Неточные совпадения
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и
вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее
с вещами Аннушка, и Петр, клавший
вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
Едва Сергей Иванович
с Катавасовым успели подъехать к особенно оживленной нынче народом станции Курской железной дороги и,
выйдя из кареты, осмотреть подъезжавшего сзади
с вещами лакея, как подъехали и добровольцы на четырех извозчиках. Дамы
с букетами встретили их и в сопровождении хлынувшей за ними толпы вошли в станцию.
Она решительно не хочет, чтоб я познакомился
с ее мужем — тем хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре: она
вышла за него для сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца, — и будет обманывать, как мужа… Странная
вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою,
вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца
с матушкой. Они говорили о
вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Большая размотала платок, закрывавший всю голову маленькой, расстегнула на ней салоп, и когда ливрейный лакей получил эти
вещи под сохранение и снял
с нее меховые ботинки, из закутанной особы
вышла чудесная двенадцатилетняя девочка в коротеньком открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных черных башмачках.
Атвуд взвел, как курок, левую бровь, постоял боком у двери и
вышел. Эти десять минут Грэй провел, закрыв руками лицо; он ни к чему не приготовлялся и ничего не рассчитывал, но хотел мысленно помолчать. Тем временем его ждали уже все, нетерпеливо и
с любопытством, полным догадок. Он
вышел и увидел по лицам ожидание невероятных
вещей, но так как сам находил совершающееся вполне естественным, то напряжение чужих душ отразилось в нем легкой досадой.
Он поклал все в разные карманы, в пальто и в оставшийся правый карман панталон, стараясь, чтоб было неприметнее. Кошелек тоже взял заодно
с вещами. Затем
вышел из комнаты, на этот раз даже оставив ее совсем настежь.
Какие
вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался;
с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не
выходи, я лучше одна
с ним потолкую.
— То есть не по поручению, а по случаю пришлось мне поймать на деле одного полотера, он замечательно приспособился воровать мелкие
вещи, — кольца, серьги, броши и вообще. И вот, знаете, наблюдаю за ним. Натирает он в богатом доме паркет. В будуаре-с. Мальчишку-помощника
выслал, живенько открыл отмычкой ящик в трюмо, взял что следовало и погрузил в мастику. Прелестно. А затем-с…
По ее рассказу
выходило так, что доктор
с женою — люди изломанные, и Клим вспомнил комнату, набитую ненужными
вещами.
Спорить и пререкаться
с ним, как вчера, я не захотел и встал
выходить, на всякий случай бросив ему, что я «постараюсь». Но вдруг он меня удивил невыразимо: я уже направлялся к двери, как он, внезапно, ласково обхватив мою талию рукой, начал говорить мне… самые непонятные
вещи.
Нехлюдов
вышел на платформу. Шествие княгини направилось направо, к первому классу. Нехлюдов же
с артельщиком, несшим
вещи, и Тарасом
с своим мешком пошли налево.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она
вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие
вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним
с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Нехлюдов
с утра
вышел из дома, выбрал себе недалеко от острога в первых попавшихся, очень скромных и грязноватых меблированных комнатах помещение из двух номеров и, распорядившись о том, чтобы туда были перевезены отобранные им из дома
вещи, пошел к адвокату.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что
с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка
вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, —
с одной стороны, а
с другой стороны отвечалось, что это, конечно,
вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже
с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться
с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться
с дочерью, не огорчаясь.
Что же делать? В конце концов
выходило, что предстоят только два занятия: поругаться
с Лопуховым до последней степени удовольствия и отстоять от его требований верочкины
вещи, а средством к тому употребить угрозу подачею жалобы. Но поругаться надобно очень сильно, в полную сласть.
