Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега,
вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто
в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и
шею.
Он молча вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей
войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее
в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и
шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за
шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять
вошел в вагон.
Пришел Грушницкий и бросился мне на
шею, — он произведен
в офицеры. Мы выпили шампанского. Доктор Вернер
вошел вслед за ним.
Минуту спустя
вошла хозяйка, женщина пожилых лет,
в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на
шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок
в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов.
Не вытерпел атаман Мосий
Шило, истоптал ногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову,
вошел в доверенность к паше, стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками.
Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый,
в коричневом фраке с медными пуговицами и
в розовом платочке на
шее. Он осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый
в толстый, коричневый пиджак, обмотавший
шею клетчатым кашне; покашливая
в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером,
вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
С этого момента Самгину стало казаться, что у всех запасных открытые рты и лица людей, которые задыхаются. От ветра, пыли, бабьего воя, пьяных песен и непрерывной, бессмысленной ругани кружилась голова. Он
вошел на паперть церкви; на ступенях торчали какие-то однообразно-спокойные люди и среди них старичок с медалью на
шее, тот, который сидел
в купе вместе с Климом.
Вошла Марина
в сером халате, зашпиленном английскими булавками, с полотенцем на
шее и распущенными по спине волосами, похожая на княжну Тараканову с картины Флавицкого и на уголовную арестантку; села к столу, вытянув ноги
в бархатных сапогах, и сказала Самгину...
Самгин был доволен, что Варвара помешала ему ответить. Она
вошла в столовую, приподняв плечи так, как будто ее ударили по голове. От этого ее длинная
шея стала нормальной, короче, но лицо покраснело, и глаза сверкали зеленым гневом.
И, накинув на
шею косынку,
вошла вслед за ним
в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.
Вошел человек лет сорока, принадлежащий к крупной породе, высокий, объемистый
в плечах и во всем туловище, с крупными чертами лица, с большой головой, с крепкой, коротенькой
шеей, с большими навыкате глазами, толстогубый.
Вдруг сзади его скрипнула дверь, и
в комнату
вошла та самая женщина, которую он видел с голой
шеей и локтями.
Но бабушка, насупясь, сидела и не глядела, как
вошел Райский, как они обнимались с Титом Никонычем, как жеманно кланялась Полина Карповна, сорокапятилетняя разряженная женщина,
в кисейном платье, с весьма открытой
шеей, с плохо застегнутыми на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко.
— Но-но-но, тубо! — крикнул он на нее, как на собачонку. — Видишь, Аркадий: нас сегодня несколько парней сговорились пообедать у татар. Я уж тебя не выпущу, поезжай с нами. Пообедаем; я этих тотчас же
в шею — и тогда наболтаемся. Да
входи,
входи! Мы ведь сейчас и выходим, минутку только постоять…
Одно только слово, — прокричал я, уже схватив чемодан, — если я сейчас к вам опять «кинулся на
шею», то единственно потому, что, когда я
вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне этот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и это после давешнего «дебюта»; этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое «юное сердце» опять
в вашу сторону.
У нас стали думать, чем бы оказать им внимание, чтоб смягчить отказы, и придумали
сшить легкие полотняные или коленкоровые башмаки, чтоб надеть их, сверх сапог,
входя в японские комнаты.
Нехлюдов слез с пролетки и вслед за ломовым, опять мимо пожарного часового,
вошел на двор участка. На дворе теперь пожарные уже кончили мыть дроги, и на их месте стоял высокий костлявый брандмайор с синим околышем и, заложив руки
в карманы, строго смотрел на буланого с наеденной
шеей жеребца, которого пожарный водил перед ним. Жеребец припадал на переднюю ногу, и брандмайор сердито говорил что-то стоявшему тут же ветеринару.
Наконец приехал и Матвей Никитич, и судебный пристав, худой человек с длинной
шеей и походкой на бок и также на бок выставляемой нижней губой,
вошел в комнату присяжных.
В соседней комнате заскрипела кровать. Дверь отворилась, и
вошел человек лет пятидесяти, толстый, низкого росту, с бычачьей
шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу.
— Три года тому назад, однажды,
в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой
шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий
в черкесской шапке,
в военной шинели, окутанный шалью,
вошел в комнату, требуя лошадей.
