубоких зеркалах, вершины которых теряются
в туманной высоте.
Эта жадность возмутила Мосея до
глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись
в голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель, как и на Чистом болоте.
Одна из девиц, красная, толстая и басистая, у которой всего-навсего были
в лице только пара красных щек, из которых смешно выглядывал намек на вздернутый нос и поблескивала из
глубины пара черных изюминок-глазок, все время рассматривала Любку с ног до
головы, точно сквозь воображаемый лорнет, водя по ней ничего не говорящим, но презрительным взглядом.
Михаил Поликарпович после того, подсел к сыну и — нет-нет, да и погладит его по
голове. Все эти нежности отца растрогали, наконец, Павла до
глубины души. Он вдруг схватил и обнял старика, начал целовать его
в грудь, лицо, щеки.
Петенька так расчувствовался, что произнес последние слова почти дрожащим голосом ("au fond je suis democrate!"[
в глубине души я — демократ! (франц.)] мелькнуло
в его
голове).
В это же самое время он взглянул
в окно.
В глубине корпуса около низких печей, испускавших сквозь маленькие окошечки ослепительный свет, каким светит только добела накаленное железо, быстро двигались и мелькали фигуры рабочих; на всех были надеты кожаные передники — «защитки», на
головах войлочные шляпы, а на ногах мягкие пеньковые пряденики.
Самым любимым наказанием, которое особенно часто практиковал старик, служила «гора», то есть опальных отправляли
в медный рудник,
в шахты, где они, совсем
голые, на
глубине восьмидесяти сажен, должны были копать медную руду.
В глубине кабинета стоял m-r Чарльз, неумолимый и недоступный, как сама судьба; из-под письменного стола выставилась атласная
голова Brunehaut, которая слегка заворчала на заговорщиков и даже оскалила свои ослепительно-белые зубы.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по
голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на
голове шевелились, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине сада.
Он прошел дальше и завернул за угол.
В глубине палисадника, у Назанского горел огонь. Одно из окон было раскрыто настежь. Сам Назанский, без сюртука,
в нижней рубашке, расстегнутой у ворота, ходил взад и вперед быстрыми шагами по комнате; его белая фигура и золотоволосая
голова то мелькали
в просветах окон, то скрывались за простенками. Ромашов перелез через забор палисадника и окликнул его.
Он сам определенно не сознает, что привело его из
глубины провинции
в Петербург. Учиться и, для того чтобы достигнуть этого, отыскать работу, которая давала бы средства хоть для самого скудного существования, — вот единственная мысль, которая смутно бродит
в его
голове.
В глубине залы чуть-чуть отворилась дверь; чья-то
голова просунулась и торопливо спряталась.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось
в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но
в то же время
в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло
в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей
в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Все это может быть похоже на то ощущение, когда человек с высокой башни тянется
в глубину, которая под ногами, так что уж сам, наконец, рад бы броситься вниз
головою: поскорей, да и дело с концом!
В такую именно пору Валериан Николаевич Дарьянов прошел несколько пустых улиц и, наконец, повернул
в очень узенький переулочек, который наглухо запирался старым решетчатым забором. За забором видна была церковь. Пригнув низко
голову, Дарьянов вошел
в низенькую калиточку на церковный погост. Здесь,
в углу этого погоста, местилась едва заметная хибара церковного сторожа, а
в глубине, за целым лесом ветхих надмогильных крестов, ютился низенький трехоконный домик просвирни Препотенской.
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще
в его
голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, — и таких же глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти рождались и падали
в его
голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется
в самой
глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое…
Бутлер был тут же. Он старался видеть и
в этом военную поэзию, но
в глубине души ему жалко было Ивана Матвеевича, но остановить его не было никакой возможности. И Бутлер, чувствуя хмель
в голове, потихоньку вышел и пошел домой.
(
В глубине сцены Соня повязывает платок на
голове Двоеточия. Смех. Из леса, около ковра с закусками, выходит Замыслов, берет бутылку вина и стаканы и идет к Басову, за ним идет Двоеточие, отмахиваясь руками oт Сони.)
