Неточные совпадения
— Да ведь соболезнование
в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и
в руку целует, а как начнет соболезновать,
вой такой подымет, что
уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа
в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но
в те же секунды его приподняло с земли и
в свисте,
вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом
в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул
в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Я слышу хохот и
вой:"жарь его!""наяривай!""накладывай!""
в загривок-то!
в загривок его!"раздается
в моих
ушах:"дурак! дурак! дурак!"
Ее толкали
в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем
в криках,
вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло
в уши, набивалось
в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало
в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Чем более сгущалась темнота, тем громче кричали гады. Голоса их составляли как бы один беспрерывный и продолжительный гул, так что
ухо к нему привыкало и различало сквозь него и дальний
вой волков, и вопли филина. Мрак становился гуще; предметы теряли свой прежний вид и облекались
в новую наружность. Вода, древесные ветви и туманные полосы сливались
в одно целое. Образы и звуки смешивались вместе и ускользали от человеческого понятия. Поганая Лужа сделалась достоянием силы нечистой.
Бывало, день-деньской сидит он над мальчиком и дует ему над
ухом в самодельную берестовую дудку или же возит его
в тележке собственного изделия, которая имела свойство производить такой писк, что, как только Аким тронется с нею, бывало, по улице, все деревенские собаки словно взбесятся: вытянут шеи и начнут
выть.
И так мазанул по
уху бросившегося на него с кулаком Ваньку, не узнававшего никого, что тот через рампу перелетел
в оркестр и дико
выл от боли, лежа между сломанными пюпитрами.
В ушах у меня все еще стоял страшный
вой пировавших инородцев, и мне казалось, что я опять слышу эти тянущие душу ноты.
Оставляю ученые рассуждения и обращаюсь к своей материи. Батенька не хотели наслаждаться одним удовольствием, доставляемым ученостью сыновей своих, и пожелали разделить свое с искренними приятелями своими. На таков конец затеяли позвать гостей обедать на святках. И перебранили же маменька и званых гостей, и учивших нас, и кто выдумал эти глупые науки! И
вое однако ж тихомолком, чтоб батенька не слыхали; все эти проклятия ушли
в уши поварки, когда приходила требовать масла, соли, оцета, родзынков и проч.
Сопротивляться не имело смысла. Мариам была вдесятеро сильнее меня, кроме того, когда я попыталась оказать сопротивление, она подняла такой
вой, что я поневоле заткнула
уши и позволила ей расстегнуть платье, раздеть и уложить меня
в постель.
— Без памяти лежит, — продолжал дворник. — Должно, помрет. Алешка, не подглядывай
в карты, псенок, а то за
ухи! Да, доктора со двора, а отец с матерью во двор… Только что приехали.
Вою этого, плачу — не приведи бог! Сказывают, один сын… Горе!
При тусклом свете огарка и красной лампадки картины представляли из себя одну сплошную полосу, покрытую черными кляксами; когда же изразцовая печка, желая петь
в один голос с погодой, с
воем вдыхала
в себя воздух, а поленья, точно очнувшись, вспыхивали ярким пламенем и сердито ворчали, тогда на бревенчатых стенах начинали прыгать румяные пятна, и можно было видеть, как над головой спавшего мужчины вырастали то старец Серафим, то шах Наср-Эддин, то жирный коричневый младенец, таращивший глаза и шептавший что-то на
ухо девице с необыкновенно тупым и равнодушным лицом…
— Ишь как нечистый-то
в них
воет! — заметил на
ухо царю Малюта.
Забвение нужно было Евгению Николаевичу: образ человека, имя которого он носил, не переставал преследовать его, лишь только он оставался наедине с самим собою, мертвые глаза смотрели ему
в глаза и
в ушах отдавался протяжный
вой волков…