Минуту спустя дверь отворилась, и
вошел, или, лучше сказать, влез толстый человек
в зеленом сюртуке. Голова его неподвижно покоилась на короткой
шее, казавшейся еще толще от двухэтажного подбородка. Казалось, и с виду он принадлежал к числу тех людей, которые не ломали никогда головы над пустяками и которых вся жизнь катилась по маслу.
Кожин не замечал, как крупные слезы катились у него по лицу, а Марья смотрела на него, не смея дохнуть. Ничего подобного она еще не видала, и это сильное мужское горе, такое хорошее и чистое, поразило ее. Вот так бы сама бросилась к нему на
шею, обняла, приголубила, заговорила жалкими бабьими словами, вместе поплакала… Но
в этот момент
вошел в избу Петр Васильич, слегка пошатывавшийся на ногах… Он подозрительно окинул своим единственным оком гостя и сестрицу, а потом забормотал...
Наконец
в залу
вошла и сама Эмма Эдуардовна. Она была величественнее, чем когда бы то ни было, — одетая
в черное шелковое платье, из которого точно боевые башни, выступали ее огромные груди, на которые ниспадали два жирных подбородка,
в черных шелковых митенках, с огромной золотой цепью, трижды обмотанной вокруг
шеи и кончавшейся тяжелым медальоном, висевшим на самом животе.
С трудом вспоминал он, как для храбрости пил он на извозчике отвратительно пахнувший настоящими постельными клопами ром, как его мутило от этого пойла, как он
вошел в большую залу, где огненными колесами вертелись огни люстр и канделябров на стенах, где фантастическими розовыми, синими, фиолетовыми пятнами двигались женщины и ослепительно-пряным, победным блеском сверкала белизна
шей, грудей и рук.
И тотчас же девушки одна за другой потянулись
в маленькую гостиную с серой плюшевой мебелью и голубым фонарем. Они
входили, протягивали всем поочередно непривычные к рукопожатиям, негнущиеся ладони, называли коротко, вполголоса, свое имя: Маня, Катя, Люба… Садились к кому-нибудь на колени, обнимали за
шею и, по обыкновению, начинали клянчить...
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не
входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на
шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Когда мы с сестрицей
вошли туда, бабушка, все тетушки и двоюродные наши сестры, повязанные черными платками, а иные и
в черных платках на
шее, сидели молча друг возле друга; оба дяди также были там; общий вид этой картины произвел на меня тяжелое впечатление.
Вошли и видим:
в общей зале один господин, без верхнего платья, танцует с девицами, сам пьет и их поит шампанским, потом бросился и к нам на
шею: «Ах, очень рад!..
Горничная,
в старом желтом платье с полинялым платочком на
шее,
вошла с блюдечком молока
в руке и поставила его перед котенком. Котенок дрогнул, зажмурился и принялся лакать.
Никогда она не давала себе отчета, какого рода чувства возбуждал
в ней Копорьев, но, вероятно, у нее
вошло в привычку называть его «херувимом», потому что это название не оставляло его даже тогда, когда «херувим» однажды предстал перед нею
в вицмундире и с Анной на
шее.
Часу во втором
вошел в контору высокий старик, несколько согбенный,
в длинном из серо-немецкого сукна сюртуке и с Анной на
шее. Аггей Никитич сразу же подумал, что это какой-нибудь ученый человек.
Б-кий и Т-кий тем временем уже
вошли в острог, где М-кий уже поджидал их у ворот и прямо бросился к ним на
шею, хотя до сих пор никогда их и не видывал.
Пока Лорис-Меликов был
в комнате нукеров,
вошел и четвертый мюрид Хаджи-Мурата, аварец Ханефи, с волосатым лицом и
шеей и мохнатой, точно мехом обросшей, выпуклой грудью. Это был нерассуждающий, здоровенный работник, всегда поглощенный своим делом, без рассуждения, как и Элдар, повинующийся своему хозяину.
Злоба закипела
в Передонове. Он стремительно ударил
шилом в обои. Содрогание пробежало по стене. Передонов, торжествуя, завыл и принялся плясать, потрясая
шилом.
Вошла Варвара.
Я отворил дверь и пригласил «синего» жандарма
войти, — это был Пепко
в синем сербском мундире. Со страху Федосья видела только один синий цвет, а не разобрала, что Пепко был не
в мундире русского покроя, а
в сербской куцой курточке. Можно себе представить ее удивление, когда жандарм бросился ко мне на
шею и принялся горячо целовать, а потом проделал то же самое с ней.
