Садится Орша на коня,
Дал знак рукой, гремя, звеня,
Средь
вопля женщин и детей
Все повскакали на коней,
И каждый с знаменьем креста
За ним проехал в ворота;
Лишь он, безмолвный, не крестясь,
Как бусурман, татарский князь,
К своим приближась воротам,
Возвел глаза — не к небесам;
Возвел он их на терем тот,
Где прежде жил он без забот,
Где нынче ветер лишь живет,
И где, качая изредка
Дверь без ключа и без замка,
Как мать качает колыбель,
Поет гульливая метель!..
Неточные совпадения
Мужчины и
женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был; жители перекликались со двора в двор, наскакивали друг на друга,
вопили и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно вбежала Ассоль.
Да куда я пойду! —
вопила, рыдая и задыхаясь, бедная
женщина.
Впереди толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные
женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в руках,
женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух
воплями и воем.
— Что я сделал! оскорбил тебя,
женщину, сестру! — вырывались у него
вопли среди рыданий. — Это был не я, не человек: зверь сделал преступление. Что это такое было! — говорил он с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только пришел в себя.
Носильщики поставили гроб,
женщины выли, или «
вопили», как говорят у нас в деревнях.
— На дуэль! —
завопил опять старикашка, задыхаясь и брызгая с каждым словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что, может быть, во всем вашем роде нет и не было выше и честнее — слышите, честнее —
женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее! А вы, Дмитрий Федорович, на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало быть, сами присудили, что и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
Все три
женщины голосили вместе, и тотчас же ожесточенные
вопли раздались по всем коридорам и каморкам заведения. Это был тот общий припадок великой истерии, который овладевает иногда заключенными в тюрьмах, или то стихийное безумие (raptus), которое охватывает внезапно и повально весь сумасшедший дом, отчего бледнеют даже опытные психиатры.
Плотники при этом начали креститься; в народе между старух и
женщин раздался плач и
вопль; у всех мужчин были лица мрачные; колокол продолжал глухо прозванивать, как бы совершая себе похоронный звон.
И разъяренная баба бросилась на бедную девочку, но, увидав смотревшую с крыльца
женщину, жилицу нижнего этажа, вдруг остановилась и, обращаясь к ней,
завопила еще визгливее прежнего, размахивая руками, как будто беря ее в свидетельницы чудовищного преступления ее бедной жертвы.
Муза начала играть, но избранная ею пьеса оказалась такою печальной и грустною, что Сусанне Николаевне и Углакову было тяжело даже слушать эти как бы сердечные
вопли бедной
женщины. Муза догадалась об этом и, перестав играть, обратилась к Углакову...
— Ну, я теперь знаю, что мне угодно! — воскликнула Миропа Дмитриевна и помчалась к обер-полицеймейстеру, которому с плачем и
воплями выпечатала, что она бедная
женщина, ограбленная теперь таким-то камергером, который живет у нее на квартире.
Карты коробились, перегибались, двигались, словно хотели выскочить из печки. Передонов схватил кочергу и колотил по картам. Посыпались во все стороны мелкие, яркие искры, — и вдруг, в ярком и злом смятении искр поднялась из огня княгиня, маленькая, пепельно-серая
женщина, вся осыпанная потухающими огоньками: она пронзительно
вопила тонким голоском, шипела и плевала на огонь.
Инспектор не успел прийти в себя от этого сюрприза, как бедная
женщина с раскрасневшимся лицом и бегающими глазами перескакивала от одного к другому и, с каким-то
воплем, по очереди всем им плевала в глаза.
Эти
вопли и стоны вывели Марфу Андревну из обморока, и это было к счастию обеих — иначе обе несчастные
женщины провалялись бы здесь бог весть до какого времени.
«Ришар, — говорит она, — я невинна, да неужели и ты не веришь, что невинна!» И тут уже среди стона угнетенной
женщины звучит
вопль негодования, гордости, той непреклонной гордости, которая развивается на краю унижения, после потери всех надежд, — развивается вместе с сознанием своего достоинства и тупой безвыходности положения.
Он любил хорошо поесть и выпить, идеально играл в винт, знал вкус в
женщинах и лошадях, в остальном же прочем был туг и неподвижен, как тюлень, и чтобы вызвать его из состояния покоя, требовалось что-нибудь необыкновенное, слишком возмутительное, и тогда уж он забывал всё на свете и проявлял крайнюю подвижность:
вопил о дуэли, писал на семи листах прошение министру, сломя голову скакал по уезду, пускал публично «подлеца», судился и т. п.
Вся площадь оглашается
воплями.
Женщины, друзья и клиенты шныряют в толпе.
Хозяйка нумеров бегала по коридору и
вопила… кто-то побежал за полицией, кто-то накинулся на хозяйку, да заодно уж и ее избил; одна
женщина, обезумев от страха и побоев, в растерзанном виде бегала по коридору и ревмя ревела неистовым, истерическим голосом — и все это среди чада и смрада, в тумане табачного дыма, при тусклом свете коридорной лампочки.
Бешеная скачка, изуверное круженье, прыжки, пляска, топот ногами, дикие
вопли и завыванья мужчин, исступленный визг
женщин, неистовый рев дьякона, бессмысленные крики юрода казались ей необычными, странными и возбуждали сомненья в святости виденного и слышанного.
С грозно-восторженным воем бросятся на него
женщины, схватят его за голову, за руки, за ноги и разорвут на части, и даже не услышат ни
воплей его, ни стонов.
Удары кнута и бичевание шпицрутенами с
воплем и стоном бичуемых раздавались по штабу, но крик кантонистов и визг
женщин под розгами заглушал и прикрывал все.