Неточные совпадения
Невидная еще без солнечного света
роса в душистой
высокой конопле, из которой выбраны были уже замашки, мочила ноги и блузу Левина
выше пояса.
Утренняя
роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг.
Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах.
Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его
вырос, подымался
выше, принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня!
Ассоль проникла в
высокую, брызгающую
росой луговую траву; держа руку ладонью вниз над ее метелками, она шла, улыбаясь струящемуся прикосновению.
Закрыв глаза, она несколько секунд стояла молча, выпрямляясь, а когда ее густые ресницы медленно поднялись, Климу показалось, что девушка вдруг
выросла на голову
выше. Вполголоса, одним дыханием, она сказала...
Толпа зрителей
росла; перед Самгиным встал
высокий судейский чиновник, с желчным лицом, подошел знакомый адвокат с необыкновенной фамилией Магнит. Он поздоровался с чиновником, толкнул Самгина локтем и спросил...
На
высоких нотах голос Ловцова срывался, всхрапывал. Стоял этот мужик «фертом», сунув ладони рук за опояску, за шаль, отведя локти в сторону. Волосы на лице его неприглядно шевелились, точно
росли, пристальный взгляд раздражал Самгина.
Среди них особенно заметен был молчаливостью
высокий, тощий Редозубов, человек с длинным лицом, скрытым в седоватой бороде, которая, начинаясь где-то за ушами,
росла из-под глаз, на шее и все-таки казалась фальшивой, так же как прямые волосы, гладко лежавшие на его черепе, вызывали впечатление парика.
Она
росла все
выше,
выше… Андрей видел, что прежний идеал его женщины и жены недосягаем, но он был счастлив и бледным отражением его в Ольге: он не ожидал никогда и этого.
Он смутно понимал, что она
выросла и чуть ли не
выше его, что отныне нет возврата к детской доверчивости, что перед ними Рубикон и утраченное счастье уже на другом берегу: надо перешагнуть.
Что же Джердин? нанял китайцев, взял да и срыл гору, построил огромное торговое заведение, магазины, а еще
выше над всем этим — великолепную виллу, сделал скаты, аллеи, насадил всего, что
растет под тропиками, — и живет, как бы жил в Англии, где-нибудь на острове Вайте.
Выше я уже сказал, что, вопреки климату, здесь на обеды ездят в суконном платье, белое надевают только по утрам, ходят в черных шляпах, предпочитают нежным изделиям манильской соломы грубые изделия Китая, что даже индиец рядится в суконное пальто вместо своей воздушной ткани, сделанной из растения, которое
выросло на его родной почве, и старается походить на метиса, метис на испанца, испанец на англичанина.
Горы обозначались все яснее, и вскоре выдвинулись из-за кустов и холмов две громады и
росли, по мере нашего приближения, все
выше и
выше.
Выше их на Сихотэ-Алине
растут низкорослые багульники, брусника, рододендрон, мхи, еще
выше — лишаи, и наконец начинаются гольцы.
В сообществе с ними, а иногда отдельно целыми площадями
растет обыкновенная полынь, а около реки, на галечниковых и песчаных наносах, — другая полынь, с ветвистым
высоким стеблем и с густой, пышной метелкой.
По берегам реки и на островах
растет тонкоствольный ивняк, а на террасе — редкий липовый и дубовый лес. За ним высится
высокий утес, которому местные китайцы дали название Янтун-Лаза [Янь-дун-ла-цзы — опасная восточная скала.].
Близ моря
растет кустарниковая ольха и высокоствольный тальник,
выше по долине — лиственница, белая береза, осина и тополь, а еще дальше — клен, осокорь, ясень и кое-где ель и кедр.
