Неточные совпадения
Г-жа Простакова (бегая по театру в злобе и в мыслях). В семь
часов!.. Мы
встанем поране… Что захотела, поставлю на своем… Все ко мне.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8
часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не
вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
В обычный
час он
встал и сделал свой ночной туалет.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день,
встав раньше обыкновенного, не пив чаю, пришел в восемь
часов утра в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
И Степан Аркадьич
встал и пошел вниз к новому начальнику. Инстинкт не обманул Степана Аркадьича. Новый страшный начальник оказался весьма обходительным человеком, и Степан Аркадьич позавтракал с ним и засиделся так, что только в четвертом
часу попал к Алексею Александровичу.
К десяти
часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она
встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Она
встала, подсела к нам, оживилась… и мы только в два
часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.
— Послушайте, Петр <Петрович>! Но ведь вы же молитесь, ходите в церковь, не пропускаете, я знаю, ни утрени, ни вечерни. Вам хоть и не хочется рано
вставать, но ведь вы
встаете и идете, — идете в четыре
часа утра, когда никто не подымается.
Вставши, он послал тот же
час узнать, заложена ли бричка и все ли готово; но донесли, что бричка еще была не заложена и ничего не было готово.
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора
вставать: седьмой уж
час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом;
В седьмом
часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался…
Она его не подымает
И, не сводя с него очей,
От жадных уст не отымает
Бесчувственной руки своей…
О чем теперь ее мечтанье?
Проходит долгое молчанье,
И тихо наконец она:
«Довольно;
встаньте. Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните ль тот
час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела, и так смиренно
Урок ваш выслушала я?
Сегодня очередь моя.
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный
час пробуждена
Вставала при свечах она.
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит — и путник осторожный
Несется в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в
час полуденный в кружок
Их не зовет его рожок;
В избушке распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней.
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и
вставали в те же
часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было в обыкновенное время; столы, стулья стояли на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Я продолжал быть беззаботен и нетерпелив. Десять секунд, которые просидели с закрытыми дверьми, показались мне за целый
час. Наконец все
встали, перекрестились и стали прощаться. Папа обнял maman и несколько раз поцеловал ее.
И долго, несколько
часов, ему все еще мерещилось порывами, что «вот бы сейчас, не откладывая, пойти куда-нибудь и все выбросить, чтоб уж с глаз долой, поскорей, поскорей!» Он порывался с дивана несколько раз, хотел было
встать, но уже не мог.
—
Вставай, чего спишь! — закричала она над ним, — десятый
час. Я тебе чай принесла: хошь чайку-то? Поди отощал?
И вижу я, эдак
часу в шестом, Сонечка
встала, надела платочек, надела бурнусик [Бурнус — верхняя одежда в виде накидки.] и с квартиры отправилась, а в девятом
часу и назад обратно пришла.
Он
встал и оказался похожим на бочку, облеченную в нечто темно-серое, суконное, среднее между сюртуком и поддевкой. Выкатив глаза, он взглянул на стенные
часы, крякнул, погладил ладонью щеку.
— Меньше
часа они воевали и так же — с треском, воем — исчезли, оставив вокзал изуродованным, как еврейский дом после погрома. Один бородач — красавец! — воткнул на штык фуражку начальника станции и
встал на задней площадке вагона эдаким монументом! Великолепная фигура! Свирепо настроена солдатня. В таком настроении — Петербург разгромить можно. Вот бы Девятого-то января пустить туда эдаких, — закончил он и снова распустился в кресле, обмяк, улыбаясь.
Он
встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой
часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Кутузов
встал, вынул из кармана толстые, как луковица, серебряные
часы, взглянул на них, взвесил на ладони.
Часы над камином начали не торопясь и уныло похоронный звон истекшему году. Все
встали, стараясь не очень шуметь. И, пока звучали двенадцать однообразных нот пружины, Самгин подумал, упрекая себя...
—
Вставай! Уже пятый
час.
— Подожди, — попросил Самгин,
встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно в этот
час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие звуки движения, шли группы людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах и даже задребезжала посуда в буфете.
Иногда, чаще всего в
час урока истории, Томилин
вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
— Умный? — явно усомнился Дронов, сердито взглянул на
часы и
встал...
— Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, — проговорила Марина,
вставая и хлопая портфелем по своему колену. — Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный… Ну, мне — пора, если я не смогу вернуться через
час, — я позвоню вам… и вы свободны…
«Ждать до двух — семь
часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он
встал и начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
— Какой вы смешной, пьяненький! Такой трогательный. Ничего, что я вас привезла к себе? Мне неудобно было ехать к вам с вами в четыре
часа утра. Вы спали почти двенадцать
часов. Вы не
вставайте! Я сейчас принесу вам кофе…
— Вот, не спишь, хотя уже двенадцатый
час, а утром тебя не добудишься. Теперь тебе придется
вставать раньше, Степан Андреевич не будет жить у нас.
Из толпы вывернулся Митрофанов, зажав шапку под мышкой, держа в руке серебряные
часы,
встал рядом и сказал вполголоса, заикаясь...
Фроленков, расширив прозрачные глаза, взглянул на
часы и
встал, говоря...
Илья Ильич
встанет утром
часов в девять, иногда увидит сквозь решетку забора мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца, потом примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки сдобные, рассыпчатые.
— Что это? — почти с ужасом сказал Илья Ильич. — Одиннадцать
часов скоро, а я еще не
встал, не умылся до сих пор? Захар, Захар!
Встает он в семь
часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Это убеждение овладело ею вполне и не дало ей уснуть всю ночь. Она лихорадочно вздремнула два
часа, бредила ночью, но потом утром
встала хотя бледная, но такая покойная, решительная.
Наконец, пролежав напрасно, без сна, с
час в постели, она
встала, вытерла лицо огуречным рассолом, что делала обыкновенно от загара, потом перекрестилась и заснула.
Он пошел к Райскому. Татьяна Марковна и Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще на
час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они
встали из-за стола и простились — не надолго.
В это время вошел Егор спросить, в котором
часу будить его. Райский махнул ему рукой, чтоб оставил его, сказав, что будить не надо, что он
встанет сам, а может быть, и вовсе не ляжет, потому что у него много «дела».
У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него
часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но
встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
Но когда настал
час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар,
встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Мы играли уже с лишком
час; наконец я увидел с своего места, что князь вдруг
встал и, бледный, перешел к нам и остановился передо мной напротив, через стол: он все проиграл и молча смотрел на мою игру, впрочем, вероятно, ничего в ней не понимая и даже не думая уже об игре.
Я же не помнил, что он входил. Не знаю почему, но вдруг ужасно испугавшись, что я «спал», я
встал и начал ходить по комнате, чтоб опять не «заснуть». Наконец, сильно начала болеть голова. Ровно в десять
часов вошел князь, и я удивился тому, что я ждал его; я о нем совсем забыл, совсем.
Князь сморщил лоб и мельком взглянул на стенные
часы. Версилов
встал и захватил свою шляпу.
Это было
часов около одиннадцати; я только что хотел было
встать с кровати и перейти в кресло к столу, как она вошла.
Само собою, я был как в чаду; я излагал свои чувства, а главное — мы ждали Катерину Николаевну, и мысль, что через
час я с нею наконец встречусь, и еще в такое решительное мгновение в моей жизни, приводила меня в трепет и дрожь. Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг
встала, взяла со стола ножницы и сказала...
Встают матросы в четыре
часа (они ложатся в восемь), и начинается мытье палубы с песком и каменьями.
Утром, когда
встают, — а они
встают прерано, раньше даже утра, — потом около полудня и, наконец, в 6
часов.