Неточные совпадения
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он
встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и
вокругТихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Она
встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела
вокруг с таким выражением, как бы желала сказать: «Посмотрите, посмотрите, как я изумляюсь!» — и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.
Пред ним
встала картина, напомнившая заседание масонов в скучном романе Писемского: посреди большой комнаты,
вокруг овального стола под опаловым шаром лампы сидело человек восемь; в конце стола — патрон, рядом с ним — белогрудый, накрахмаленный Прейс, а по другую сторону — Кутузов в тужурке инженера путей сообщения.
Самгин чихал, слезились глаза,
вокруг его становилось шумно, сидевшие
вставали, но, не расходясь, стискивались в группы, ворчливо разговаривая.
Клим бесшумно
встал, осторожно приоткрыл дверь: горничная и белошвейка Рита танцевали вальс
вокруг стола, на котором сиял, точно медный идол, самовар.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание,
встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все
вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо,
встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях
вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
—
Вставайте,
вставайте! — вдруг испуганным голосом заговорил он. — Илья Ильич! Посмотрите-ка, что
вокруг вас делается…
Она вздрогнула, быстро опустилась на стул и опустила голову. Потом
встала, глядя
вокруг себя, меняясь в лице, шагнула к столу, где стояла свеча, и остановилась.
Бабушка уже успела побывать у нее в комнате, когда она только что
встала с постели. Проснувшись и поглядев
вокруг себя, Марфенька ахнула от изумления и внезапной радости.
Рассвело уже настолько, что было видно, но солнце еще не
вставало. На могилках
вокруг церкви расселся народ. Катюша оставалась в церкви, и Нехлюдов остановился, ожидая ее.
Даже богатство, которое прилило широкой волной, как-то не радовало старика Бахарева, и в его голове часто
вставал вопрос: «Для кого и для чего это богатство?» Оно явилось, точно насмешка над упавшими силами старика, напрасно искавшего
вокруг себя опоры и поддержки.
Нигде на земле нет другого растения,
вокруг которого сгруппировалось бы столько легенд и сказаний. Под влиянием литературы или под влиянием рассказов китайцев, не знаю почему, но я тоже почувствовал благоговение к этому невзрачному представителю аралиевых. Я
встал на колени, чтобы ближе рассмотреть его. Старик объяснил это по-своему: он думал, что я молюсь. С этой минуты я совсем расположил его в свою пользу.
Однажды они начали игру в прятки, очередь искать выпала среднему, он
встал в угол за амбаром и стоял честно, закрыв глаза руками, не подглядывая, а братья его побежали прятаться. Старший быстро и ловко залез в широкие пошевни, под навесом амбара, а маленький, растерявшись, смешно бегал
вокруг колодца, не видя, куда девать себя.
Невидимо высоко звенит жаворонок, и все цвета, звуки росою просачиваются в грудь, вызывая спокойную радость, будя желание скорее
встать, что-то делать и жить в дружбе со всем живым
вокруг.
Павел сошел вниз и
встал рядом с матерью. Все
вокруг загудели, споря друг с другом, волнуясь, вскрикивая.
— Ну — дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат — в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу — лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей
вокруг завода. Лег в кустах, — прошли мимо! Тут я
встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все
вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью
встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
Она в лесу — точно хозяйка и родная всему
вокруг, — она ходит медведицей, все видит, все хвалит и благодарит. От нее — точно тепло течет по лесу, и когда мох, примятый ее ногой, расправляется и
встает — мне особенно приятно это видеть.
Несколько человек молча
встали с постелей, подошли к столу и уселись
вокруг него раздетые, поджимая ноги.
Вокруг автомобиля и стола столпился народ. Все
встали. Стулья поопрокидывались; с автомобиля отвечали криками угроз и насмешек.
