Неточные совпадения
Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать, что пред лицом
законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но
в глазах людей опытных и серьезных материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
Между тем симпатия их росла, развивалась и проявлялась по своим непреложным
законам. Ольга расцветала вместе с чувством.
В глазах прибавилось света,
в движениях грации; грудь ее так пышно развилась, так мерно волновалась.
А если до сих пор эти
законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается
в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут
глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит
в него или
в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается
в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать
в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать
в глазах народа уважение к старым
законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
В глазах Веры Павловны стало выражаться недоумение; ей все яснее думалось: «я не знаю, что это? что же мне думать?» О, Рахметов, при всей видимой нелепости своей обстоятельной манеры изложения, был мастер, великий мастер вести дело! Он был великий психолог, он знал и умел выполнять
законы постепенного подготовления.
Я чуть не захохотал, но, когда я взглянул перед собой, у меня зарябило
в глазах, я чувствовал, что я побледнел и какая-то сухость покрыла язык. Я никогда прежде не говорил публично, аудитория была полна студентами — они надеялись на меня; под кафедрой за столом — «сильные мира сего» и все профессора нашего отделения. Я взял вопрос и прочел не своим голосом: «О кристаллизации, ее условиях,
законах, формах».
С самого начала судебной реформы
в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы
в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем мире: весы, меч карающий и толстенные томы
законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на
глазах.
—
Законы? Это значит — обычаи, — веселее и охотнее говорил старик, поблескивая умными, колючими
глазами. — Живут люди, живут и согласятся: вот этак — лучше всего, это мы и возьмем себе за обычай, поставим правилом,
законом! Примерно: ребятишки, собираясь играть, уговариваются, как игру вести,
в каком порядке. Ну, вот уговор этот и есть —
закон!
Хоть я, может быть, сердце свое надорвала через это, да по крайности я знаю, что я по
закону живу, и никто мне
в глаза насмеяться не смеет».
Созрело. И неизбежно, как железо и магнит, с сладкой покорностью точному непреложному
закону — я влился
в нее. Не было розового талона, не было счета, не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне золотые
глаза — и через них я медленно входил внутрь, все глубже. И тишина — только
в углу — за тысячи миль — капают капли
в умывальнике, и я — вселенная, и от капли до капли — эры, эпохи…
У него есть
глаза и сердце только до тех пор, пока
закон спит себе на полках; когда же этот господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется
в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
— Я? О! — начал Александр, возводя взоры к небу, — я бы посвятил всю жизнь ей, я бы лежал у ног ее. Смотреть ей
в глаза было бы высшим счастьем. Каждое слово ее было бы мне
законом. Я бы пел ее красоту, нашу любовь, природу...
— Но
закон может ошибиться!.. Вспомните, Егор Егорыч, как я поступила
в отношении вашего племянника, который явно хотел быть моим убийцей, потому что стрелял
в меня на
глазах всех; однако я прежде всего постаралась спасти его от
закона и не хотела, чтобы он был под судом: я сказала, что ссора наша семейная, Валерьян виноват только против меня, и я его прощаю… Так и вы простите нас…
— Ты пишешь, что ты не боишься воротиться, но бесчестие, нанесенное тебе одним гяуром, запрещает это; а я тебя уверяю, что русский
закон справедлив, и
в глазах твоих ты увидишь наказание того, кто смел тебя оскорбить, — я уже приказал это исследовать.
Ежели ты чист совестью, если чалму ты надевал, собственно, только для спасения души, то ты прав и смело можешь глядеть русскому правительству и мне
в глаза; а тот, кто тебя обесчестил, уверяю, будет наказан, имущество твое будет возвращено, и ты увидишь и узнаешь, что значит русский
закон.
Стоит человеку понять, что цель его жизни есть исполнение
закона бога, для того чтоб этот
закон, заменив для него все другие
законы и подчинив его себе, этим самым подчинением лишил бы
в его
глазах все человеческие
законы их обязательности и стеснительности.
— Нет, это все не то! — думалось ему. — Если б я собственными
глазами не видел: «
закон» — ну, тогда точно! И я бы мог жалованье получать, и
закон бы своим порядком
в шкафу стоял. Но теперь ведь я видел, стало быть, знаю, стало быть, даже неведением отговариваться не могу. Как ни поверни, а соблюдать должен. А попробуй-ка я соблюдать — да тут один Прохоров такую задачу задаст, что ног не унесешь!
Что такое «
закон», что такое «помпадур»
в глазах толпы? — это не что иное, как страдательные агенты «планиды», и притом не всей «планиды», а только той ее части, которая осуществляет собой карательный элемент.
