Неточные совпадения
Слезы текли скупо
из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней
детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и
росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Тридцать лет тому назад Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими
из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавных ботфорт и землей — а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала, как трава, пытающаяся
расти на губах непростывшего кратера.
И я еще теперь помню чувство изумления, охватившее меня в самом раннем
детстве, когда небольшое квадратное пятно, выползшее в ее перспективе из-за горизонта, стало
расти, приближаться, и через некоторое время колонны солдат заняли всю улицу, заполнив ее топотом тысяч ног и оглушительными звуками оркестра.
Должно полагать, что родители мои были хорошие люди, но оставили меня сиротой еще в
детстве, и
вырос я в доме Николая Сергеича Ихменева, мелкопоместного помещика, который принял меня
из жалости.
Один наш арестантик,
из особого отделения, крещеный калмык, Александр или Александра, как звали его у нас, странный малый, плутоватый, бесстрашный и в то же время очень добродушный, рассказывал мне, как он выходил свои четыре тысячи, рассказывал смеясь и шутя, но тут же клялся пресерьезно, что если б с
детства, с самого нежного, первого своего
детства, он не
вырос под плетью, от которой буквально всю жизнь его в своей орде не сходили рубцы с его спины, то он бы ни за что не вынес этих четырех тысяч.
Представление это он вынес еще
из детства: Бегушев
вырос и воспитывался в благочестивом и нравственном семействе.
Рассказали тут Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского мужика Лябихова
вырос, как его били, колотили, помыкали им в
детстве, а потом женили на хозяйской дочери, которая
из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не скажет, да все на него жалуется и чужим и домашним. Срамит его да урекает.
Дорогой мой, милый Саша, — проговорила она, и слезы брызнули у нее
из глаз, и почему-то в воображении ее
выросли и Андрей Андреич, и голая дама с вазой, и все ее прошлое, которое казалось теперь таким же далеким, как
детство; и заплакала она оттого, что Саша уже не казался ей таким новым, интеллигентным, интересным, каким был в прошлом году.
— Он еще с
детства себя не берег, оттого, что в баловстве родился и
вырос; другие промышленники по этому же делу, еще в мальчиках живши, в дома присылают, а наш все
из дому пишет да требует: посылали, посылали, наконец, сами в разоренье пришли.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах
выросла,
из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
Все добрые чувства, вызываемые около колыбели и
детства, составляют одну
из тайн великого провидения; уничтожьте вы эту освежающую
росу, и вихрь эгоистических страстей как огнем высушит человеческое общество.
Она упомянула Зенону сначала о своей родине в далекой Фракии, откуда она была увезена в
детстве в Антиохию и
выросла там при беспрестанных тревогах по поводу быстрых и частых перемен в положении ее родителей, а потом она рассказала, как была отдана замуж за старого и очень безнравственного византийского вельможу, который понуждал ее к постыдным для женщины поступкам в угоду высшего вельможи, от которого зависело его служебное повышение, и как она воспротивилась этому и много за то претерпела, а потом, когда муж ее умер, оставив ей большое богатство, она, по любви к независимости и свободе, не захотела вернуться в свою эллинскую семью, ибо ей противна подчиненность безгласных в семье эллинских женщин, а переселилась
из Антиохии в Египет, где женщины не находятся в таком порабощении, как у эллинов.
С
детства Светлогуб бессознательно чувствовал неправду своего исключительного положения богатого человека, и, хотя старался заглушить в себе это сознание, ему часто, когда он встречался с нуждой народа, а иногда просто, когда самому было особенно хорошо и радостно, становилось совестно за тех людей — крестьян, стариков, женщин, детей, которые рождались,
росли и умирали, не только не зная всех тех радостей, которыми он пользовался, не ценя их, но и не выходили
из напряженного труда и нужды.