Лукашка пошел на кордон, а дядя Ерошка в то же время свистнул собак и, перелезши через плетень, задами обошел до квартиры Оленина (идя на охоту, он не любил встречаться с бабами). Оленин еще спал, и даже Ванюша, проснувшись, но еще не
вставая, поглядывал
вокруг себя и соображал, пора или не пора, когда дядя Ерошка с ружьем за плечами и во всем охотничьем уборе отворил дверь.
Но вот в воздухе запахло гнилью, прелым навозом. Илья перестал петь: этот запах пробудил в нём хорошие воспоминания. Он пришёл к месту городских свалок, к оврагу, где рылся с дедушкой Еремеем. Образ старого тряпичника
встал в памяти. Илья оглянулся
вокруг, стараясь узнать во тьме то место, где старик любил отдыхать с ним. Но этого места не было: должно быть, его завалили мусором. Илья вздохнул, чувствуя, что и в его душе тоже что-то завалено мусором…
Евсей
встал со стула, недоверчиво взглянул в смеющееся лицо, посмотрел
вокруг.
Новые крики, новое скаканье
вокруг Пафа, который ни за что не хотел
вставать и упорно подымал то одну ногу, то другую.
Татьяна(кричит). Отец! Неправда! Петр — что же ты? (Является в дверях своей комнаты и, беспомощно протягивая руки, выходит на средину.) Петр, не нужно этого! О боже мой! Терентий Хрисанфович! Скажите им… скажите им… Нил! Поля! Ради бога — уйдите! Уходите! Зачем всё это… (Все бестолково суетятся. Тетерев, скаля зубы, медленно
встает со стула. Бессеменов отступает пред дочерью. Петр подхватывает сестру под руку и растерянно смотрит
вокруг.)
Петр. Но… как я счастлив! Я люблю вас, как… (За стеною — стон Татьяны. Петр вскакивает, растерянно оглядываясь
вокруг. Елена
встает с места спокойно. Петр тихо.) Это… Таня? А мы… тут…
— Вот вы… господинчик… как вас? Да, да, вы самый… — прибавил он и замотал головой, видя, что Кривцов нерешительно приподнимается, ища
вокруг глазами, — тот, что с желтыми пуговицами и с бородавочкой… Как ваше заглавие? Что-с? Ничего не слышу. Да
встаньте же, когда с вами говорят. Заглавие ваше как, я спрашиваю?
— Пошли прочь! — крикнул сердито Никита Федорыч, расталкивая мужиков и баб, теснившихся
вокруг телег. — Чего стали?.. Пошли, говорю. Ну, ты,
вставай да набей-ка им колодки, мошенникам. А вы смотрите, братцы, — продолжал он, обращаясь ласково к старикам, сотским и солдатам, — не зевайте, держите ухо востро!
Приподнимешься, оглянешься —
вокруг люди лежат, а
встанут ли — неизвестно!
Встал он, отряхнулся, посмотрел
вокруг, коренастый такой.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот
вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю земли кто-то тёмный
встанет — может, лошадь в ночном — постоит и растает в море тёплой тьмы. И снова возникает, уже в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
А ещё лучше он по праздникам у кабака певал:
встанет пред народом, зажмурится крепко, так что на висках морщины лягут, да и заведёт; смотришь на него — и словно песня в грудь ему из самой земли исходит: и слова ему земля подсказывает, и силу голосу дает. Стоят и сидят
вокруг мужики; кто голову опустил и соломинку грызёт, иной смотрит в рот Савёлке и весь светится, а бабы даже плачут, слушая.
Вздрогнул, помню, и оглянулся я, ибо — жутко мне стало: вижу в старике нечто безумное. И эти чёрные тени лежат
вокруг, прислушиваясь; шорохи лесные отовсюду ползут, заглушая слабый треск углей, тихий звон ручья. Мне тоже захотелось на колени
встать. Он уже громко говорит, как бы споря...
Встает он, из шатра выходит,
Вокруг телег, ужасен, бродит...
