Неточные совпадения
На нем были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая
вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную
черную свитку.
Они уже вышли на поляну.
Стал виден весь костер и маленькие
черные фигуры людей
вокруг него.
Жихарев беспокойно ходит
вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все время играют. Он похудел, хищный нос его
стал острее; когда он стоит боком к огню, на щеку его ложится
черная тень носа.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли
черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они
становятся светлее, точно омылись водою реки. Все
вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Подходила зима. По утрам кочки грязи, голые сучья деревьев, железные крыши домов и церквей покрывались синеватым инеем; холодный ветер разогнал осенние туманы, воздух, ещё недавно влажный и мутный,
стал беспокойно прозрачным. Открылись глубокие пустынные дали,
почернели леса,
стало видно, как на раздетых холмах
вокруг города неприютно качаются тонкие серые былинки.
Чем темнее
становились они пред ним, тем тяжелей было ему дышать от странного чувства, в котором была и тоска о чём-то, и злорадство, и страх от сознания своего одиночества в этой
чёрной, печальной жизни, что крутилась
вокруг него бешеным вихрем…
Я почувствовал во рту папиросу, а перед носом увидел чашку и
стал жадно пить
черный кофе. После четырех чашек винтообразный нарез
вокруг комнаты перестал увлекать меня, в голове
стало мутно и глупо.
Вздрогнул, помню, и оглянулся я, ибо — жутко мне
стало: вижу в старике нечто безумное. И эти
чёрные тени лежат
вокруг, прислушиваясь; шорохи лесные отовсюду ползут, заглушая слабый треск углей, тихий звон ручья. Мне тоже захотелось на колени встать. Он уже громко говорит, как бы споря...
Все впадины на нем
стали резкими и
черными, морщинки на висках и складки около носа и
вокруг рта углубились.
Он закашлялся, завозился и
стал ожесточенно плевать в костер.
Вокруг нас всё было глухо завешено густой пеленой тьмы. Небо над нами тоже было темно, луны еще не было. Море скорее чувствовалось, чем было видимо нам, — так густа была тьма впереди нас. Казалось, на землю спустился
черный туман. Костер гас.
— Это, брат, нелепо! — сказал ротмистр, тихонько приглаживая рукой растрепанные волосы неподвижного учителя. Потом ротмистр прислушался к его дыханию, горячему и прерывистому, посмотрел в лицо, осунувшееся и землистое, вздохнул и, строго нахмурив брови, осмотрелся
вокруг. Лампа была скверная: огонь в ней дрожал, и по стенам ночлежки молча прыгали
черные тени. Ротмистр
стал упорно смотреть на их безмолвную игру, разглаживая себе бороду.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но от огня мрак
вокруг стал совсем
черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Не умом я понял. Всем телом, каждою его клеточкою я в мятущемся ужасе чувствовал свою обреченность. И напрасно ум противился, упирался, смотря в сторону. Мутный ужас смял его и втянул в себя. И все
вокруг втянул. Бессмысленна
стала жизнь в ее красках, борьбе и исканиях. Я уничтожусь, и это неизбежно. Не через неделю, так через двадцать лет. Рассклизну, начну мешаться с землей, все во мне начнет сквозить, пусто
станет меж ребрами, на дне пустого черепа мозг ляжет горсточкою
черного перегноя…
Вот приблизились, вот кругами
стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя
вокруг себя пушистою трубой (хвостом); и вот налетела чья-то белая собака, и вслед за ней
черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь,
стали собаки.