Доктор ежедневно проводил
с девочками по нескольку часов, причем, конечно, присутствовала мисс Дудль в качестве аргуса. Доктор пользовался моментом, когда Дидя почему-нибудь не
выходила из своей комнаты, и говорил Устеньке ужасные
вещи.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз
с разными
вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал отцу отпуск, в продолжение которого должно было
выйти увольнение от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
У нас в доме была огромная зала, из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна из них
выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его
вещи: письменный стол, кресло, шкаф
с книгами и проч.
Конечно, сударь, и отец и дед мой, все были люди семьянистые, женатые; стало быть, нет тут греха. Да и бог сказал:"Не добро быти единому человеку". А все-таки какая-нибудь причина тому есть, что писание, коли порицает какую ни на есть
вещь или установление или деяние, не сравнит их
с мужем непотребным, а все
с девкой жидовкой,
с женой скверной. Да и Адам не сам собой в грехопадение впал, а все через Евву. Оно и
выходит, что баба всему будто на земле злу причина и корень.
На каждый вопрос они отвечали друг другу в том же роде, а иногда и без вопроса старались только соединить две самые несообразные
вещи, говорили эту бессмыслицу
с серьезным лицом, — и
выходило очень смешно.
Прошло восемь дней. Теперь, когда уже всё прошло и я пишу хронику, мы уже знаем, в чем дело; но тогда мы еще ничего не знали, и естественно, что нам представлялись странными разные
вещи. По крайней мере мы со Степаном Трофимовичем в первое время заперлись и
с испугом наблюдали издали. Я-то кой-куда еще
выходил и по-прежнему приносил ему разные вести, без чего он и пробыть не мог.
Казенные
вещи, которым
выходил срок, оставлялись в собственность арестанта; они тотчас же продавались тут же в остроге, и как бы ни была заношена
вещь, все-таки имела надежду сойти
с рук за какую-нибудь цену.
Раз только из-за серёг
вышло: были у меня серьги — яхонт-камень, жемчугом обложен, и подвески по жемчужине,
с ноготь величиной, случаем они мне достались — богатейшая
вещь!
С стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже
выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет, очевидно, нарочно повешенный на угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус, известных в Полесье под названием «кораллов», — единственная
вещь, которая осталась мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной любви.
За Федоровым
выходит Пафнутьев (тоже был своевременно высечен)
с обширной запиской в руках, в которой касается
вещей знаемых (
с иронией) и незнаемых (
с упованием на милость божию), и затем, в виде скромного вывода, предлагает: ради спасения общества гнилое и либеральничающее чиновничество упразднить, а вместо него учредить пафнутьевское «средостение», споспешествуемое дракинским «оздоровлением корней».
Илья и раньше замечал, что
с некоторого времени Яков изменился. Он почти не
выходил гулять на двор, а всё сидел дома и даже как бы нарочно избегал встречи
с Ильёй. Сначала Илья подумал, что Яков, завидуя его успехам в школе, учит уроки. Но и учиться он стал хуже; учитель постоянно ругал его за рассеянность и непонимание самых простых
вещей. Отношение Якова к Перфишке не удивило Илью: Яков почти не обращал внимания на жизнь в доме, но Илье захотелось узнать, что творится
с товарищем, и он спросил его...
Я понял его и
вышел из лавки. В тот же день я и сестра перебрались к Редьке. У нас не было денег на извозчика, и мы шли пешком; я нес на спине узел
с нашими
вещами, у сестры же ничего не было в руках, но она задыхалась, кашляла и все спрашивала, скоро ли мы дойдем.
Князь в тот день не
выходил больше из своего кабинета и совсем не видался
с княгиней, которая вместе
с Петицкой разбирала и расстанавливала разные
вещи на своей половине.
Елизавету же Петровну, как видно, сильно заняло ее новое предположение, так что,
выйдя из-за стола, она, не теряя ни минуты, позвала Марфушу и дворника и заставила их
вещи свои перетаскивать в комнату Елены, а
вещи Елены — в свою комнату, и при этом последнюю заметно старалась убрать как можно наряднее; для этой цели Елизавета Петровна оставила в этой комнате свой ковер, свой ломберный стол и на нем вазы
с восковыми цветами.