Пока хозяйка вздувала огонь, а хозяин слезал с полатей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей степени; они стучали
в ворота, бранили хозяина, а особливо один, который испорченным русским языком, примешивая ругательства на чистом польском, грозился сломить хозяину
шею. На постоялом дворе все, кроме Юрия, проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и толстый поляк,
в провожании двух казаков,
вошел в избу. Казаки,
войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не снимая шапки, закричал сиповатым басом...
Бросив поводья подбежавшему заводскому конюху, Бобров похлопал крутую, потемневшую от пота
шею лошади и
вошел вслед за Ниной
в гостиную. Анна Афанасьевна, сидевшая за самоваром, сделала вид, будто необычайно поражена приездом Боброва.
Входит Силан. Выкинь его сундучишко на улицу и самого
в шею.
Я пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я,
войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную
шею, его тень на стене, то мне захотелось броситься к нему на
шею и, как учила Аксинья, поклониться ему
в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить
в голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот
вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного голову на своей длинной
шее.
—
Войдите, — повторил нежно тот же спокойный голос, и мы очутились
в комнате. Между окном и столом стоял человек
в нижней рубашке и полосатых брюках, — человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с темными гладкими волосами, толстой
шеей и перебитым носом, конец которого торчал как сучок. Ему было лет тридцать. Он заводил карманные часы, а теперь приложил их к уху.
Несколько слуг бросились было
в разные стороны, но
в ту же минуту старая женщина, набеленная и нарумяненая, убранная цветами и мишурою,
в штофном робронде, с открытой
шеей и грудью,
вошла припевая и подплясывая.
Крепко обняв его за
шею, дохнув тёплым запахом вина, она поцеловала его сладкими, липкими губами, он, не успев ответить на поцелуй, громко чмокнул воздух.
Войдя в светёлку, заперев за собою дверь, он решительно протянул руки, девушка подалась вперёд,
вошла в кольцо его рук, говоря дрожащим голосом...
Впереди нас и сзади нас шли люди, направлявшиеся туда же, куда и мы, — мужчины
в меховых пальто, женщины
в длинных дипломатах и пальмерстонах из претендующей на роскошь материи: шелковые цветы по плисовому полю, с боа на
шеях и
в белых шелковых платках на головах; все это
входило в подъезд и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, раздевалось, обнаруживая по большей части жалко-роскошные туалеты, где шелк заменяла наполовину бумага, золото — бронза, бриллианты — шлифованное стекло, а свежесть лица и блеск глаз — цинковые белила, кармин и тердесьен.
У рыбаков есть свой особенный шик. Когда улов особенно богат, надо не
войти в залив, а прямо влететь на веслах, и трое гребцов мерно и часто, все как один, напрягая спину и мышцы рук, нагнув сильно
шеи, почти запрокидываясь назад, заставляют лодку быстрыми, короткими толчками мчаться по тихой глади залива. Атаман, лицом к нам, гребет стоя; он руководит направлением баркаса.
Не успела она проговорить свое обещанье, как дети, слушавшие сначала очень внимательно, бросились со всех ног осаждать ее; кто цеплялся за ее платье, кто усиливался влезть на ее колена, кто успел обхватить ее
шею и осыпал лицо поцелуями; осада сопровождалась такими шумными овациями, такими криками радости, что мисс Бликс
вошла в одну дверь,
в другую вбежала молодая швейцарка, приглашенная
в дом как учительница музыки для старшей дочери; за ними показалась кормилица, державшая новорожденного, укутанного
в одеяло с ниспадавшими до полу кружевными обшивками.
Бессеменов. Знаю я… Всё знаю… (Уходит
в сени. Елена пожимает плечами вслед ему. Проходит к окнам, садится на кушетку и, закинув руки за
шею, о чем-то думает. На лице у нее является улыбка, она мечтательно закрывает глаза. Петр
входит, сумрачный, растрепанный. Он встряхивает головой, как бы желая сбросить с нее что-то. Видит Елену, останавливается.)
В то время
в избу
вошел целовальник; закинув коренастые руки свои назад за
шею, он протяжно зевнул и сказал, потягиваясь...