Неточные совпадения
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна
встретить его, и радовалась этой
мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было
встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных
мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Оставшись один, Алексей Александрович опустил голову, собирая
мысли, потом рассеянно оглянулся и пошел к двери, у которой надеялся
встретить графиню Лидию Ивановну.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при
мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое
встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Всё в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет
мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не
встретишь, свет пустой.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою
мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она
встречаетЧерты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто бы не стоила», тем более что до сих пор, при случайных
встречах, та высокомерно отвертывалась, — так вот, чтобы знала же она, что здесь «благороднее
мыслят и чувствуют и приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле привыкла жить.
За последнее время, устраивая смотр
мыслям своим, он все чаще
встречал среди них такие отрезвляющие, каковы были
мысли о веретене, о паутине, тогда он чувствовал, что высота, на которую возвел себя, — шаткая высота и что для того, чтоб удержаться на этой позиции, нужно укрепить ее какими-то действиями.
Явилась даже смелая
мысль: интересно бы
встретить Инокова еще раз, но, конечно, в его свободное от профессиональных занятий время.
Петроград
встретил оттепелью, туманом, все на земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила
мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать в госпиталь сиделкой.
Толкались люди, шагая
встречу, обгоняя, уходя от них, Самгин зашел в сквер храма Христа, сел на скамью, и первая ясная его
мысль сложилась вопросом: чем испугал жандарм?
В этой тревоге он прожил несколько дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится
встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, — сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных
мыслей и чувств.
В ответ на попытки заинтересовать ее своими чувствованиями,
мыслями он
встречает молчание, а иногда усмешку, которая, обижая, гасила его речи в самом начале.
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он
встретил процессию на улице. Зимою похороны особенно грустны, а тут еще вспомнились похороны Варвары: день такой же враждебно холодный, шипел ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая
мысль...
Он чувствовал, что
встреча с Долгановым нарушила, прервала новое, еще неясное, но очень важное течение его
мысли, вспыхнувшее в этом городе. Раздраженно постукивая тростью по камню панели, он думал...
По бокам дороги в тумане плывут деревья, качаются черные ветки, оголенные осенним ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили
встречает и провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в кожу, вызывает тягостное уныние и необычные
мысли.
— Хотя Байрон писал стихи, но у него нередко
встречаешь глубокие
мысли. Одна из них: «Думающий менее реален, чем его
мысль». Они, там, не знают этого.
Мысли его растекались по двум линиям: думая о женщине, он в то же время пытался дать себе отчет в своем отношении к Степану Кутузову. Третья
встреча с этим человеком заставила Клима понять, что Кутузов возбуждает в нем чувствования слишком противоречивые. «Кутузовщина», грубоватые шуточки, уверенность в неоспоримости исповедуемой истины и еще многое — антипатично, но прямодушие Кутузова, его сознание своей свободы приятно в нем и даже возбуждает зависть к нему, притом не злую зависть.
«Я не мало
встречал болтунов, иногда они возбуждали у меня чувство, близкое зависти. Чему я завидовал? Уменью связывать все противоречия
мысли в одну цепь, освещать их каким-то одним своим огоньком. В сущности, это насилие над свободой
мысли и зависть к насилию — глупа. Но этот…» — Самгин был неприятно удивлен своим открытием, но чем больше думал о Тагильском, тем более убеждался, что сын трактирщика приятен ему. «Чем? Интеллигент в первом поколении? Любовью к противоречиям? Злостью? Нет. Это — не то».
Ему казалось, что в нем зарождается некое новое настроение, но он не мог понять — что именно ново?
Мысли самосильно принимали точные словесные формы, являясь давно знакомыми, он часто
встречал их в книгах. Он дремал, но заснуть не удавалось, будили толчки непонятной тревоги.
Утомленный унылым однообразием пейзажа, Самгин дремотно и расслабленно подпрыгивал в бричке,
мысли из него вытрясло, лишь назойливо вспоминался чей-то невеселый рассказ о человеке, который, после неудачных попыток найти в жизни смысл, возвращается домой, а дома
встречает его еще более злая бессмыслица.
— Недавно в таком же вот собрании
встретил Струве, — снова обратился Тагильский к Самгину. — Этот, сообразно своей натуре, продолжает быть слепым, как сыч днем. Осведомился у меня: как
мыслю? Я сказал: «Если б можно было выкупать идеи, как лошадей, которые гуляли в — барском овсе, я бы дал вам по пятачку за те мои идеи, которыми воспользовался сборник “Вехи”».
У этой женщины впереди всего шло уменье жить, управлять собой, держать в равновесии
мысль с намерением, намерение с исполнением. Нельзя было застать ее неприготовленную, врасплох, как бдительного врага, которого, когда ни подкараульте, всегда
встретите устремленный на вас, ожидающий взгляд.
Не
встречали они равнодушно утра; не могли тупо погрузиться в сумрак теплой, звездной, южной ночи. Их будило вечное движение
мысли, вечное раздражение души и потребность думать вдвоем, чувствовать, говорить!..
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия
мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой
встрече с ней, весь склад ума, наконец, характер, — все давало ей такой перевес над бабушкой, что из усилия Татьяны Марковны — выручить Веру из какой-нибудь беды, не вышло бы ровно ничего.
И Райский развлекался от
мысли о Вере, с утра его манили в разные стороны летучие
мысли, свежесть утра,
встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или глава из собственного романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Он изумился смелости, независимости
мысли, желания и этой свободе речи. Перед ним была не девочка, прячущаяся от него от робости, как казалось ему, от страха за свое самолюбие при неравной
встрече умов, понятий, образований. Это новое лицо, новая Вера!