В вагон входили и
выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я,
с самого места отхода поезда: некрасивая и немолодая дама, курящая,
с измученным лицом, в полумужском пальто и шапочке, ее знакомый, разговорчивый человек лет сорока,
с аккуратными новыми
вещами, и еще державшийся особняком небольшого роста господин
с порывистыми движениями, еще не старый, но
с очевидно преждевременно поседевшими курчавыми волосами и
с необыкновенно блестящими глазами, быстро перебегавшими
с предмета на предмет.
Роман Прокофьич сдержал обещание, данное Иде: он уехал на другой же день, оставив все свои дела в совершенном беспорядке. Недели через три я получил от него вежливое письмо
с просьбою
выслать ему некоторые его
вещи в Тифлис, а остальное продать и
с квартирою распорядиться по моему усмотрению.
Михайло Егорыч, очень естественно,
вышел из себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим, убежала к своему любовнику, захвативши
с собою все брильянтовые
вещи,
с тем чтобы бежать за границу, — самое удобное, как известно, место для убежища незаконных любовников.
— Мари действительно в него влюблена и действительно дала ему слово, — перебил Рожнов, — только мы-то
с вами, маменька, немного поошиблись в расчете: Мари, видно, не ребенок, и надобно полагать, что не боится
выйти замуж. Я не знаю, чему вы тут удивляетесь; но, по-моему, все это очень в порядке
вещей.
Брачное ложе со стеганым одеялом и ситцевыми подушками, люлька
с ребенком, столик на трех ножках, на котором стряпалось, мылось, клалось все домашнее и работал сам Поликей (он был коновал), кадушки, платья, куры, теленок, и сами семеро наполняли весь угол и не могли бы пошевелиться, ежели бы общая печь не представляла своей четвертой части, на которой ложились и
вещи и люди, да ежели бы еще нельзя было
выходить на крыльцо.
В «заведение» Прокоп отдал Гаврюшу и не без расчета: он понял, что «заведение» есть именно такая
вещь, откуда, хочешь не хочешь, а в конце концов все-таки и
с чином
выйдешь, и на место поступишь.
На другой же день в моей скромной, холостой квартире появился новый жилец; но я не досадовал, даже про себя был рад. Я вообще живу уединенно, совсем затворником. Знакомых у меня почти никого;
выхожу я редко. Десять лет прожив глухарем, я, конечно, привык к уединению. Но десять, пятнадцать лет, а может быть, и более такого же уединения,
с такой же Аграфеной, в той же холостой квартире, — конечно, довольно бесцветная перспектива! И потому лишний смирный человек при таком порядке
вещей — благодать небесная!
Раньше всего Алмазовы заехали в ломбард. Видно было, что оценщик так давно привык к ежедневным зрелищам человеческих несчастий, что они вовсе не трогали его. Он так методично и долго рассматривал привезенные
вещи, что Верочка начала уже
выходить из себя. Особенно обидел он ее тем, что попробовал кольцо
с брильянтом кислотой и, взвесив, оценил его в три рубля.
Дело было летом. Собрались на зорьке обозы за крепость,
вышли провожатые солдаты и тронулись по дороге. Жилин ехал верхом, а телега
с его
вещами шла в обозе.
— Ах, да! Еще одно! — спохватился Свитка. — У нас принято в сношениях
с членами, и особенно в письменных сношениях, избегать собственных имен и настоящих фамилий. Это тоже в видах общей безопасности. Поэтому изберите для себя какой-нибудь псевдоним; только псевдонимом лучше взять название какой-нибудь
вещи или отвлеченного предмета, чем фамилию, а то, пожалуй, еще quo pro quo какое-нибудь
выйдет. Что вы хотите выбрать?