В таких безрезультатных решениях проходит все утро. Наконец присутственные часы истекают: бумаги и журналы подписаны и сданы; дело Прохорова разрешается само собою, то есть измором. Но даже
в этот вожделенный момент, когда вся природа свидетельствует о наступлении адмиральского часа, чело его не разглаживается.
В бывалое время он зашел бы перед обедом на пожарный двор; осмотрел бы рукава, ящики, насосы; при своих
глазах велел бы всё зачинить и заклепать. Теперь он думает: «Пускай все это сделает
закон».
И так как он был человек скромный и всегда краснел, когда его
в глаза хвалили, то понятно, что он не особенно любил заглядывать
в законы.
Попав
в центр, где движение, по точному физическому
закону, совершается медленнее, я купил у продавца масок лиловую полумаску и, обезопасив себя таким простым способом от острых
глаз Кука, стал на один из столбов, которые были соединены цепью вокруг «Бегущей».
Замечание мое поразило его. По-видимому, он даже и не подозревал, что, наступая на
законы вообще, он, между прочим, наступает и на тот
закон, который ставит помпадуровы радости и помпадуровы печали
в зависимость от радостей и печалей начальственных. С минуту он пробыл как бы
в онемении, но, наконец, очнулся, схватил мою руку и долго ее жал, смотря на меня томными и умиленными
глазами. Кто знает, быть может, он даже заподозрел во мне агента"диктатуры сердца".
Она ничего не ответила и только сделала презрительную гримасу, и, глядя
в этот раз на ее сытые, холодные
глаза, я понял, что у этой цельной, вполне законченной натуры не было ни бога, ни совести, ни
законов и что если бы мне понадобилось убить, поджечь или украсть, то за деньги я не мог бы найти лучшего сообщника.
Лаевский тоже посмотрел
в отметки и похвалил.
Закон божий, русский язык, поведение, пятерки и четверки запрыгали
в его
глазах, и все это вместе с привязавшейся к нему пятницей, с зачесанными височками Никодима Александрыча и с красными щеками Кати представилось ему такой необъятной, непобедимой скукой, что он едва не вскрикнул с отчаяния и спросил себя: «Неужели, неужели я не уеду?»
«Забыл, а у самого ехидство
в глазах, — подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. — И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал… что это
закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»
Хоть я, может быть, сердце свое надорвала через это, да по крайности я знаю, что я по
закону живу, никто мне
в глаза насмеяться не смеет.
Понял народ, что
закон жизни не
в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питая его волею своей, — его разумом жить, но
в том истинный
закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими
глазами осмотреть пути жизни, — день сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
По вечерам к Михайле рабочие приходили, и тогда заводился интересный разговор: учитель говорил им о жизни, обнажая её злые
законы, — удивительно хорошо знал он их и показывал ясно. Рабочие — народ молодой, огнём высушенный,
в кожу им копоть въелась, лица у всех тёмные,
глаза — озабоченные. Все до серьёзного жадны, слушают молча, хмуро; сначала они казались мне невесёлыми и робкими, но потом увидал я, что
в жизни эти люди и попеть, и поплясать, и с девицами пошутить горазды.
Ее изобрази мне ты,
Чтоб, сшед с престола, подавала
Скрижалей заповедь святых,
Чтобы вселенна признавала
Глас божий, глас природы
в них;
Чтоб дики люди, отдаленны,
Покрыты шерстью, чешуей,
Пернатых перьем испещренны,
Одеты листьем и корой,
Сошедшися к ее престолу
И кротких вняв
законов глас,
По желто-смуглым лицам долу
Струили токи слез из
глаз…
Услышал это царь, и сердце его опечалилось… «За что же я пролил кровь этих учителей, если они и все такие, как Бава?» Открылся он бен-Буту и говорит: «Вижу я, что сделал великий грех… Погасил свет
в глазах твоих». А Бава, великий мученик, отвечает: «Заповедь-мне светильник.
Закон — свет…» Царь спрашивает: «Что же мне теперь сделать, как искупить грех, что я убил столько мудрых?» А Бава опять отвечает: «Ты погасил свет Израиля. Зажги опять свет Израиля».
— Ни на вершок! — сверкнув
глазами, сказал безрукий и, подвинувшись всем корпусом
в сторону Тихона Павловича, добавил голосом сдавленным и строгим: —
Законы! Тайные причины и силы — понимаете? — Поднял кверху брови и многозначительно качнул головой. — Никому ничего не известно… Тьма! — Он съёжился, вобрав
в себя голову, и мельнику представилось, что если б его собеседник имел руки, то он, наверное, погрозил бы ему пальцем.
Как раз
в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг к предательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен очень сурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с
глазу на
глаз. И, оставшись наедине с сухим и суровым стариком, презрительно смотревшим на него из-под нависших, тяжелых век, рассказал, что он, Иуда, человек благочестивый и
в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственной целью уличить обманщика и предать его
в руки
закона.