В траве, около
высоких муравейников, под легкой тенью вырезных красивых листьев папоротника, цвели фиалки и ландыши,
росли сыроежки, волвянки, грузди, дубовики, красные мухоморы; на лужайках, между широкими кустами, алела земляника…
Но вот наступает вечер. Заря запылала пожаром и обхватила полнеба. Солнце садится. Воздух вблизи как-то особенно прозрачен, словно стеклянный; вдали ложится мягкий пар, теплый на вид; вместе с
росой падает алый блеск на поляны, еще недавно облитые потоками жидкого золота; от деревьев, от кустов, от
высоких стогов сена побежали длинные тени… Солнце село; звезда зажглась и дрожит в огнистом море заката…
Между старыми яблонями и разросшимися кустами крыжовника пестрели круглые бледно-зеленые кочаны капусты; хмель винтами обвивал
высокие тычинки; тесно торчали на грядах бурые прутья, перепутанные засохшим горохом; большие плоские тыквы словно валялись на земле; огурцы желтели из-под запыленных угловатых листьев; вдоль плетня качалась
высокая крапива; в двух или трех местах кучами
росли: татарская жимолость, бузина, шиповник — остатки прежних «клумб».
Сумрачная ночь близилась к концу. Воздух начал синеть. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в горах, сонные деревья и потемневшую от
росы тропинку. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение; туман подымался все
выше и
выше, и наконец пошел чистый и мелкий дождь.
На другой день было еще темно, когда я вместе с казаком Белоножкиным вышел с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все
выше и
выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные
росой.
— Теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов
растут рощи самых
высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева;
выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис».
Тогда забота более сладкая, чем личное наслаждение, становится
выше его, но до той поры оно все
растет.
Березки, которые при нем только что были посажены около забора,
выросли и стали теперь
высокими ветвистыми деревьями.
С обеих сторон, на уступах,
рос виноград; солнце только что село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на
высоких тычинках, на сухой земле, усеянной сплошь крупным и мелким плитняком, и на белой стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя светлыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
Заря чиста, и утро будет ясно.
Уходит день веселый, догорают
Последние лучи зари, все
вышеИ
выше свет малиновый; потемки
Цепляются за сучья и
растут,
Преследуя зари румяный отблеск.
И скоро ночь в росящемся лесу
С вершинами деревьев станет вровень.
Пора к шатрам, в кругу гостей веселых
Окончить день и встретить новый. Песню
Последнюю пропой, пригожий Лель!
Хозяйство Савельцевых окончательно процвело. Обездолив крестьян, старик обработывал уже значительное количество земли, и доходы его
росли с каждым годом. Смотря на него, и соседи стали задумываться, а многие начали даже ездить к нему под предлогом поучиться, а в сущности — в надежде занять денег. Но Абрам Семеныч, несмотря на предлагаемый
высокий процент, наотрез всем отказывал.
И все мертвецы вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои зубы. Еще один, всех
выше, всех страшнее, хотел подняться из земли; но не мог, не в силах был этого сделать, так велик
вырос он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся он, и пошло от того трясение по всей земле. И много поопрокидывалось везде хат. И много задавило народу.
Медвежонок
вырос в медведя и все продолжал
расти, так что когда они подошли к концу гребли и поравнялись с мельницей, то он был уже
выше мельничной крыши.
В настоящее время айно, обыкновенно без шапки, босой и в портах, подсученных
выше колеи, встречаясь с вами по дороге, делает вам реверанс и при этом взглядывает ласково, но грустно и болезненно, как неудачник, и как будто хочет извиниться, что борода у него
выросла большая, а он всё еще не сделал себе карьеры.
Когда куличата подрастут и труднее станет прятаться им в степной, иногда невысокой траве, отец с матерью выводят их в долочки и вообще в такие места, где трава
выше и гуще или где
растет мелкий степной кустарник; там остаются они до совершенного возраста молодых, до их взлета, или подъема.
Очень редко по берегам их
растет мелкий кустарник. Если взглянуть на такую реку, извивающуюся по степи, с
высокого места, что случается довольно редко, то представится необыкновенное зрелище: точно на длинном бесконечном снурке, прихотливо перепутанном, нанизаны синие яхонты в зеленой оправе, перенизанные серебряным стеклярусом: текущая вода блестит, как серебро, а неподвижные омуты синеют в зеленых берегах, как яхонты.
Кочек на них бывает мало, а на грязях и ржавчинах не
растет почти и трава; зато нередко обрастают они кругом гривами густого, мелкого камыша, хвоща и необыкновенно
высокой осоки.
