Неточные совпадения
Скотинин. Да с ним
на роду вот что случилось. Верхом
на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит
себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь
вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли
на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла
выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить
себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье
на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
Но бедный мальчик уже не помнит
себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками
на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и
выносит из толпы.
— Я не
выношу праздничных улиц и людей, которые в седьмой день недели одевают
на себя чистенькие костюмы, маски счастливцев.
— Ночью
на бульвар
вынесете. И Васю — тоже, — сказал, пропуская их мимо
себя, Яков, — сказал негромко, в нос, и ушел во двор.
Самгин простился со стариком и ушел, убежденный, что хорошо, до конца, понял его.
На этот раз он
вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он чувствовал
себя человеком, который не может вспомнить необходимое ему слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под небом, закрытым одноцветно серой массой облаков, он смотрел в небо и щелкал пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
Я решил, несмотря
на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял
себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности
вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
Лечь спать я положил было раньше, предвидя завтра большую ходьбу. Кроме найма квартиры и переезда, я принял некоторые решения, которые так или этак положил выполнить. Но вечеру не удалось кончиться без курьезов, и Версилов сумел-таки чрезвычайно удивить меня. В светелку мою он решительно никогда не заходил, и вдруг, я еще часу не был у
себя, как услышал его шаги
на лесенке: он звал меня, чтоб я ему посветил. Я
вынес свечку и, протянув вниз руку, которую он схватил, помог ему дотащиться наверх.
— Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к
себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение
на чужой счет в чужую совесть. Я достаточно вскакивал в совесть других и в конце концов
вынес одни щелчки и насмешки.
На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
Для чего
выносил, точно принял
на себя жребий, жертву, подвиг?
Да, тут есть правда; но человеку врожденна и мужественность: надо будить ее в
себе и вызывать
на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою. Самые робкие характеры кончают тем, что свыкаются. Даже женщины служат хорошим примером тому: сколько англичанок и американок пускаются в дальние плавания и
выносят, даже любят, большие морские переезды!
Думали сначала, что он наверно сломал
себе что-нибудь, руку или ногу, и расшибся, но, однако, «сберег Господь», как выразилась Марфа Игнатьевна: ничего такого не случилось, а только трудно было достать его и
вынести из погреба
на свет Божий.
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга
себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же
вынес и выложил
на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от
себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее
на сие письмо, который начала и не дописала, оставила
на столе, чтобы завтра отослать
на почту.
Дело в том, что он и прежде с Иваном Федоровичем несколько пикировался в познаниях и некоторую небрежность его к
себе хладнокровно не
выносил: «До сих пор, по крайней мере, стоял
на высоте всего, что есть передового в Европе, а это новое поколение решительно нас игнорирует», — думал он про
себя.
Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать
на улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место у
себя на кане. Мы долго с ним разговаривали.
На мои вопросы он отвечал охотно, зря не болтал, говорил искренно. Из этого разговора я
вынес впечатление, что он действительно хороший, добрый человек, и решил по возвращении в Хабаровск хлопотать о награждении его чем-нибудь за ту широкую помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.
Потом я оставил комнату, я не мог больше
вынести, взошел к
себе и бросился
на диван, совершенно обессиленный, и с полчаса пролежал без определенной мысли, без определенного чувства, в какой-то боли счастья.
Не
вынес больше отец, с него было довольно, он умер. Остались дети одни с матерью, кой-как перебиваясь с дня
на день. Чем больше было нужд, тем больше работали сыновья; трое блестящим образом окончили курс в университете и вышли кандидатами. Старшие уехали в Петербург, оба отличные математики, они, сверх службы (один во флоте, другой в инженерах), давали уроки и, отказывая
себе во всем, посылали в семью вырученные деньги.
«…Представь
себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас
вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть
на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а и без того холодно».
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог
вынести, что человек, навлекший
на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе с ним, но еще пишет статейки, зная, что государь император этого не жалует.
— Эй, послушайся, Матренка! Он ведь тоже человек подневольный; ему и во сне не снилось, что ты забеременела, а он, ни дай, ни
вынеси за что, должен чужой грех
на себя взять. Может, он и сейчас сидит в застольной да плачет!
Майданщик, то есть хозяин майдана, официально называется парашечником, так как берет
на себя обязанность
выносить из камер параши, если они есть, и следить за чистотою.
