Неточные совпадения
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве
по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной
ночью,
по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят,
воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Что оно Белое — это плохо придумано, оно, знаешь, эдакое оловянное и скверного характера,
воет, рычит, особенно —
по ночам, а
ночи — без конца!
Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар — от того, что собака
выла три
ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же,
по стольку же и спали по-прежнему на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола.
Между тем Крейцберг поселился в доме Гурьева, в комнате при зверинце, вместе с ручной пантерой. В первую же
ночь пантера забеспокоилась. Проснулся укротитель и услышал страшный
вой зверей, обычно мирно спавших
по ночам.
Такие слухи упорно носились
по Москве. Прохожие
по ночам слышали раздававшиеся в доме
вой, грохот ржавого железа, а иногда на улицу вылетали из дома кирпичи, а сквозь разбитые окна многие видели белое привидение.
Шаркали
по крыше тоскливые вьюги, за дверью на чердаке гулял-гудел ветер, похоронно пело в трубе, дребезжали вьюшки, днем каркали вороны, тихими
ночами с поля доносился заунывный
вой волков, — под эту музыку и росло сердце.
Я ушел, но спать в эту
ночь не удалось; только что лег в постель, — меня вышвырнул из нее нечеловеческий
вой; я снова бросился в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами
по полу и, не сходя с места, хрипел...
Быть бы Якову собакою —
Выл бы Яков с утра до
ночи:
Ой, скушно мне!
Ой, грустно мне!
По улице монахиня идет;
На заборе ворона сидит.
Ой, скушно мне!
За печкою сверчок торохтит,
Тараканы беспокоятся.
Ой, скушно мне!
Нищий вывесил портянки сушить,
А другой нищий портянки украл!
Ой, скушно мне!
Да, ох, грустно мне!
Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется — никого, все затворяются
по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их,
воют и лают всю
ночь.
Тяжелы были мне эти зимние вечера на глазах хозяев, в маленькой, тесной комнате. Мертвая
ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает
по стеклам и
по стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в детской плачут младенцы, — хочется сесть в темный угол и, съежившись,
выть волком.
Иногда мне думается: надо убежать! Но стоит окаянная зима,
по ночам воют вьюги, на чердаке возится ветер, трещат стропила, сжатые морозом, — куда убежишь?
Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул страшный ветер, а за
ночь на снегу образовывался твердый, льдистый слой наста,
по которому заяц пробегал, не оставляя следов. Сидя взаперти и прислушиваясь к
вою ветра, я тосковал страшно. Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение, как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.
Проснулся он среди
ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий
вой.
Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза мальчика беспокойно искали дядю, в тишине
ночи отчётливо звучали глухие и редкие удары копыт лошади
по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
При жизни мать рассказала Евсею несколько сказок. Рассказывала она их зимними
ночами, когда метель, толкая избу в стены, бегала
по крыше и всё ощупывала, как будто искала чего-то, залезала в трубу и плачевно
выла там на разные голоса. Мать говорила сказки тихим сонным голосом, он у неё рвался, путался, часто она повторяла много раз одно и то же слово — мальчику казалось, что всё, о чём она говорит, она видит во тьме, только — неясно видит.
Целую
ночь горели огни в помещичьих усадьбах, и звонко долдонила колотушка, и собаки
выли от страха, прячась даже от своих; но еще больше стояло покинутых усадеб, темных, как гробы, и равнодушно коптил своей лампою сторож, равнодушно поджидая мужиков, — и те приходили, даже без Сашки Жегулева, даже днем, и хозяйственно, не торопясь, растаскивали
по бревну весь дом.
Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Концовке собаки, которым
по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительнейший
вой.
Вой, разрастаясь, полетел
по полям, и
вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная колдовская
ночь.
И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я не испытывал с самого детства, нахлынуло на меня вместе с сознанием, что я далек от смерти, что впереди еще целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (о! наверно сумею), и я, хотя с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под голову и заснул, точно так, как в детстве, когда, бывало, проснешься
ночью возле спящей матери, когда в окно стучит ветер, и в трубе жалобно
воет буря, и бревна дома стреляют, как из пистолета, от лютого мороза, и начнешь тихонько плакать, и боясь и желая разбудить мать, и она проснется, сквозь сон поцелует и перекрестит, и, успокоенный, свертываешься калачиком и засыпаешь с отрадой в маленькой душе.
С парохода кричали в рупор, и глухой голос человека был так же излишен, как лай и
вой собак, уже всосанный жирной
ночью. У бортов парохода
по черной воде желтыми масляными пятнами плывут отсветы огней и тают, бессильные осветить что-либо. А над нами точно ил течет, так вязки и густы темные, сочные облака. Мы все глубже скользим в безмолвные недра тьмы.
Ночь на 12 августа была особенно неприветлива: дождь лил как из ведра, ветер со стоном и
воем метался
по улице, завывал в трубе и рвал с петель ставни у окон; где-то скрипели доски,
выла мокрая собака, и глухо шумела вода в пруде, разбивая о каменистый берег ряды мутных пенившихся волн.
По ночам на равнине заунывно
воют волки; звезды крупны, синеваты и холодны, а зловещая Венера зелена, точно камень изумруд.
