Неточные совпадения
С громом
выехала бричка из-под ворот гостиницы на
улицу.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно.
С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями
с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и
выехали на большую
улицу.
— Не отпирайся… Обещал прислать за нами лошадей через две недели, а я прожила целых шесть, пока не догадалась сама
выехать. Надо же куда-нибудь деваться
с ребятишками… Хорошо, что еще отец
с матерью живы и не выгонят на
улицу.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как
с последней станции
выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую
улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Утро было прелестное.
Улицы Франкфурта, едва начинавшие оживляться, казались такими чистыми и уютными; окна домов блестели переливчато, как фольга; а лишь только карета
выехала за заставу — сверху,
с голубого, еще не яркого неба, так и посыпались голосистые раскаты жаворонков. Вдруг на повороте шоссе из-за высокого тополя показалась знакомая фигура, ступила несколько шагов и остановилась. Санин пригляделся… Боже мой! Эмиль!
Чрезвычайное впечатление производили на меня тогда частые встречи мои
с нею, разумеется на
улице, — когда она
выезжала прогуливаться верхом, в амазонке и на прекрасном коне, в сопровождении так называемого родственника ее, красивого офицера, племянника покойного генерала Дроздова.
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе.
Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа
с ужасным шумом и криком бежали по Никольской
улице. Против самых Спасских ворот повстречался
с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Проехав опять
улицей по накатанной и черневшей кое-где свежим навозом дороге и миновав двор
с бельем, у которого белая рубаха уже сорвалась и висела на одном мерзлом рукаве, они опять
выехали к страшно гудевшим лозинам и опять очутились в открытом поле. Метель не только не стихала, но, казалось, еще усилилась. Дорога вся была заметена, и можно было знать, что не сбился, только по вешкам. Но и вешки впереди трудно было рассматривать, потому что ветер был встречный.
В одной из отдаленных
улиц Москвы в сером доме
с белыми колоннами, антресолью [Антресоль — верхний полуэтаж дома.] и покривившимся балконом жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленной дворней. [Дворня — вся прислуга в барском доме.] Сыновья ее служили в Петербурге, дочери вышли замуж; она
выезжала редко и уединенно доживала последние годы своей скупой и скучающей старости. День ее, нерадостный и ненастный, давно прошел; но и вечер ее был чернее ночи.
В десять часов вечера должны были выступить войска. В половине девятого я сел на лошадь и поехал к генералу; но, предполагая, что он и адъютант его заняты, я остановился на
улице, привязал лошадь к забору и сел на завалинку,
с тем чтобы, как только
выедет генерал, догнать его.
Моего прошлогоднего чичероне по Лондону, А.И.Бенни, уже не было тогда в Лондоне, но добрейший Рольстон здравствовал, жил все там же, поблизости Британского музея, где неизменно и состоял библиотекарем. Он любезно подыскал мне и квартирку в той же
улице, где и сам жил, так что мне не было надобности
выезжать в отель. Я прямо
с вокзала и отправился туда.
Малый застегнул фартук. Фаэтон тихо пробрался по переулку.
Выехав на Ильинку, Ефим взял некрупной рысью. Езда на
улице поулеглась. Возов почти совсем не видно было. Но треск дрожек еще перекатывался
с одного тротуара на другой.
В свет он
выезжает мало, посещает часто аукционную камеру, в
улице Друо, ездит в театр всегда в обществе, видится
с некоторыми приятелями и художниками, пишет мало, кажется, даже очень мало.
По
улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова
с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было
выехать.
Когда Алпатыч
выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат,
с громким говором, насыпали мешки и ранцы пшеничною мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь
с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
Въехав на гору и
выехав в небольшую
улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков-ополченцев
с крестами на шапках и в белых рубашках, которые,
с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что-то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Однажды вечером я сидел на крылечке избы моего приятеля Гаврилы и беседовал
с его старухой матерью Дарьей. Шел покос, народ был на лугах. Из соседнего проулка
выехал на деревенскую
улицу незнакомый лохматый мужик. Он огляделся, завидев нас, повернул лошадь к крылечку и торопливо спрыгнул
с телеги.
Тогда при таком ужасном известии и при виде томлений народа от голода епископ послал самого любимого своего опахальщика к знатной прихожанке просить ее, чтобы она приходила сама и прислала как можно скорее корзины
с хлебом для простонародья, но опахалыцик вернулся назад
с пустыми руками и сказал, что не застал в доме знатной прихожанки никого, кроме одного болезненного раба, который сообщил ему, что госпожа его минувшей ночью, как только осталась одна, сейчас же собралась и со всеми лучшими из слуг своих
выехала ночью на шести колесницах по Канопской
улице.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему
выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах
улицы. Алпатыч
с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Наложенные верхом возы
с домашнею посудой, стульями, шкапчиками то и дело
выезжали из ворот домов и ехали по
улицам. В доме соседнем
с домом Ферапонтова стояли повозки и прощаясь выли и приговаривали бабы. Дворняшка-собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.