Если бассейн глубок, то кипение видно только
на дне: вода выкидывается из его отверстий,
вынося с
собою песок и мелкие земляные частицы; прыгая и кружась, но далеко не достигая поверхности, они опускаются и устилают дно родника ровно и гладко.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и в своем роде; он обыкновенно не
выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может быть, в те же самые минуты и упрекал
себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к
себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже
на долгое время.
И она, и Аглая остановились как бы в ожидании, и обе, как помешанные, смотрели
на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно можно сказать. Он только видел пред
собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более
вынести и с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая
на Настасью Филипповну...
Он молился, роптал
на судьбу, бранил
себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что ни во что не верит, и молился снова; не
выносил ни одного мгновенья одиночества и требовал от своих домашних, чтобы они постоянно, днем и ночью, сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он то и дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы уйти с фабрики
на вольную работу. Он
вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами
собой очутились в кабаке Ермошки.
В одну минуту вылетел русак, как стрела покатил в гору, ударился в тенета,
вынес их вперед
на себе с сажень, увязил голову и лапки, запутался и завертелся в сетке.
Выслушав это, князь обрубил разом. Он встал и поклонился с таким видом, что Тебенькову тоже ничего другого не оставалось как, в свою очередь, встать, почтительно расшаркаться и выйти из кабинета. Но оба
вынесли из этого случая надлежащее для
себя поучение. Князь написал
на бумажке:"Франклин — иметь в виду, как одного из главных зачинщиков и возмутителей"; Тебеньков же, воротясь домой, тоже записал:"Франклин — иметь в виду, дабы
на будущее время избегать разговоров об нем".
Русский немец имел несчастье считать
себя великим гастрономом и
вынашивал целых две недели великолепный гастрономический план, от которого могла зависеть участь всей поездки набоба
на Урал, и вдруг сунуло этого Вершинина с его ухой…
Игра втемную началась. Каждая сторона старалась сохранить за
собой все выгодные стороны своей позиции, и генерал скоро почувствовал, что имеет дело с очень опытным и сильным противником, тем более что за ним стояла Раиса Павловна и отчасти Прейн. Из объяснений Родиона Антоныча он
вынес на первый раз очень немного, потому что дело требовало рассмотрения массы документов, статистического материала и разных специальных сведений.
Но с"полною чашей"приходит и старость. Мало-помалу силы слабеют; он не может уже идти сорок вёрст за возом в город и не
выносит тяжелой работы. Старческое недомогание обступает со всех сторон; он долго перемогает
себя, но наконец влезает
на печь и замолкает.
Она понимала только, что отныне предоставлена самой
себе, своим силам, и что, в случае какой-нибудь невзгоды, она должна будет
вынести ее
на собственных плечах.
Он тоже много
на себя набрал и сам не
вынес, и тут же, напротив цыганов, у шинкарки так напился, что и помер.
Всю жизнь видеть перед
собой"раба лукавого"19, все интересы сосредоточить
на нем одном и об нем одном не уставаючи вопиять и к царю земному, и к царю небесному — сколь крепка должна быть в человеке вера, чтоб эту пытку
вынести!
Всегда эта страна представляла
собой грудь, о которую разбивались удары истории.
Вынесла она и удельную поножовщину, и татарщину, и московские идеалы государственности, и петербургское просветительное озорство и закрепощение. Все выстрадала и за всем тем осталась загадочною, не выработав самостоятельных форм общежития. А между тем самый поверхностный взгляд
на карту удостоверяет, что без этих форм в будущем предстоит только мучительное умирание…
Под ее влиянием я покинул тебя, мое единственное сокровище, хоть, видит бог, что сотни людей, из которых ты могла бы найти доброго и нежного мужа, — сотни их не в состоянии тебя любить так, как я люблю; но, обрекая
себя на этот подвиг, я не
вынес его: разбитый теперь в Петербурге во всех моих надеждах, полуумирающий от болезни, в нравственном состоянии, близком к отчаянию, и, наконец, без денег, я пишу к тебе эти строчки, чтоб ты подарила и возвратила мне снова любовь твою.
Лизавета Александровна
вынесла только то грустное заключение, что не она и не любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще не зная своей жены. О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал;
на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут сама
собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
Иван Дорофеев стал погонять лошадей, приговаривая: «Ну, ну, ну, матушки,
выносите с горки
на горку, а кучеру
на водку!» Спустившееся между тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут смотрел вдаль, а потом как бы сам с
собою проговорил...
