Неточные совпадения
Он,
как водой студеною,
Больную
напоил:
Обвеял буйну голову,
Рассеял думы черные,
Рассудок воротил.
«Дерзай!» — за ними слышится
Дьячково слово; сын его
Григорий, крестник старосты,
Подходит к землякам.
«Хошь водки?» —
Пил достаточно.
Что тут у вас случилося?
Как в
воду вы опущены?.. —
«Мы?.. что ты?..» Насторожились,
Влас положил на крестника
Широкую ладонь.
Мы идем, идем —
Остановимся,
На леса, луга
Полюбуемся.
Полюбуемся
Да послушаем,
Как шумят-бегут
Воды вешние,
Как поет-звенит
Жавороночек!
Мы стоим, глядим…
Очи встретятся —
Усмехнемся мы,
Усмехнется нам
Лиодорушка.
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню
как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..»
«Иду»-то это в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
Едва увидел он массу
воды,
как в голове его уже утвердилась мысль, что у него
будет свое собственное море.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил
петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть
было не улетел совсем,
как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных
водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того
как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее
был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время
водой. Бред продолжался.
Русская девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того,
как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых
было много на
водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому,
какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и
выпила и взмутила
воду.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (
какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает,
как он добр. Ах! Боже мой,
какая тоска! Дайте мне поскорей
воды! Ах, это ей, девочке моей,
будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно
будет видеть ее. Отдайте ее.
—
Выпей,
выпей водки непременно, а потом сельтерской
воды и много лимона, — говорил Яшвин, стоя над Петрицким,
как мать, заставляющая ребенка принимать лекарство, — а потом уж шампанского немножечко, — так, бутылочку.
Правда, что тон ее
был такой же,
как и тон Сафо; так же,
как и за Сафо, за ней ходили,
как пришитые, и пожирали ее глазами два поклонника, один молодой, другой старик; но в ней
было что-то такое, что
было выше того, что ее окружало, — в ней
был блеск настоящей
воды бриллианта среди стекол.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия
вод никакого. Он предписал
как можно больше движения физического и
как можно меньше умственного напряжения и, главное, никаких огорчений, то
есть то самое, что
было для Алексея Александровича так же невозможно,
как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
Ему
было девять лет, он
был ребенок; но душу свою он знал, она
была дорога ему, он берег ее,
как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его
была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та
вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
Княгиня подсмеивалась над мужем за его русские привычки, но
была так оживлена и весела,
как не
была во всё время жизни на
водах.
Внешние отношения Алексея Александровича с женою
были такие же,
как и прежде. Единственная разница состояла в том, что он еще более
был занят, чем прежде.
Как и в прежние года, он с открытием весны поехал на
воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье и,
как обыкновенно, вернулся в июле и тотчас же с увеличенною энергией взялся за свою обычную работу.
Как и обыкновенно, жена его переехала на дачу, а он остался в Петербурге.
И доктор пред княгиней,
как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том,
как пить те
воды, которые
были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился в размышления,
как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец
было изложено: ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд
был дойден, и Тит, вскинув на плечо косу, медленными шагами пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же пошел по своему прокосу. Несмотря на то, что пот катил градом по его лицу и капал с носа и вся спина его
была мокра,
как вымоченная в
воде, — ему
было очень хорошо. В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
И действительно, Левин никогда не пивал такого напитка,
как эта теплая
вода с плавающею зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас после этого наступала блаженная медленная прогулка с рукой на косе, во время которой можно
было отереть ливший пот, вздохнуть полною грудью и оглядеть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг, в лесу и в поле.
― Я думаю, что выслать его за границу всё равно, что наказать щуку, пустив ее в
воду, ― сказал Левин. Уже потом он вспомнил, что эта,
как будто выдаваемая им за свою, мысль, услышанная им от знакомого,
была из басни Крылова и что знакомый повторил эту мысль из фельетона газеты.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром
воду — вялы,
как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны,
как все здоровые. Женские общества
есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель —
как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело,
как милостыня.
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком —
был прошлого года в отряде;
как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за
водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
Нигде так много не
пьют кахетинского вина и минеральной
воды,
как здесь.
И, уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать никого и все концы в
воду, сам нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах — сам черт бы не узнал. Явился в доме, где
был Чичиков, и, схвативши первую бабу,
какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился, в усах и с ружьем,
как следует, к часовым...
Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола —
как бы ни в чем не бывали, точно
выпили по стакану
воды.
«Позволено ли нам, бедным жителям земли,
быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем мечтаете?» — «Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль ваша?» — «Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую долину задумчивости?» Но он отвечал на все решительным невниманием, и приятные фразы канули,
как в
воду.
— Но все, извините-с, я не могу понять,
как же
быть без дороги;
как идти не по дороге;
как ехать, когда нет земли под ногами;
как плыть, когда челн не на
воде?
