Неточные совпадения
—
Из чего же они бьются:
из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и
выйдет? А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да отводят в
тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
В то самое время, когда Нехлюдов разговаривал с студентом, большие, с оконцем в середине, железные двери
тюрьмы отворились, и
из них
вышел офицер в мундире с другим надзирателем, и надзиратель с книжкой объявил, что впуск посетителей начинается.
Мы были полны теоретических мечтаний, мы были Гракхи и Риензи в детской; потом, замкнутые в небольшой круг, мы дружно прошли академические годы;
выходя из университетских ворот, нас встретили ворота
тюрьмы.
Последний раз я виделся с Прудоном в С.-Пелажи, меня
высылали из Франции, — ему оставались еще два года
тюрьмы. Печально простились мы с ним, не было ни тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было много дум в голове, но говорить не хотелось.
Я с ранних лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы.
Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил университетский курс, был уже в
тюрьме, потом в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.
Жизнь в общих камерах порабощает и с течением времени перерождает арестанта; инстинкты оседлого человека, домовитого хозяина, семьянина заглушаются в нем привычками стадной жизни, он теряет здоровье, старится, слабеет морально, и чем позже он покидает
тюрьму, тем больше причин опасаться, что
из него
выйдет не деятельный, полезный член колонии, а лишь бремя для нее.
Если сегодня не удалось уйти
из тюрьмы через открытые ворота, то завтра можно будет бежать
из тайги, когда
выйдут на работу 20–30 человек под надзором одного солдата; кто не бежал
из тайги, тот подождет месяц-другой, когда отдадут к какому-нибудь чиновнику в прислуги или к поселенцу в работники.
При системе общих камер соблюдение чистоты в
тюрьме невозможно, и гигиена никогда не
выйдет здесь
из той тесной рамки, какую ограничили для нее сахалинский климат и рабочая обстановка каторжного, и какими бы благими намерениями ни была проникнута администрация, она будет бессильна и никогда не избавится от нареканий.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар
из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в
тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге
выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно
вышло: государь узнал и велел его исключить
из службы… Теперь его, значит, прямо в
тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
— Сегодня утром, милая мамаша,
из тюрьмы вышел известный вам Николай Иванович…
И вдруг почувствовала, что ноги у нее дрогнули, отяжелели, точно примерзли к земле, — из-за угла
тюрьмы спешно, как всегда ходят фонарщики,
вышел сутулый человек с лестницей на плече.
У m-r Пьера вытянулось лицо, но делать нечего; оставшись в сообществе с Аграфеной Васильевной, он пошел с ней неторопливым шагом, так как Аграфена Васильевна по тучности своей не могла быстро ходить, и когда они
вышли из ворот
тюрьмы, то карета Сусанны Николаевны виднелась уже далеко.
Была уже ночь, когда Малюта, после пытки Колычевых, родственников и друзей сведенного митрополита,
вышел наконец
из тюрьмы. Густые тучи, как черные горы, нависли над Слободою и грозили непогодой. В доме Малюты все уже спали. Не спал один Максим. Он
вышел навстречу к отцу.
Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в душе своей, выбросить
из памяти. А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной и бессовестной действительности, — они показались мне людьми великой духовной силы, лучшими людьми земли. Почти каждый
из них судился, сидел в
тюрьме, был
высылаем из разных городов, странствовал по этапам с арестантами; все они жили осторожно, все прятались.
Молиться!.. у меня в сердце были одни проклятия! — часто вечером, когда розовые лучи заходящего солнца играли на главах церкви и медных колоколах, я
выходил из святых врат, и с холма, где стояла развалившаяся часовня, любовался на
тюрьму свою; — она издали была прекрасна.
«Отчего мне так легко, радостно и свободно? Именно свободно. Подумаю о завтрашней казни — и как будто ее нет. Посмотрю на стены — как будто нет и стен. И так свободно, словно я не в
тюрьме, а только что
вышел из какой-то
тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это?»
Из-под ареста Бенни уже не суждено было
выйти на свободу, потому что во время его ареста за долг г-ну Сверчкову и портному Степанову в правительствующем сенате было решено дело Ничипоренки, по оговору которого Бенни был под судом, и, по сенатскому решению, состоявшемуся по этому делу, Бенни, за передержательство Кельсиева (в чем, как выше сказано, его уличил перед судом Ничипоренко), было определено «подвергнуть его трехмесячному заключению в
тюрьме и потом как иностранного подданного
выслать за границу с воспрещением навсегда въезжать в Россию».
В
тюрьме Бенни помогал кое-чем известный добряк, так же безвременно погибший, покойный рождественский священник Александр Васильевич Гумилевский, а на выкуп несчастливца родной брат Бенни, пастор Герман Бенни,
выслал деньги, но уже выкупом дела невозможно было поправить: арест перешел
из долгового в криминальный.
— Я недавно в деле, меня, наверно, не знают, а и схватят — не беда.
Из тюрьмы люди умнее
выходят.
Из тюрьмы он
вышел совершенно седым.
«Ты мне, говорит, в
тюрьме за мужа был. Купил ты меня, да это все равно. Другому бы досталась, руки бы на себя наложила. Значит, охотой к тебе пошла… За любовь твою, за береженье в ноги тебе кланяюсь… Ну, а теперь, говорит, послушай, что я тебе скажу: когда я уже
из тюрьмы вышла, то больше по рукам ходить не стану… Пропил ты меня в ту ночь, как мы в кустах вас дожидались, и другой раз пропьешь. Ежели б старики рассудили тебе отдать, только б меня и видели…»
Прошло, никак, недель пять, как я
из тюрьмы вышел.
И точно, так научил, что
вышел я ночью
из тюрьмы, все равно как
из избы своей.
Разверзлась роковая яма,
Как птицы, вольны
вышли мы
И, не сговариваясь, прямо
Пришли гурьбою
из тюрьмыК одной могиле одинокой.
Почти два года,
из тюрьмыНе
выходя, он разрушался.
Магна так и сделала и благополучно
вышла, но тотчас же,
выйдя, стала сокрушаться: куда ей бежать, где скрыться, и что будет с бедным юношей, когда завтра обман их откроют? Магистриан подвергнется истязаньям, как разрушитель заимодавного права; он, конечно, не имеет столько, чтобы заплатить весь долг, за который отдана в кабалу Магна, и его навеки посадят в
тюрьму и будут его мучить, а она все равно не может явиться к своим детям, потому что ей нечем выкупить их
из кабалы.
— Вы, верно, хотите, — начал Киноваров, когда тот
вышел в соседнюю комнату и затворил за собою дверь, — чтобы я вам рассказал, как я украл банковские деньги, что заставило меня это сделать, как я бежал
из тюрьмы и что затем со мною последовало?
Подъехав к железным воротам
тюрьмы, Николай Герасимович со спутниками
вышли из кареты, вошли через ворота во двор и прошли через него к большому подъезду, ведущему в контору
тюрьмы.
Когда собралось все надлежащее начальство и смотритель
тюрьмы крикнул старосту, то
вышел этот высокий, худой старик, гремя на ходу ножными кандалами, и снял шапку-картуз
из серого сукна без козырька.
С одной стороны, моя душевная ясность, редкая законченность миросозерцания и благородство чувств, поражающие всех моих собеседников, с другой — некоторые весьма, впрочем, скромные услуги, оказанные мною г. начальнику, создали для меня ряд привилегий, которыми я пользуюсь, конечно, вполне умеренно, не желая
выходить из общего плана и системы нашей
тюрьмы.