Неточные совпадения
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим:
выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж
дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Когда они пошли пешком вперед других и
вышли из виду дома на накатанную, пыльную и усыпанную ржаными колосьями и зернами
дорогу, она крепче оперлась на его руку и прижала ее
к себе.
Он
вышел из луга и пошел по большой
дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы
выходили один зa другим на
дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все глядели на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший на
дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился
к нему.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин
вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
Едва Сергей Иванович с Катавасовым успели подъехать
к особенно оживленной нынче народом станции Курской железной
дороги и,
выйдя из кареты, осмотреть подъезжавшего сзади с вещами лакея, как подъехали и добровольцы на четырех извозчиках. Дамы с букетами встретили их и в сопровождении хлынувшей за ними толпы вошли в станцию.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим
вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал
к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел
к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему
дорогу.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и
к тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так
выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания,
дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
Мы
вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там на парапете моста.
Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В полях везде работают. Мы пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой
дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Уже подростком, когда старик Гуляев открыл свои прииски в Сибири, Шелехов попал
к нему и там
вышел на свою настоящую
дорогу.
«Занятно», — подумал Старцев,
выходя на улицу. Он зашел еще в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком
к себе в Дялиж. Шел он и всю
дорогу напевал...
По
дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть,
выходил уже от Катерины Ивановны.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева, по
дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы
выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел признаться.
— А вот как от Фени
вышел и шел
к Перхотину,
дорогой и сорвал с шеи и вынул деньги.
Первое выступление в поход всегда бывает с опозданием. Обыкновенно задержка происходит у провожатых: то у них обувь не готова, то они еще не поели, то на
дорогу нет табаку и т.д. Только
к 11 часам утра после бесконечных понуканий нам удалось-таки наконец тронуться в путь. Китайцы
вышли провожать нас с флагами, трещотками и ракетами.
От деревни Кокшаровки
дорога идет правым берегом Улахе, и только в одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять
выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает
к северу и сливается с Улахе на 2 км ниже левого края своей долины.
После этого он выстрелил из ружья в воздух, затем бросился
к березе, спешно сорвал с нее кору и зажег спичкой. Ярким пламенем вспыхнула сухая береста, и в то же мгновение вокруг нас сразу стало вдвое темнее. Испуганные выстрелом изюбры шарахнулись в сторону, а затем все стихло. Дерсу взял палку и накрутил на нее горящую бересту. Через минуту мы шли назад, освещая
дорогу факелом. Перейдя реку, мы
вышли на тропинку и по ней возвратились на бивак.
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала идет проселочная
дорога, которая после села Новороссийского сразу переходит в тропу. По этой тропе можно
выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу [Сан — разлившееся озеро.],
к селу Новонежину.
Дорога несколько раз переходит с одного берега реки на другой, и это является причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
По воскресеньям он аккуратно ходил
к обедне. С первым ударом благовеста
выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по
дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
Моющийся сдавал платье в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал
к руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и шел мыться и париться. Вор, выследив в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро
выходил, получал платье и исчезал с ним. Моющийся вместо
дорогой одежды получал рвань и опорки.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел
к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой
дороги. Оттуда
вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Эта сцена не
выходила из головы Галактиона всю
дорогу, пока он ехал
к себе на Городище.
Часам
к десяти они ушли далеко. Лес остался синей полосой на горизонте. Кругом была степь, и впереди слышался звон разогреваемой солнцем проволоки на шоссе, пересекавшем пыльный шлях. Слепцы
вышли на него и повернули вправо, когда сзади послышался топот лошадей и сухой стук кованых колес по щебню. Слепцы выстроились у края
дороги. Опять зажужжало деревянное колесо по струнам, и старческий голос затянул...
Около часа бродил я по тайге, высматривая
дорогу при вспышках молнии и натыкаясь на колодник в траве. Наконец, дождь начал стихать, удары грома сделались не так оглушительны; итти стало труднее. В это время до слуха моего донесся шум прибоя. Я прибавил шаг и, пройдя сквозь заросли тальников,
вышел к мерю.
