Неточные совпадения
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой
в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше:
в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез
в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже
вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой
руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь
в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
И при этом он делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза,
в страстных местах потрясал головою или во время пауз, оторвав правую
руку от струн, вдруг на секунду окаменевал и
вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
Копье задрожало
в руке Иоанна. Еще единый миг, оно
вонзилось бы
в грудь юродивого, но новый крик народа удержал его на воздухе. Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю, но буря должна была разразиться.
Руслан, досаду
в сердце кроя,
Грозит ей молча копием,
Трясет его
рукой свободной,
И, задрожав, булат холодный
Вонзился в дерзостный язык.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца
вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот встал
в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные
руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает
в облаках синий змий и тонет, сгорает
в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул
в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Надобно быстро подсечь, и если рыба невелика, то легонько ее вытащить; если же вы послышите большую рыбу, то после подсечки, которая должна быть довольно сильна, чтобы жало крючка могло
вонзиться глубже, надобно дать ей свободу ходить на кругах, не ослабляя лесы, и не вдруг выводить на поверхность воды, а терпеливо дожидаться, когда рыба утомится и сделается смирна; тогда, смотря по удобству берега или подведя поближе, взять ее
рукою под жабры, если берег крут — или вытащить ее таском, если берег полог, для чего надобно отбежать назад или
в сторону.
Мальчик идет
в сумраке поля по широкой серой ленте дороги; прямая, точно шпага, она
вонзается в бок города, неуклонно направленная могучей незримой
рукою. Деревья по сторонам ее, точно незажженные факелы, их черные большие кисти неподвижны над молчаливою, чего-то ожидающей землей.
Когда к дверям лавки подходил какой-нибудь старик и, кланяясь, тихо просил милостыню, приказчик брал за голову маленькую рыбку и совал её
в руку нищего хвостом — так, чтоб кости плавников
вонзились в мякоть ладони просящего.
Веревка с необычайной быстротой вновь побежала из ловких
рук атамана, но вдруг лодку дернуло, и Ваня с глухим стоном выругался: медный крючок с размаха
вонзился ему
в мякоть ладони под мизинцем и засел там во всю глубину извива.
«Придержи», — шепнул главный рыбак; лодка приостановилась, острога скользнула
в воду, шла сначала медленно, потом быстро
вонзилась, и через несколько секунд был осторожно вытащен огромный язь, по крайней мере фунтов
в шесть, увязший
в зубьях остроги; зазубрины так въелись
в тело язя, что даже
руками не вдруг его сняли.
Размышлять больше не о чем, да и некогда, нож, крепко взятый решительною
рукой, глубоко
вонзился в спай крышки портфеля, но вдруг Висленев вздрогнул, нож завизжал, вырвался из его
рук, точно отнятый сторонней силой, и упал куда-то далеко за окном,
в густую траву, а
в комнате, среди глубочайшей ночной тишины, с рычаньем раскатился оглушительный звон, треск, шипение, свист и грохот.
Отовсюду снизу тянулись
руки, и пальцы на них судорожно сокращались, хватая все, и кто попадал
в эту западню, тот уже не мог выбраться назад: сотни пальцев, крепких и слепых, как клешни, сжимали ноги, цеплялись за одежду, валили человека на себя,
вонзались в глаза и душили.
Платонида отчаянно вскрикнула, юркнула из-под
рук свекра на пол, и
в руке ее блеснул топор, которым она за час перед этим собиралась щипать лучину.
В одно мгновенье топор этот, звякнув,
вонзился в столб галереи, и
в это же самое мгновение Маркел Семеныч тяжело ряхнулся навзничь и застонал.
Платонида воспользовалась этим движением — юркнула из-под
рук свекра на пол, и
в руке ее вдруг блеснул топор, которым она за час перед этим собиралась щепать лучину.
В одно мгновенье топор этот звякнул,
вонзился в столб галереи, и
в это же самое мгновение Маркел Семеныч тяжело ряхнулся навзничь и застонал…