Когда выведутся журавлята, то старики уводят их в нежатый хлеб или в луга, где
растут кусты и
высокая трава; если же луга выкосят, то журавли скрываются с молодыми в мелком лесу, кустах и камышах уремы, а иногда в лесных опушках.
Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро на водопаде радуга, каждый вечер снеговая, самая
высокая гора там, вдали, на краю неба, горит пурпуровым пламенем; каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает свое, любит его и счастлива»; каждая-то травка
растет и счастлива!
В каких-нибудь две недели
вырос на Ульяновом кряже новый деревянный корпус, поставлены были паровые котлы, паровая машина, и задымилась
высокая железная труба.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает в коричневый тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими, в воде
вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на шеях; пробегают крестьянки в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке в
высокой швейцарской шляпе и серой куртке сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
Сзади мостков стоял огромнейший дуб в несколько обхватов толщиною; возле него
рос некогда другой дуб, от которого остался только довольно
высокий пень, гораздо толще стоявшего дуба; из любопытства мы влезли на этот громадный пень все трое, и, конечно, занимали только маленький краешек.
Эта неделя много вразумила меня, много развила, и моя привязанность к матери, более сознательная,
выросла гораздо
выше моих лет.
Хоша я еще был махонькой, когда нас со старины сюда переселили, а помню, что не токма у нас на деревне, да и за пять верст
выше, в Берлинских вершинах, воды было много и по всей речке
рос лес; а старики наши, да и мы за ними, лес-то весь повырубили, роднички затоптала скотинка, вода-то и пересохла.
Дрогнуло сердечко у купецкой дочери, красавицы писаной, почуяла она нешто недоброе, обежала она палаты
высокие и сады зеленые, звала зычным голосом своего хозяина доброго — нет нигде ни ответа, ни привета и никакого гласа послушания; побежала она на пригорок муравчатый, где
рос, красовался ее любимый цветочик аленькой, — и видит она, что лесной зверь, чудо морское лежит на пригорке, обхватив аленькой цветочик своими лапами безобразными.
Симонов был человек неглупый; но, тем не менее, идя к Рожественскому попу, всю дорогу думал — какой это табак мог у них
расти в деревне. Поручение свое он исполнил очень скоро и чрез какие-нибудь полчаса привел с собой
высокого, стройненького и заметно начинающего франтить, гимназиста; волосы у него были завиты; из-за борта вицмундирчика виднелась бронзовая цепочка; сапоги светло вычищены.
— Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши
выше лба не
растут, а у кого ненароком и
вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это, на человека:
растет, кажется… ну, так
растет! так
растет! Шире да
выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да хуже…
Шум все
рос, поднимался
выше. — Говори! Не дадим бить… — Развяжите руки ему… — Гляди, — греха не было бы!..
Генеральша пожелала отдохнуть. Частный пристав Рогуля стремглав бросается вперед и очищает от народа ту часть берегового пространства, которая необходима для того, чтоб открыть взорам
высоких посетителей прелестную картину отплытия святых икон. Неизвестно откуда, внезапно являются стулья и кресла для генеральши и ее приближенных. Правда, что в помощь Рогуле
вырос из земли отставной подпоручик Живновский, который, из любви к искусству, суетится и распоряжается, как будто ему обещали за труды повышение чином.
По сторонам тянется тот мелкий лесочек, состоящий из тонкоствольных, ободранных и оплешивевших елок, который в простонародье слывет под именем «паршивого»; над леском висит вечно серенькое и вечно тоскливое небо; жидкая и бледная зелень дорожных окраин как будто совсем не
растет, а сменяющая ее по временам
высокая и густая осока тоже не ласкает, а как-то неприятно режет взор проезжего.
Поэтому переход от «знамени» к спиритизму, редстокизму и к исповеданию таких истин, как"уши
выше лба не
растут"или"терпение все преодолевает", вовсе не так неестественно, как это кажется с первого взгляда…
Он, в свою очередь, подтвердил мою догадку и, поздравив меня с тем, что Россия обладает столь целесообразными пословицами, присовокупил, что по-французски такого рода изречения составляют особого рода кодекс, именуемый «la sagesse des nations». [«мудрость народов»] Через минуту все пассажиры уже знали, что в среде их сидит un journaliste russe, [русский журналист] у которого уши
выше лба не
растут.