Неточные совпадения
Чудён ему и памятен
Старообряд Кропильников,
Старик, вся жизнь которого
То
воля, то острог.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, —
старики седые и плакали горько, что сладкую
волю свою прогуляли; были и молодые, кои той
воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная
воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного
старика; но я хотел вырваться на
волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Между тем он учился, как и другие, как все, то есть до пятнадцати лет в пансионе; потом
старики Обломовы, после долгой борьбы, решились послать Илюшу в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца.
Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засухи, неурожай,
старик Обломов крестился и тоже со слезами приговаривал: «
Воля Божья; с Богом спорить не станешь! Надо благодарить Господа и за то, что есть».
Когда же наставало не веселое событие, не обед, не соблазнительная закулисная драма, а затрогивались нервы жизни, слышался в ней громовой раскат, когда около него возникал важный вопрос, требовавший мысли или
воли,
старик тупо недоумевал, впадал в беспокойное молчание и только учащенно жевал губами.
— Я спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: «Все старое нехорошо, и сами
старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай
волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, — вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
Говорю это я ему раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении
воли своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты,
старик, об уме моем говоришь; а может, ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
— Да ты хозяин, ты и отдай. Что тебе? Твоя
воля, — сказал сердитый
старик.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой
старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства
воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Тогда только оценил я все безотрадное этой жизни; с сокрушенным сердцем смотрел я на грустный смысл этого одинокого, оставленного существования, потухавшего на сухом, жестком каменистом пустыре, который он сам создал возле себя, но который изменить было не в его
воле; он знал это, видел приближающуюся смерть и, переламывая слабость и дряхлость, ревниво и упорно выдерживал себя. Мне бывало ужасно жаль
старика, но делать было нечего — он был неприступен.
Старик, о котором идет речь, был существо простое, доброе и преданное за всякую ласку, которых, вероятно, ему не много доставалось в жизни. Он делал кампанию 1812 года, грудь его была покрыта медалями, срок свой он выслужил и остался по доброй
воле, не зная, куда деться.
И для кого этот гордый
старик, так искренно презиравший людей, так хорошо знавший их, представлял свою роль бесстрастного судьи? — для женщины, которой
волю он сломил, несмотря на то что она иногда ему противуречила, для больного, постоянно лежавшего под ножом оператора, для мальчика, из резвости которого он развил непокорность, для дюжины лакеев, которых он не считал людьми!
Наконец скончался и
старик отец, достигнув глубокой старости, а вскоре после его смерти в народе пронеслись слухи о предстоящей
воле…
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и
стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на имя неизвестного, переходят к ней. Тем не менее вольной он ей не давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на
волю двоих ее сыновей-подростков и поместил их в ученье в Москву.
Старик Рыхлинский по — прежнему выходил к завтраку и обеду, по — прежнему спрашивал: «Qui a la règle», по — прежнему чинил суд и расправу. Его жена также степенно вела обширное хозяйство, Марыня занималась с нами, не давая больше
воли своим чувствам, и вся семья гордо несла свое горе, ожидая новых ударов судьбы.
В ту же осень Эвелина объявила
старикам Яскульским свое неизменное решение выйти за слепого «из усадьбы». Старушка мать заплакала, а отец, помолившись перед иконами, объявил, что, по его мнению, именно такова
воля божия относительно данного случая.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший
волю гневному чувству. Только кинув искоса взгляд на Петра,
старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
А за стариком-то жить нехудо, своя
воля; только бы быть замужем, дети все его.
— Татьяну я не проклинал, хотя она и вышла из моей
воли, — оправдывался
старик, — зато и расхлебывает теперь горе…
— Вот что, друг, — заговорил Кишкин, положив руку на плечо Турке, — кто из фотьянских
стариков жив, которые работали при казне?.. Значит, сейчас после
воли?
— Теперь я… ежели, например, я двадцать пять лет, по два раза в сутки, изо дня в день в шахту спускался, — ораторствовал
старик Ефим Андреич, размахивая руками. — Какая мне
воля, ежели я к ненастью поясницы не могу разогнуть?
О
воле точно боялись говорить, — кто знает, что еще будет? — а
старики грустно вздыхали: может, и хуже будет.
— Однова она, воля-то наша, прилетела… — говорил Рачитель, возвращаясь с полуштофом. — Вон как народ поворачивает с радости: скоро новую бочку починать… Агап, а батька своего видел? Тоже в кабак прибрел, вместе с старым Ковальчуком… Загуляли
старики.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!..
Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Вот с кровли тюрьмы падает человек и убивается на месте; кто-то рассказывает, что у него отняли
волов цезарские солдаты; кто-то говорит о
старике, ослепленном пытальщиками.
— Ну, так я к ним; беседуйте себе, — я мое сделал, лучше
волю не слышать, ежели не хотите меня послухать, — проговорил шутя
старик и поднялся.
Делать нечего,
старик вплакался, пошел опять к барину: «Возьми, батюшка, назад, не дай с голоду умереть!» Вот оно воля-то что значит!
— Именно чудак, — подтвердил Петр Михайлыч, — не глупый бы
старик, богомольный, а все преставления света боится… Я часто с ним прежде споривал: грех, говорю, искушать судьбы божий, надобно жить честно и праведно, а тут буди его святая
воля…
— Ах, детки, детки! — говорит он, — и жаль вас, и хотелось бы приласкать да приголубить вас, да, видно, нечего делать — не судьба! Сами вы от родителей бежите, свои у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым побыть, чем со
стариком ворчуном! Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и просишь отца небесного: твори, Господи,
волю свою!