(Быстро уходит
в лес налево. Варвара Михайловна делает движение, как бы желая идти за ним, но тотчас же, отрицательно качнув
головой, опускается на пень.
В глубине сцены, около ковра с закусками, является Суслов, пьет вино. Варвара Михайловна встает, уходит
в лес налево. С правой стороны быстро входит Рюмин, оглядывается и с жестом досады опускается на сено. Суслов, немного выпивший, идет к Рюмину, насвистывая.)
— Пан-ымаешь, вниз
головой со скалы,
в кусты нырнул, загремел по камням, сам, сам слышал… Меня за него чуть под суд не отдали… Приказано было мне достать его живым или мертвым… Мы и мертвого не нашли… Знаем, что убился, пробовал спускаться, тело искать, нельзя спускаться, обрыв, а внизу
глубина, дна не видно… Так и написали
в рапорте, что убился
в бездонной пропасти… Чуть под суд не отдали.
… И хоть бы капля живой струи подо всем этим хламом и сором! Какое старье, какой ненужный вздор, какие плохие пустячки занимали все эти
головы, эти души, и не
в один только этот вечер занимали их они, не только
в свете, но и дома, во все часы и дни, во всю ширину и
глубину их существования! И какое невежество
в конце концов! Какое непонимание всего, на чем зиждется, чем украшается человеческая жизнь!
В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и
в этой тьме, точно рыба
в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с
головой закутанная
в черный плащ.
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись
в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа
в подвал. Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв
голову, смотрела чёрными глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то
в глаза женщины, то
в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
А вот это самое колесо
в глубине сцены стоит, а кругом сбиры, полиция
в черных кафтанах, на
голове черные колпаки, лица
в черных масках.
Порою Евсеем овладевала тяжёлая, ослабляющая скука, пальцы его становились вялыми, он откладывал перо
в сторону и, положив
голову на стол, долго, неподвижно смотрел
в дымный сумрак комнаты, стараясь что-то найти
в глубине своей души.
Мутные и огромные волны хлестали через нас и окачивали с
головой; по несчастью, Борисов, идя впереди, сбился с того броду, по которому прошел два раза, и попал на более глубокое место; вдруг он нырнул
в воду, лошадь моя поплыла, и Евсеич отстал от меня; тут-то я почувствовал такой страх близкой смерти, которого я не забыл до сих пор; каждую минуту я готов был лишиться чувств и едва не захлебнулся; по счастью,
глубина продолжалась не более двух или трех сажен.
Труднее всего вначале было найти
в городе хорошую квартиру, и целый год были неудачи, пока через знакомых не попалось сокровище: особнячок
в пять комнат
в огромном, многодесятинном саду, чуть ли не парке: липы
в петербургском Летнем саду вспоминались с иронией, когда над самой
головой раскидывались мощные шатры такой зеленой
глубины и непроницаемости, что невольно вспоминалась только что выученная история о патриархе Аврааме: как встречает под дубом Господа.
Казалось, что бледные звезды плывут ей навстречу, и воздух, которым она дышит глубоко, идет к ней из тех синих, прозрачно-тающих
глубин, где бесконечность переходит
в сияющий праздник бессмертия; и уже начинала кружиться
голова. Линочка опустила
голову, скользнув глазами по желтому уличному фонарю, ласково покосилась на Сашу и со вздохом промолвила...
Что-то совсем страшное, далеко уходящее за пределы обычного, встало перед Колесниковым, и даже его мистически-темная душа содрогнулась; и чем-то от древних веков, от каменного идола повеяло на него от неподвижной фигуры Саши, склонившего
голову на руки и так смотревшего
в лесную
глубину, будто весь его, все его темные силы звал он на послугу. Зашептал Андрей Иваныч, и не был прост и спокоен его обычно ровный голос...