Вот тут Райский поверял себя, что улетало из накопившегося в день запаса
мыслей, желаний, ощущений,
встреч и лиц. Оказывалось, что улетало все — и с ним оставалась только Вера. Он с досадой вертелся в постели и засыпал — все с одной
мыслью и просыпался с нею же.
У меня хоть и ни малейшей
мысли не было его
встретить, но я в тот же миг угадал, кто он такой, только все еще сообразить не мог, каким это образом он просидел эти все дни, почти рядом со мной, так тихо, что я до сих пор ничего не расслышал.
«Пусть завтра последний день мой, — думал бы каждый, смотря на заходящее солнце, — но все равно, я умру, но останутся все они, а после них дети их» — и эта
мысль, что они останутся, все так же любя и трепеща друг за друга, заменила бы
мысль о загробной
встрече.
Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как
встречал у князя, то гордо прервал всякую
мысль об особенных условиях и вышел, несмотря на то что он гнался за мной до дверей; я тогда взял у князя.
— Я знаю, что вы можете мне сделать множество неприятностей, — проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов, — но я пришла не столько затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже очень желала вас
встретить уже давно, сама… Но я
встретила вас такого же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною
мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
— Я только не умела выразиться, — заторопилась она, — это я не так сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и не умела говорить с первой нашей
встречи. А если я не так сказала словами, что «почти вас люблю», то ведь в
мысли это было почти так — вот потому я и сказала, хотя и люблю я вас такою… ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в которой всегда не стыдно признаться…
Я так и знал, что он мне ужасно обрадуется, и, клянусь, я даже и без Версилова зашел бы к нему сегодня. Меня только пугала вчера и давеча
мысль, что
встречу, пожалуй, как-нибудь Катерину Николаевну; но теперь я уж ничего не боялся.
Мысль о давешней
встрече с этой женщиной залила вдруг тогда краской стыда мое лицо.
Мысль об одной вчерашней
встрече моей соблазняла меня задать ему кой-какие вопросы, но только я не знал, как приступить.
Разумеется, она не могла знать, что она
встретит его, но одна
мысль о том, что она могла любить кого-нибудь прежде, оскорбляла его.
В религиозном отношении он был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни. Бог был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не
встречал надобности. Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой
мысли, как и творение в 6 дней.
Даже Хиония Алексеевна — и та почувствовала некоторый священный трепет при
мысли, что имела счастье обедать с миллионером; она, правда, делала несколько попыток самостоятельно вступить в разговор с Приваловым, но, не
встречая поддержки со стороны Марьи Степановны, красноречиво умолкала.
И странно было ему это мгновениями: ведь уж написан был им самим себе приговор пером на бумаге: «казню себя и наказую»; и бумажка лежала тут, в кармане его, приготовленная; ведь уж заряжен пистолет, ведь уж решил же он, как
встретит он завтра первый горячий луч «Феба златокудрого», а между тем с прежним, со всем стоявшим сзади и мучившим его, все-таки нельзя было рассчитаться, чувствовал он это до мучения, и
мысль о том впивалась в его душу отчаянием.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких
мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва ли не первого меня ты
встретила из порядочных людей.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту
встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких
мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
Теперь я привык к этим
мыслям, они уже не пугают меня. Но в конце 1849 года я был ошеломлен ими, и, несмотря на то что каждое событие, каждая
встреча, каждое столкновение, лицо — наперерыв обрывали последние зеленые листья, я еще упрямо и судорожно искал выхода.
Я был несчастен и смущен, когда эти
мысли начали посещать меня; я всячески хотел бежать от них… я стучался, как путник, потерявший дорогу, как нищий, во все двери, останавливал встречных и расспрашивал о дороге, но каждая
встреча и каждое событие вели к одному результату — к смирению перед истиной, к самоотверженному принятию ее.
От Мёроса, шедшего с кинжалом в рукаве, «чтоб город освободить от тирана», от Вильгельма Телля, поджидавшего на узкой дорожке в Кюснахте Фогта — переход к 14 декабря и Николаю был легок.
Мысли эти и эти сближения не были чужды Нику, ненапечатанные стихи Пушкина и Рылеева были и ему известны; разница с пустыми мальчиками, которых я изредка
встречал, была разительна.
У тебя, говорят,
мысль идти в монастырь; не жди от меня улыбки при этой
мысли, я понимаю ее, но ее надобно взвесить очень и очень. Неужели
мысль любви не волновала твою грудь? Монастырь — отчаяние, теперь нет монастырей для молитвы. Разве ты сомневаешься, что
встретишь человека, который тебя будет любить, которого ты будешь любить? Я с радостью сожму его руку и твою. Он будет счастлив. Ежели же этот он не явится — иди в монастырь, это в мильон раз лучше пошлого замужества.
Сестрицы, в сопровождении отца, поднимаются по лестнице, бледнея при одной
мысли о предстоящей
встрече с матушкой. И действительно, забежав вперед, мы довольно явственно слышим, как последняя сквозь зубы, но довольно внятно произносит...
Сеяла на свой риск, не останавливаясь ни перед подозрительностью, которая
встречала проповеднический подвиг, ни перед
мыслью о пучине безвестности, в которой этому подвигу предстояло утонуть.
Ни в одной стране я не
встречал такого сочувствия, такой высокой оценки моей
мысли, как в Англии.
Совершенно то же я
встречал в западных христианских течениях, в
мысли католической и протестантской, которая охвачена была жаждой возврата к истокам прошлого (томизм, бартианство).