Рыбников внезапно проснулся, точно какой-то властный голос крикнул внутри его:
встань! Полтора часа сна совершенно освежили его. Прежде всего он подозрительно уставился на дверь: ему почудилось, что кто-то следит за ним оттуда пристальным взглядом. Потом он оглянулся
вокруг. Ставня была полуоткрыта, и оттого в комнате можно было разглядеть всякую мелочь. Женщина сидела напротив кровати у стола, безмолвная и бледная, глядя на него огромными светлыми глазами.
Он быстро
встал и пошел как раз в то время, когда сваебойцы брались за веревку, начиная работу. Я остался сидеть на камне, поглядывая на шумную суету, царившую
вокруг меня, и на спокойное синевато-зеленое море.
Он поднял голову, оглянулся, и мне ясно видно стало, что лицо у него в слезах. Вот он вытер их обеими руками, — жестом обиженного ребенка, — отошел прочь, выдернул из бочки клок соломы, воротился, присел на корточки и стал отирать соломой грязное рыло борова, но тотчас же швырнул солому прочь,
встал и начал медленно ходить
вокруг свиней.
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось,
вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь,
вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
У кустов курился дымок. Караульные крестьяне сидели
вокруг костра в угрюмом молчании. Увидев нас, они
встали и сняли шапки. В сторонке, под холщовым покрывалом, лежало мертвое тело.
— С хлебов с легких. Потому
встанет барин, наденет халат, чайку попьет и давай по комнате ходить. Ходит, а грех-то
вокруг. Видал я тоже, знаю. В полку было у нас, в Тенгинском, — на Кавказе служил тогда, — барин был, поручик князь Вихляев; в денщики меня к нему отдали…
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на десятки вёрст
вокруг знакомую ему. Она
вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Чем темнее становилось
вокруг, тем всё более ярко
вставал перед глазами Николая красный кирпичный дом, замкнутый в полукольце сада, пышно убранного белыми цветами.
Упал! (прости невинность!). Как змея,
Маврушу крепко обнял он руками,
То холодея, то как жар горя,
Неистово впился в нее устами
И — обезумел… Небо и земля
Слились в туман. Мавруша простонала
И улыбнулась; как волна,
вставалаИ упадала грудь, и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал
вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев и света…
Он
встал и осмотрелся
вокруг.
Старуха Лаптева, крестясь, нагнулась, подняла шапку Гнедого и, заботливо отряхнув с неё пыль,
встала сзади солдата. Сгруживается
вокруг него народ — все весёлые, подмигивают друг другу, ворчат, довольные скандалом, науськивают Гнедого.
Но тут игумен с места
встал,
Речь нечестивую прервал,
И негодуя все
вокругНа гордый вид и гордый дух,
Столь непреклонный пред судьбой,
Шептались грозно меж собой,
И слово пытка там и там
Вмиг пробежало по устам;
Но узник был невозмутим,
Бесчувственно внимал он им.
Так бурей брошен на песок
Худой, увязнувший челнок,
Лишенный весел и гребцов,
Недвижим ждет напор валов.
Алексей проснулся из забытья. Все время сидел он, опустя глаза в землю и не слыша, что
вокруг его говорится… Золото, только золото на уме у него… Услышав хозяйское слово и увидя Никифора,
встал. «Волк» повернул назад и, как ни в чем не бывало, с тяжелым вздохом уселся у печки, возле выхода в боковушку. И как же ругался он сам про себя.
Передо мною
встает полутемная палата во время вечернего обхода; мы стоим с стетоскопами в руках
вокруг ассистента, который демонстрирует нам на больном амфорическое дыхание.
Утром, только что
встала с постели Дуня, стала торопить Дарью Сергевну, скорей бы сряжалась ехать вместе с ней на Почайну. Собрались, но дверь широко распахнулась, и с радостным, светлым лицом вошла Аграфена Петровна с детьми. Веселой, но спокойной улыбкой сияла она. Вмиг белоснежные руки Дуни обвились
вокруг шеи сердечного друга. Ни слов, ни приветов, одни поцелуи да сладкие слезы свиданья.