Это был злодей, каких мало, резавший хладнокровно
стариков и детей, — человек с страшной силой
воли и с гордым сознанием своей силы.
Марфа Андревна до сего времени, идучи с отцом Алексеем, всё о покосах изволили разговаривать и внимания на меня будто не обращали, а тут вдруг ступили ножками на крыльцо, оборачиваются ко мне и изволят говорить такое слово: «Вот тебе, слуга мой, отпускная: пусти своих
стариков и брата с детьми на
волю!» и положили мне за жилет эту отпускную…
Тишина в комнате кажется такой же плотной и серой, точно кошма на полу. С
воли чуть слышно доносятся неясные звуки боязливой и осторожной ночной жизни города, они безличны и не колеблют ни устоявшейся тишины, ни мысль
старика, углублённую в прошлое.
Она спросила так серьёзно, что
старик, усмехнувшись помимо
воли, предложил ей сесть. Шаркая ногою о пол, она смотрела в лицо Кожемякина прозрачно-синими глазами, весело оскалив зубы, и просила о чём-то, а он, озадаченный её смелостью, плохо понимая слова, мигал утомлёнными глазами и бормотал...
«Обыватель всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда надлежит на порочную его
волю воздействовать», — продолжает
старик, и вдруг, прекращая чтение и отирая навернувшиеся на глазах слезы (с некоторого времени, и именно с выхода в отставку, он приобрел так называемый «слезный дар»), прибавляет...
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с
волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать
старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Софья Николавна дала полную
волю своим пылким чувствам, своему увлекательному красноречию — и окончательно понравилась
старику.
Но Арина Васильевна, уже настроенная дочерьми, как-то не испугалась за своего сынка и отвечала: «Твоя
воля, Степан Михайлович; что тебе угодно, того и я желаю; да только какое же будет от них тебе уважение, если они поставят на своем после твоего родительского запрещенья?» Пошлая хитрость удалась: самолюбие
старика расшевелилось, и он решился подержаться.
«Батюшка, Степан Михайлыч! — голосила Арина Васильевна, —
воля твоя святая, делай что тебе угодно, мы все в твоей власти, только не позорь нас, не срами своего рода перед невесткой; она человек новый, ты ее до смерти перепугаешь…» Вероятно, эти слова образумили
старика.
Он не переставал хвастать перед женою; говорил, что плевать теперь хочет на
старика, в грош его не ставит и не боится настолько — при этом он показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар; говорил, что сам стал себе хозяин, сам обзавелся семьею, сам над собой властен, никого не уважит, и покажи ему только вид какой, только его и знали: возьмет жену, ребенка, станет жить своей
волей; о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
— Дуня, дитятко, полно! Не гневи господа; его святая
воля! — говорил
старик, поддерживая ее. — Тебе создатель милосердый оставил дитятко, береги себя в подпору ему… Вот и я, я стану оберегать тебя… Дунюшка, дитятко мое!.. Пока глаза мои смотрят, пока руки владеют, не покину тебя, стану беречь тебя и ходить за тобою, стану просить господа… Он нас не оставит… Полно!..
Поди,
старик, я беднее тебя, ты на
воле.
Вслед за этим событием начал прихварывать дедушка Еремей. Он всё реже выходил собирать тряпки, оставался дома и скучно бродил по двору или лежал в своей тёмной конуре. Приближалась весна, и в те дни, когда на небе ласково сияло тёплое солнце, —
старик сидел где-нибудь на припёке, озабоченно высчитывая что-то на пальцах и беззвучно шевеля губами. Сказки детям он стал рассказывать реже и хуже. Заговорит и вдруг закашляется. В груди у него что-то хрипело, точно просилось на
волю.
И потом так же спокойно рассказывает о встрече со
стариком, который просит его подвезти. Предлагает ему сесть рядом с собой, но тот, бывший барский камердинер, после объявления
воли выброшенный наследниками за старостью и недовольный всем, еще помнит барскую дисциплину и, отказавшись, садится рядом с ямщиком на облучок, ворчит и ругает все новое, даже
волю.
— Ишь ты, слава богу, с воли-то пришел, как лихо ест! В охотку еще! — пробормотал седой
старик с землистым цветом лица и мутными глазами, глядя на Луговского.
— Потому он дурак, — сказал
старик. — Кабы он спервоначала не дал ей ходу, а укороту бы дал настоящую, жила бы, небось.
Волю не давать надо сначала. Не верь лошади в поле, а жене в доме.
— Нет, почтеннейший! — говорил
старик, покачивая головою, —
воля ваша, я не согласен с вами. Ну рассудите милостиво: здесь берут по рублю с персоны и подают только по четыре блюда; а в ресторации «Мыс Доброй Надежды»…
— Ах, сударь! — отвечал купец, — не под лета бы мне эта к скакать; и добро б я спешил на радость, а то… но делать нечего; не мне роптать, окаянному грешнику… его святая
воля! —
Старик закрыл глаза рукою, и крупные слезы закапали на его седую бороду.
Жениться он тоже не хотел, да отец бил его, и
старики велели слушать отцовскую
волю; он женился, ушел с топором и там остался.
— Коли ты не дашь
воли языку, то греха не должно бы, пожалуй, выйти. А если их довести до атамана, то это, думаю я, беспокойно будет и нам и им. Нам надо своё дело делать, им — идти. — Эй! Далеко ещё вам идти? — спросил
старик, хотя я уже говорил ему, как далеко.