Неточные совпадения
И когда я теперь
вспоминаю эту характерную, не похожую на всех других людей, едва промелькнувшую передо мной фигуру, то впечатление у меня такое, как будто это — само историческое прошлое Польши,
родины моей матери, своеобразное, крепкое, по — своему красивое, уходит в какую-то таинственную дверь мира в то самое время, когда я открываю для себя другую дверь, провожая его ясным и зорким детским, взглядом…
От этих приготовлений у Матвея что-то вдруг прилило к сердцу. Он
вспомнил, что сегодня пятница и что таким образом на его
родине евреи приготовляются всегда встречать субботу.
И он
вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах остались бубенцы. И соколы не приняли его. «Лети, — сказали они, — туда, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут». Сокол не хотел покидать
родину и остался. Но другие соколы не приняли и заклевали его.
Вспомнил он
родину, далекую, болотную; холодную «губерню»,
вспомнил, как ел персики и инжир [Винные ягоды.] в Туречине, когда «во вторительную службу» воевать с туркой ходил…
Мы видели, какие печальные обстоятельства встретили Бешметева на
родине, видели, как приняли родные его намерение уехать опять в Москву; мать плакала, тетка бранилась; видели потом, как Павел почти отказался от своего намерения, перервал свои тетради, хотел сжечь книги и как потом отложил это, в надежде, что мать со временем выздоровеет и отпустит его; но старуха не выздоравливала; герой мой беспрестанно переходил от твердого намерения уехать к решению остаться, и вслед за тем тотчас же приходила ему в голову заветная мечта о профессорстве — он
вспоминал любимый свой труд и грядущую славу.
Словом сказать—кругом одурачены. Я человек очень сильной комплекции, но был этим так потрясен, что у меня даже молдавская лихорадка сделалась. Насилу на
родину дотащился к своим простым сердцам, и рад был, что городническое местишко себе в жидовском городке достал… Не хочу отрицать, — ссорился с ними не мало и, признаться сказать, из своих рук учил, но… слава богу — жизнь прожита и кусок хлеба даже с маслом есть, а вот, когда
вспомнишь про эту молдавскую лихорадку, так опять в озноб бросит.
Ради вольности веселой
Собралися мы сюда.
Вспомним горы,
вспомним долы,
Наши нивы, наши села.
И в стране, в стране чужой
Мы пируем пир веселый
И за
родину мы пьем…
Мы пируем…
Теперь припоминаю странное обстоятельство, не могшее в то время обратить на себя мое внимание: никто ни словом не намекнул, не
вспомнил, что у него есть другой мир,
родина, родные, друзья.
Через минуту что-то ударило меня будто огромным камнем. Я упал; кровь лилась из ноги струею. Помню, что тут я вдруг сразу
вспомнил все:
родину, родных, друзей, и радостно подумал, что я еще увижу их.
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее.
Вспомнил он свою
родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И
вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.
Володя замолчал, задумался и
вспомнил почему-то далекую
родину под этим брильянтовым небом, среди этой волшебной, точно сказочной, обстановки.
Но, взглянув на шедшего рядышком Иванушку и
вспомнив скорбный взгляд Абрама, каким встретил он его при возвращенье на
родину,
вспомнив слезы на глазах невесткиных и голодавших ребятишек, тотчас прогнал от себя возникшую мысль, как нечестивую, как греховную…
— Полноте! — начал Зинзага. — Что вы ссоритесь, дон Бутронца? Что сделала вам донна Бутронца? Зачем вы доводите ее до слез?
Вспомните вашу великую
родину, дон Бутронца, вашу
родину, страну, в которой поклонение красоте тесно связано с поклонением женщине!
Вспомните!
«Как же быть»…
Вспомним Гомера. Феакийцы в подобных обстоятельствах знали, как быть. «Жалея» странников, они отвозили их на своих кораблях на
родину, хотя им была хорошо известна страшная угроза Поссидона.
Вспоминая о впечатлении, произведенном на него одним из первых русских легальных марксистов, Н. В. Водовозовым, Короленко в некрологе его писал в 1896 году: «Хочется верить, что
родина наша не оскудела еще молодыми силами, идущими на свою очередную смену поколений для трудной работы, намеченной лучшими силами поколений предыдущих».
— Оратор указал на то, что я служу
родине пером. Господа! Трудная это служба! Я не знаю, есть ли на свете служба тяжелее службы русского писателя, потому что ничего нет тяжелее, как хотеть сказать, считать себя обязанным сказать, — и не мочь сказать. Когда я думаю о работе русского писателя, я всегда
вспоминаю слова Некрасова о русской музе — бледной, окровавленной, иссеченной кнутом. И вот, господа, я предлагаю всем вам выпить не за государя-императора, а
Я
вспомнил голую, пустынную степь между Никитовкой и Хацепетовкой и вообразил себе шагающего по ней Александра Иваныча с его сомнениями, тоской по
родине и страхом одиночества… Он прочел на моем лице скуку и вздохнул.
Баранщикову это показалось ужасно недостойно и придирчиво, и он
вспомнил, какое отвращение внушил к себе молодой жене своей Ахмедуде, и опять затосковал о
родине и сейчас же ощутил непреодолимое желание вернуться в Россию.