Не откладывая, принялся он немедленно за туалет, отпер свою шкатулку, налил в стакан горячей
воды, вынул щетку и мыло и расположился бриться, чему, впрочем, давно
была пора и время, потому что, пощупав бороду рукою и взглянув в зеркало, он уже произнес: «Эк
какие пошли писать леса!» И в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку высыпал довольно густой посев.
Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город,
Как будто кованой броней.
Однако в сей Одессе влажной
Еще
есть недостаток важный;
Чего б вы думали? —
воды.
Потребны тяжкие труды…
Что ж? это небольшое горе,
Особенно, когда вино
Без пошлины привезено.
Но солнце южное, но море…
Чего ж вам более, друзья?
Благословенные края!
Нашел он полон двор услуги;
К покойнику со всех сторон
Съезжались недруги и други,
Охотники до похорон.
Покойника похоронили.
Попы и гости
ели,
пилиИ после важно разошлись,
Как будто делом занялись.
Вот наш Онегин — сельский житель,
Заводов,
вод, лесов, земель
Хозяин полный, а досель
Порядка враг и расточитель,
И очень рад, что прежний путь
Переменил на что-нибудь.
Летики не
было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели
как дети, насильно умытые холодной
водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Там, где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег. Над красным стеклом окон носились искры дымовых труб; это
была Каперна. Грэй слышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо
был океан явственный,
как присутствие спящего человека. Миновав Каперну, Грэй повернул к берегу. Здесь тихо прибивало
водой; засветив фонарь, он увидел ямы обрыва и его верхние, нависшие выступы; это место ему понравилось.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с
водой в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что
было дальше. Помнил только,
как отхлебнул один глоток холодной
воды и пролил из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.
Он глубоко задумался о том: «
каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно
быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно?
Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это
будет именно так,
как по книге, а не иначе!»
Тут вспомнил кстати и о — кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять
как бы стало холодно,
как давеча, когда он стоял над
водой. «Никогда в жизнь мою не любил я
воды, даже в пейзажах, — подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно
быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно место себе выбирает… в подобном же случае.
«Если действительно все это дело сделано
было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно
была определенная и твердая цель, то
каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в
воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это
как же?»
Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с бредом, уже, может
быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания
воды.
–…У ней, впрочем, и всегда
была эта… привычка, и
как только пообедала, чтобы не запоздать ехать, тотчас же отправилась в купальню… Видишь, она как-то там лечилась купаньем; у них там ключ холодный
есть, и она купалась в нем регулярно каждый день, и
как только вошла в
воду, вдруг с ней удар!
— Я боюсь и пугаюсь? Пугаюсь вас? Скорее вам бояться меня, cher ami. [милый друг (фр.).] И
какая, однако ж, дичь… А впрочем, я охмелел, я это вижу; чуть
было опять не проговорился. К черту вино! Эй,
воды!
— Я послал за доктором, — твердил он Катерине Ивановне, — не беспокойтесь, я заплачу. Нет ли
воды?.. и дайте салфетку, полотенце, что-нибудь, поскорее; неизвестно еще,
как он ранен… Он ранен, а не убит,
будьте уверены… Что скажет доктор!
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено
было в
воду кинуть, то решено
было безо всякого колебания и возражения, а так,
как будто так тому и следует
быть,
как будто иначе и
быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не
было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
— Я здесь с коляской, но и для твоего тарантаса
есть тройка, — хлопотливо говорил Николай Петрович, между тем
как Аркадий
пил воду из железного ковшика, принесенного хозяйкой постоялого двора, а Базаров закурил трубку и подошел к ямщику, отпрягавшему лошадей, — только коляска двухместная, и вот я не знаю,
как твой приятель…
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из
воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь
как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека
было что-то назойливое,
как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Его лицо, надутое,
как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши
были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие,
как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и
пил содовую
воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел,
как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно
быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Утром сели на пароход, удобный,
как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в
воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли,
пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей,
как отец учил его читать...
— Наивность, батенька! Еврей
есть еврей, и это с него
водой не смоешь,
как ее ни святи, да-с! А мужик
есть мужик. Природа равенства не знает, и крот петуху не товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
— Создателем действительных культурных ценностей всегда
был инстинкт собственности, и Маркс вовсе не отрицал этого. Все великие умы благоговели пред собственностью,
как основой культуры, — возгласил доцент Пыльников, щупая правой рукою графин с
водой и все размахивая левой, но уже не с бумажками в ней, а с какой-то зеленой книжкой.
— С этим можно согласиться. Химический процесс гниения — революционный процесс. И так
как декадентство
есть явный признак разложения буржуазии, то все эти «Скорпионы», «Весы» — и
как их там? — они льют
воду на нашу мельницу в конце концов.
— Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко
водой, — у нас
было две коровы. Мама продавала молоко, она
была честная, ее все любили, верили ей. Если б ты знал,
как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо
пою, — понял?