Когда он совершенно пришел в
себя, ему показалось, что он
вынес тяжкую, долгую болезнь; он чувствовал слабость в ногах, усталь, шум в ушах; провел раза два рукою по голове, как будто щупая, тут ли она; ему было холодно, он был бледен как полотно; пошел в спальню, выслал человека и бросился
на диван, совсем одетый…
После кампании 1812 года Негров был произведен в полковники; полковничьи эполеты упали
на его плечи тогда, когда они уже были утомлены мундиром; военная служба начала ему надоедать, и он, послужив еще немного и «находя
себя не способным продолжать службу по расстроенному здоровью», вышел в отставку и
вынес с
собою генерал-майорский чин, усы,
на которых оставались всегда частицы всех блюд обеда, и мундир для важных оказий.
— Не печалься за нас, пане, — говорит Опанас, — Роман будет
на болоте раньше твоих доезжачих, а я, по твоей милости, один
на свете, мне о своей голове думать недолго. Вскину рушницу за плечи и пойду
себе в лес… Наберу проворных хлопцев и будем гулять… Из лесу станем выходить ночью
на дорогу, а когда в село забредем, то прямо в панские хоромы. Эй, подымай, Ромасю, пана,
вынесем его милость
на дождик.
Сезон закончили с адресом Григорьеву от публики и подарками кое-кому из актеров. Григорьев с семьей, Казаковы и Львов-Дитю, который
вынес Сонечку
на руках в экипаж, выехали вечером, а мы, чтобы не обращать
на себя внимания жителей, отправились в ночь до солнечного восхода. Не хотели разочаровать публику, еще вчера любовавшуюся блестящими грандами, лордами, маркизами и рыцарями, еще вчера поднесшую десятирублевый серебряный портсигар с надписью: «Великолепному Н. П. Изорину от благодарного Моршанска».
Еще
на днях новая книжка одного периодического журнала
вынесла на свет повесть, где снова действует такой организм, который материнское молоко чуть не отравило, который чуть не запороли в училище, но который все-таки выкарабкался, открыл библиотеку и сейчас поскорее поседел, стал топить горе в водке и дал
себе зарок не носить новых сапог, а всегда с заплатками.
Чтобы начать приводить свой план в исполнение, княгиня тут же позвала горничную, оделась; мало того, постаралась одеться щеголевато, велела
себе вынести кресло
на террасу и вышла туда, чтобы сейчас же послать за бароном, но, сверх всякого ожидания, увидала его уже гуляющим в их небольшом палисадничке.
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не
выноси да гляди
на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про
себя мне сказать: уроженец я какой бы то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!
Когда он разговаривал с нею таким образом, вдруг загремела музыка. Каштанка оглянулась и увидела, что по улице прямо
на нее шел полк солдат. Не
вынося музыки, которая расстраивала ей нервы, она заметалась и завыла. К великому ее удивлению, столяр, вместо того чтобы испугаться, завизжать и залаять, широко улыбнулся, вытянулся во фрунт и всей пятерней сделал под козырек. Видя, что хозяин не протестует, Каштанка еще громче завыла и, не помня
себя, бросилась через дорогу
на другой тротуар.
— Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не
вынесу всего этого позора, — продолжала Зина. — Неужели же непременно надо еще более унижаться, еще более грязнить
себя? Но знайте, маменька, что я все возьму
на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой гадкой… интриге! Вы — мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня — никогда!
Гарусову досталось от казаков. Его не признали за настоящего мужика и долго пытали, что за человек. Но крепок был Гарусов — все
вынес. И
на огне его припекали, и студеною ключевою водой поливали, и конским арканом пытали душить. Совсем зайдется, посинеет весь, а
себя не выдает. Арефа не один раз вступался за него, не обращая внимания
на тумаки и издевательства.
Я слушал такие речи, но не сердился
на них. В то время во мне начала закрадываться странная мысль, побуждавшая меня
выносить всё это. Бывало — спит он, а я сижу рядом с ним и, рассматривая его спокойное, неподвижное лицо, повторяю про
себя, как бы догадываясь о чём-то...
Не помня
себя, в стыде и в отчаянии, бросился погибший и совершенно справедливый господин Голядкин куда глаза глядят,
на волю судьбы, куда бы ни
вынесло; но с каждым шагом его, с каждым ударом ноги в гранит тротуара, выскакивало, как будто из-под земли, по такому же точно, совершенно подобному и отвратительному развращенностию сердца — господину Голядкину.