Она плавала
в глубине, видала, как
в воду опускается столб лунного света, слышала на берегах шум другой жизни; над
головою ее пробегали корабли, отрезавшие лунный свет от дна речного; но она ничего, решительно ничего не видала, кроме того, что там есть у них под водою.
Река, имеющая один фут
глубины в некоторых местах, не потому считается мелкою, что есть реки гораздо глубже ее; она мелка без всяких сравнений, сама по себе, мелка потому, что неудобна для судоходства; канал, имеющий тридцать футов
глубины, не мелок
в действительной жизни, потому что совершенно удобен для судоходства; никому не приходит и
в голову называть его мелким, хотя всякому известно, что Па-де-Кале далеко превосходит его своею
глубиною.
Ему даже пришло было
в голову самому как-нибудь подбиться к чиновникам, забежать вперед зайцем, даже (там как-нибудь при выходе из должности или подойдя как будто бы за делами) между разговором, и намекнуть, что вот, дескать, господа, так и так, вот такое-то сходство разительное, обстоятельство странное, комедия пасквильная, — то есть подтрунить самому над всем этим, да и зондировать таким образом
глубину опасности.
Не без изумления слушал я Ратча. Желчь, желчь ядовитая так и закипала
в каждом его слове… И давно же она накопилась! Она душила его. Он попытался закончить свою тираду обычным смехом, — и судорожно, хрипло закашлял. Сусанна словечка не проронила
в ответ ему, только
головой встряхнула, и лицо приподняла, да, взявшись обеими руками за локти, прямо уставилась на него.
В глубине ее неподвижных расширенных глаз глухим, незагасимым огнем тлела стародавняя ненависть. Жутко мне стало.
В это горячее время было пережито, может быть, слишком много счастливых молодым счастьем часов; воспоминанием об этом времени остались такие люди, как Мухоедов, этот идеалист с ног до
головы, с каким-то особенным тайничком
в глубине души, где у него жило то нечто, что делало его вечно довольным и беззаботным.
Мне особенно было интересно проследить, что произошло с его тайничком за последние десять лет,
в которые русское общество пережило, передумало и перечувствовало так много, а он, Мухоедов, с
головой окунулся
в глубину житейского моря.
Вертимся мы с ним среди кустов
в сырой тьме; ручей то уходит от нас
в глубину, то снова под ноги подкатится. Над
головами — бесшумно пролетают ночные птицы, выше их — звёзды. Хочется мне скорее идти, а человек впереди меня не спешит и непрерывно бормочет, как бы считая мысли свои, взвешивая их тяжесть.
Было великое возбуждение: толкали тележку, и
голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза её смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле её скрестились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел
в глубину её взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, — не себя ради и не для неё, но для чего-то иного, пред чем и она и я — только перья птицы
в огне пожара.
Батюшки мои! Как оконфузился Алексей Пантелеймонович, увидев премудрость, каковой
в век его никому и во сне не снилось! Покраснел, именно, как хорошо уваренный рак. NB. Правду сказать, и было отчего! И, схватив свою бумагу, он смял ее при всех и, утирая пот с лица, сказал задушающим голосом:"После такой
глубины премудрости все наши знания ничто. Счастливое потомство, пресчастливое потомство!
Голова!"заключил Алексей Пантелеймонович, обратись к батеньке и на слове
голова подмигивая на Петруся.
Глубина ее была аршина три, но влезать
в нее с
головой не представлялось надобности, да и было рискованно, ибо эта глыба над входом могла обвалиться и совсем похоронить нас там.
А подавленное, но все же неотвязное горе, спрятанное далеко-далеко
в глубине сердца, смело подымет теперь зловещую
голову и среди мертвого затишья во мраке так явственно шепчет ужасные роковые слова: «Навсегда…
в этом гробу, навсегда!..»
Когда кобылы, не смея ослушаться и делая вид, что они сами очень напуганы, скрывались опять за речкой,
в глубине ущелья, сторожевой жеребец выбегал оттуда обратно и, все тряся
головой и расстилая гриву, грозно подбегал к нам, зорко и пытливо высматривая наши намерения.