Лизина мать услышала о страшной смерти дочери своей, и кровь ее от ужаса охладела — глаза навек закрылись. — Хижина опустела. В ней
воет ветер, и суеверные поселяне, слыша
по ночам сей шум, говорят: «Там стонет мертвец; там стонет бедная Лиза!»
— Вот такая же
ночь была, — начала говорить Катерина, — только грознее, и ветер
выл по нашему лесу, как никогда еще не удавалось мне слышать… или уж в эту
ночь началась погибель моя!
Зима была вялая, без морозов, с мокрым снегом; под Крещенье, например, всю
ночь ветер жалобно
выл по-осеннему и текло с крыш, а утром во время водосвятия полиция не пускала никого на реку, так как, говорили, лед надулся и потемнел.
Идя дорогою, философ беспрестанно поглядывал
по сторонам и слегка заговаривал с своими провожатыми. Но Явтух молчал; сам Дорош был неразговорчив.
Ночь была адская. Волки
выли вдали целою стаей. И самый лай собачий был как-то страшен.
Один только Егор Тимофеевич остался доволен:
по его мнению, вместе с сажей должна была выгореть нечистая сила, которая ютится в трубе и
по ночам воет.
Был уже весенний месяц март, но
по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за деревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом
воют собаки.
Одно досадно:
по ночам,
Должно быть, переспав нещадно,
Собака
воет безотрадно —
Весь город чьей-то смерти ждет,
Толкует набожно и тихо.
Сами знаете, с волками жить, по-волчьи
выть, и начал он эту самую купеческую жизнь, что день в трактире, а
ночь в клубе либо где.
Ну как
по ночам вкруг домика демоны зачнут на сходку сбираться да треклятые свои мечтания [Мечтание, мечта — в народном языке употребляется лишь в смысле привидения, призрака, обмана чувств сверхъестественною силою.] заведут: гóлки и клики, бесстыдные скаканья, неистовые свисты, и топоты ножные, и
вой, и гудение, и мерзкое в долони плескание?..
1870 г. Январь, 2. Во дворе Глоткина всю
ночь выла собака. Моя кухарка Пелагея говорит, что это верная примета, и мы с нею до двух часов
ночи говорили о том, как я, ставши бухгалтером, куплю себе енотовую шубу и шлафрок. И, пожалуй, женюсь. Конечно, не на девушке — это мне не
по годам, а на вдове.
Долго в эту
ночь я не приходил домой. Зашел куда-то далеко
по набережной Невы, за Горный институт.
По Неве бежали в темноте белогривые волны, с моря порывами дул влажный ветер и
выл в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И в голове пелось из «Фауста...
Нужно было теперь ждать до утра, оставаться здесь ночевать, а был еще только шестой час, и им представлялись длинный вечер, потом длинная, темная
ночь, скука, неудобство их постелей, тараканы, утренний холод; и, прислушиваясь к метели, которая
выла в трубе и на чердаке, они оба думали о том, как всё это непохоже на жизнь, которой они хотели бы для себя и о которой когда-то мечтали, и как оба они далеки от своих сверстников, которые теперь в городе ходят
по освещенным улицам, не замечая непогоды, или собираются теперь в театр, или сидят в кабинетах за книгой.
— Как на что? А они
ночью по чужим амбарам ходят, хлеб таскают к хозяину; как в каком амбаре дверь без креста, хоть на пяти запорах будь, пролезут… — Донька помолчала. — Раз я их сама слышала, курдушей этих, — проговорила она с медленною улыбкою. — Иду
ночью через Дернополье, а они у лавочника в амбаре: у-уу! у-уу!..
Воют. Есть, значит, просят. Так вот тоже, бывает, дворные
воют!
— Дворные? Ну, как же не
воют! Это и в нашей деревне было, у Сергея Чумакова. Он со всем семейством ушел в Венев, избу заколотил. Так-то там
по ночам дворной
выл! Никто на деревне не спал, боялись. Думали, не собака ли; так нет, не было у него собаки…
Вдруг сделается темная такая, что хоть глаз выколи, ни месяца, на звезд, да еще, сам не видал, а молва разносила, озера
по ночам воем выли, так что спать не давали, кто жил к ним близко.
Вдруг сделается темень такая, что хоть глаз выколи, ни месяца, ни звезд, да еще, сам не видал, а молва разносила, озера
по ночам воем выли, так что спать не давали, кто жил к ним близко.
С той поры и сгинул. Мужички только сказывали, будто у пьяных, которые из монополии
по хатам расползались, стали сороковки из карманов пропадать. Да в лесу ктой-то мокрым голосом
по ночам песни
выл, осенний ветер перекрикивал… Человек не человек, пес не пес, — такой пронзительности отродясь никто и не слыхивал.
Уж теперь-то, Наташа, какой у них (у турок)
по ночам вой: собачки
воют волками, коровы охают, волки блеют, козы ревут.
Правда, был очень сильный, почти штормовой ветер с моря: всю
ночь он
выл в трубах и влажно скользил
по углам дома, а иногда, как певец на эстраде, останавливался на газоне и обвивал себя свистом и дикой песнью — но ставни все были целы, я это видел поутру.