Но насколько он из него
выходит и делает предметом размышления что-либо из
вещей божественных (των μετά θεόν), рассекается это единение, которое превыше разумения, и в коем, находясь в соединении
с Богом, по сопричастности Божеству, он и сам становится Богом и слагает
с себя естественный закон своей собственной природы».].
Что вы знаете или мните о природе
вещей, лежит далеко в стороне от области религии: воспринимать в нашу жизнь и вдохновляться в этих воздействиях (вселенной) и в том, что они пробуждают в нас, всем единичным не обособленно, а в связи
с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет
выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть в природу и субстанцию
вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой…
В самом деле, дерзость поразительная. Хорошо организованная шайка китайцев явилась на пароход в качестве палубных пассажиров, и когда пароход,
выйдя из Гонконга в море, был на полпути до Макао, китайцы-разбойники бросились на капитана и его помощника, связали их и затем при содействии китайцев-матросов (бывших в заговоре) обобрали пассажиров-европейцев и благополучно высадились
с награбленным грузом и пассажирскими
вещами на подошедшую джонку, предварительно испортив машину парохода.
«Ну, отчего я не поговорила
с ним? Отчего? Трусиха я, вот что! Глупо как-то всё
вышло… Только обеспокоила. Зачем я держала эти подлые деньги в руках, точно напоказ? Деньги — это такая щекотливая
вещь… Храни бог! Обидеть можно человека! Нужно платить так, чтоб незаметно это было. Ну, зачем я молчала?.. Он рассказал бы мне, объяснил… Видно было бы, для чего сваха приходила…»
Когда она отдавала на руки слуге свои
вещи, из комнаты Павла Николаевича
вышел другой слуга
с серебряным подносом, на котором стояла посуда, и в отворенную дверь пред нею мелькнул сам Горданов; он был одет в том меховом архалучке, в котором она его встретила у его усадьбы, и, стоя посреди устилавшего всю комнату пушистого ковра, чистил левою рукой перышком зубы, между тем как правая его рука очень интересно покоилась на белой перевязи через грудь и левое плечо.
Утром я встал очень рано: часов
с нами не было, они остались
с прочими нашими
вещами внизу, в жилых покоях управителя, — но по солнцу я видел, что еще очень рано, и, вскочив, тотчас же наскоро оделся и
вышел на цыпочках, чтобы найти мое ночное видение.
Катя порывисто двинулась, но ничего не сказала. Леонид, не допив стакана,
с неопределенною улыбкою встал и медленно
вышел. Слышно было, как он в Катиной каморке зажег спичкою коптилку, как укладывал свои
вещи. Все молчали.
И вот в таких-то фантазиях и сказывался его «пунктик». Совсем нелепых, диких
вещей, если их брать отдельно, у него не
выходило; но все его мечтания принимали огромные размеры, и всего чаще трудно было догадаться, о чем, собственно, он толкует, тем более что Капитон беспрестанно вплетал воспоминания из полковой жизни по городам и селам, в лагерях, на маневрах, разговаривал вслух
с своими товарищами и начальниками, точно будто они стояли тут перед ним.
Как он переделывал пьесы, которые ему приносили начинающие или малоизвестные авторы, он рассказывал в печати. Из-за такого сотрудничества у него
вышла история
с Эмилем Жирарденом — из-за пьесы"Мученье женщины". Жирарден уличил его в слишком широком присвоении себе его добра. Он не пренебрегал — как и его соперник Сарду — ничьим чужим добром, когда видел, что из идеи или сильных положений можно что-нибудь создать ценное. Но его театр все-таки состоял из
вещей, им самим задуманных и написанных целиком.
Если это сравнить
с заботами педагога, приступающего к принятию в свои руки испорченного мальчика, в педагогическом романе Ауэрбаха «Дача на Рейне», или в английском романе «Кенельм Чилингли», то
выходит, что педагоги чужих стран несравненно больше склонны были думать о сердцах своих воспитанников, чем о себе, или еще о таких
вещах, как «светская обстановка» родителей.