Как будто сам древний, седой
закон, смерть карающий смертью, давно уснувший, чуть ли не мертвый
в глазах невидящих — открыл свои холодные очи, увидел убитых мужчин, женщин и детей и властно простер свою беспощадную руку над головой убившего.
Так, вероятно,
в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный
закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так
в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного сердца и опущенных
глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его
в пустыню.
В нашей общественной жизни это явление еще не так резко кидается
в глаза, потому что опасение ответственности пред
законом или сознание принятых приличий часто останавливает нас, несмотря на отсутствие видимого противодействия со стороны тех, на кого падает наш гнев.
— Слушай-ка, что я скажу тебе, — положив руку на плечо Алексея и зорко глядя ему
в глаза, молвил Патап Максимыч. — Человек ты молодой, будут у тебя другой отец, другая мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и почитать по
закону Божьему?..
— «К сему же внидет
в люди безверие и ненависть, реть, ротьба [Реть — ссора, вражда. Ротьба — клятва, а также заклятье, вроде «лопни мои
глаза», «провалиться мне на сем месте» и пр.], пиянство и хищение изменят времена и
закон, и беззаконнующий завет наведут с прелестию и осквернят священные применения всех оных святых древних действ, и устыдятся креста Христова на себе носити».
Так мы ее и не обыскивали. Увел ее смотритель
в другую комнату, да с надзирательницей тотчас же и вышли они. «Ничего, говорит, при них нет». А она на него глядит и точно вот смеется
в лицо ему, и
глаза злые всё. А Иванов, — известно, море по колена, — смотрит да все свое бормочет: «Не по
закону; у меня, говорит, инструкция!..» Только смотритель внимания не взял. Конечно, как он пьяный. Пьяному какая вера!
—
В противном случае, вы будете строго отвечать перед
законом! — начальнически-отчетливым тоном пояснил адъютант, выразительно сверкнув на него
глазами и безапелляционно приглашающим жестом указал ему на толпу.
Хотя все и обозвали Кошкина «ретроградом», которому место не
в русском флоте, а где-нибудь
в турецкой или персидской армии, тем не менее он ожесточенно отстаивал занятое им положение «блюстителя
закона» и ничего более. Оба спорщика были похожи на расходившихся петухов. Оба уже угостили друг друга язвительными эпитетами, и спор грозил перейти
в ссору, когда черный, как жук, Иволгин, с маленькими на смешливыми
глазами на подвижном нервном лице, проговорил...
Что это? Утешительная уверенность
в незыблемости
законов сохранения материи или энергии? Я умру, а
закон сохранения энергии будет существовать вечно. Я умру, но не уничтожусь, а превращусь…
в навоз, на навозе же пышно распустится базаровский «лопух». Какое же это утешение? Как с такою «верою» возможно «бодро и даже весело смотреть
в глаза смерти»?
— Я не знаю ваших
законов. Я только знаю, что у меня пропала брошка, вот и все. И я найду эту брошку! — Она ударила по тарелке вилкой, и
глаза у нее гневно сверкнули. — А вы ешьте и не вмешивайтесь
в мои дела!
Здесь я имею свое маленькое царство: мои слова дают
закон (еврей гордо выпрямился,
глаза его заблистали); здесь отмщаю свое унижение
в немецких землях, беру с лихвою то, что мне там ближние мои, человеки, мне подобные, отказывают.
—
Закон…
в невозможность… меня просит! — как бы вслух подумал митрополит и вдруг неожиданно перевел
глаза на интролигатора, который, страшно беспокоясь, стоял немного поодаль перед ним
в согбенной позе…
Потом он бродил и съякшался с какими-то темными побродягами и скитался с ними где попало, находясь
в стороне от спокойных людей, исполняющих положения гражданского
закона, Гатцук с радостью напечатал это известие, чтобы «открыть обществу
глаза» и не допустить его до глупости носиться с человеком, который вовсе не то, за кого он себя выдает и кем он быть не может, так как никаких «вольных казаков»
в России нет.
Однако интролигатор, на свое счастие и несчастие, нашел эту редкость; но чту это был за человек? — Это был
в своем роде замечательный традиционный жидовский гешефтист, который
в акте найма усмотрел превосходный способ обделывать дела путем разорения ближнего и профанации религии и
закона. И что всего интереснее, он хотел все это проделать у всех на
глазах и, так сказать, ввести
в употребление новый, до него еще неизвестный и чрезвычайно выгодный прием — издеваться над религиею и
законом.
Если Иоанн Златоуст признает
закон Христа, то он должен сказать: кто же будет исторгать
глаза и зубы и сажать
в темницу?