Он только заметил, что она хорошо знает
дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там
дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли
к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца
вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Он пошел по
дороге, огибающей парк,
к своей даче. Сердце его стучало, мысли путались, и всё кругом него как бы походило на сон. И вдруг, так же как и давеча, когда он оба раза проснулся на одном и том же видении, то же видение опять предстало ему. Та же женщина
вышла из парка и стала пред ним, точно ждала его тут. Он вздрогнул и остановился; она схватила его руку и крепко сжала ее. «Нет, это не видение!»
Лаврецкий
вышел из дома в сад, сел на знакомой ему скамейке — и на этом
дорогом месте, перед лицом того дома, где он в последний раз напрасно простирал свои руки
к заветному кубку, в котором кипит и играет золотое вино наслажденья, — он, одинокий, бездомный странник, под долетавшие до него веселые клики уже заменившего его молодого поколения, — оглянулся на свою жизнь.
Из волости Тит пошел домой. По
дороге его так и тянуло завернуть
к Рачителихе, чтобы повидаться с своими, но в кабаке уж очень много набилось народу. Пожалуй, еще какого-нибудь дурна не
вышло бы, как говорил старый Коваль. Когда Тит проходил мимо кабака, в открытую дверь кто-то крикнул...
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю
дорогу и дома за обедом Розанов не
выходил из головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность
к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и
вышла немножко погулять.
— Да… инициатива, это так… но место это все-таки
выходит в восьмом классе, — что же я получу на нем? Мне нужен класс,
дорога. Нет, ты лучше проси о том месте. Пускай оно там и пустое, да оно в седьмом классе, — это важно, если меня с моим чинишком допустят
к исправлению этой должности.
Веселая картина сенокоса не
выходила из моей головы во всю
дорогу; но, воротясь домой, я уже не бросился
к матери, чтоб рассказать ей о новых моих впечатлениях.
И мамаша очень плакала, и все меня целовала, и крестила в
дорогу и богу молилась, и меня с собой на колени перед образом поставила и хоть очень была больна, но
вышла меня провожать
к воротам, и когда я оглядывалась, она все стояла и глядела на меня, как я иду…
Дорога мне казалась бесконечною. Наконец, мы приехали, и я вошел
к моим старикам с замиранием сердца. Я не знал, как
выйду из их дома, но знал, что мне во что бы то ни стало надо
выйти с прощением и примирением.
— Да ведь другой
дороги нет
к Рассыпному Камню? Наконец нельзя же миновать наш главный завод… Если бы не генерал, тогда, конечно, мы прокатили бы Евгения Константиныча проселком — и делу конец. Но генерал, вот где загвоздка. Да ничего не
выйдет из этого, если и заночуем у Вершинина.
Женщины молча прошли по улицам города,
вышли в поле и зашагали плечо
к плечу по широкой, избитой
дороге между двумя рядами старых берез.
— Отстрадал, наконец, четыре года. Вот, думаю, теперь
вышел кандидатом,
дорога всюду открыта… Но… чтоб успевать в жизни, видно, надобно не кандидатство, а искательство и подличанье, на которое,
к несчастью, я не способен. Моих же товарищей, идиотов почти, послали и за границу и понаделили бог знает чем, потому что они забегали
к профессорам с заднего крыльца и целовали ручки у их супруг, немецких кухарок; а мне выпало на долю это смотрительство, в котором я окончательно должен погрязнуть и задохнуться.
— Ничего не будет, уж я чувствую, — сказал барон Пест, с замиранием сердца думая о предстоящем деле, но лихо на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами
выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились
к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили по
дороге.
— Я обратился
к уряднику, — рассказывал он мне через десять лет, — караулившему вход, с просьбой доложить следователю обо мне, как вдруг отворилась дверь будки, из нее быстро
вышел кто-то — лица я не рассмотрел — в белой блузе и высоких сапогах, прямо с крыльца прыгнул в пролетку, крикнул извозчику — лихач помчался, пыля по
дороге.
Я воображаю, что ему смутно представлялись
дорогою многие весьма интересные вещи, на многие темы, но вряд ли он имел какую-нибудь твердую идею или какое-нибудь определенное намерение при въезде на площадь пред губернаторским домом. Но только лишь завидел он выстроившуюся и твердо стоявшую толпу «бунтовщиков», цепь городовых, бессильного (а может быть, и нарочно бессильного) полицеймейстера и общее устремленное
к нему ожидание, как вся кровь прилила
к его сердцу. Бледный, он
вышел из коляски.
В одиннадцать часов, только что он отперся и
вышел к домашним, он вдруг от них же узнал, что разбойник, беглый каторжный Федька, наводивший на всех ужас, грабитель церквей, недавний убийца и поджигатель, за которым следила и которого всё не могла схватить наша полиция, найден чем свет утром убитым, в семи верстах от города, на повороте с большой
дороги на проселок,
к Захарьину, и что о том говорит уже весь город.
Они
вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не стоит возиться, оставил всё и через две минуты уже летел по
дороге вслед за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе пройти
к дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по переулку и в самом деле прибежал в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили в ворота.
Это были послы по Савелиеву душу: протопопа под надзором их требовали в губернский город. Через полчаса это знал весь город, и
к дому Туберозова собрались люди, а через час дверь этого дома отворилась, и из нее
вышел готовый в
дорогу Савелий. Наталья Николаевна провожала мужа, идучи возле него и склонясь своею голубиною головкой
к его локтю.
«А, какая там жизнь!» или: «Живем, как горох при
дороге!» А иные посмелее принимались рассказывать иной раз такое, что не всякий соглашался слушать.
К тому же у них тянулась долгая тяжба с соседним помещиком из-за чинша [Чинш (польск.) — плата, вносимая владельцу земли за ее бессрочную наследственную аренду.], которую лозищане сначала проиграли, а потом
вышло как-то так, что наследник помещика уступил… Говорили, что после этого Лозинские стали «еще гордее», хотя не стали довольнее.
— Элдар, — прошептал Хаджи-Мурат, и Элдар, услыхав свое имя и, главное, голос своего мюршида, вскочил на сильные ноги, оправляя папаху. Хаджи-Мурат надел оружие на бурку. Элдар сделал то же. И оба молча
вышли из сакли под навес. Черноглазый мальчик подвел лошадей. На стук копыт по убитой
дороге улицы чья-то голова высунулась из двери соседней сакли, и, стуча деревянными башмаками, пробежал какой-то человек в гору
к мечети.
Шёл тихонько, точно подкрадываясь
к чему-то, что неодолимо тянуло вперёд, и так, незаметно для себя,
вышел за город, пристально глядя на
дорогу.
Незаметно
вышли за ограду и тихо спускались сквозь рощу по гладко мощёной
дороге на берег реки,
к монастырской белой пристани.
— Тесть!.. Какой я
к черту тесть? Vous rêvez, mon cher. [Вы бредите,
дорогой (фр.).] Конечно, всякая другая девушка обрадовалась бы такому жениху. Посудите сами: человек бойкий, умный, сам собою в люди
вышел, в двух губерниях лямку тер…
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился бежать по липовой аллее,
вышел вон из сада, прошел село и упал на
дороге, лишенный сил, близкий
к удару. Тут только вспомнил он, что письмо осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои волосы, как рассерженный зверь, и катался по траве.
Я взял билет и
вышел с парохода, чтобы купить чего-нибудь съестного на
дорогу. Остановившись у торговки, я увидал плотного старика-оборванца, и лицо мне показалось знакомым. Когда же он крикнул на торговку, предлагая ей пятак за три воблы вместо шести копеек, я подошел
к нему, толкнул в плечо — и шепнул...
Наплакавшись, Егорушка
вышел из хлева и, обходя лужу, поплелся на улицу. Как раз перед воротами на
дороге стояли возы. Мокрые подводчики с грязными ногами, вялые и сонные, как осенние мухи, бродили возле или сидели на оглоблях. Егорушка поглядел на них и подумал: «Как скучно и неудобно быть мужиком!» Он подошел
к Пантелею и сел с ним рядом на оглоблю.