Неточные совпадения
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите
заболел, и его
возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие
боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая,
возвращая ему веру в красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше…
Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, — она любила его до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже остались только маленькая
боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и
вертело.
— Настоящая змея! — с улыбкой проговорила Раиса Павловна, вставая с кушетки. — Я сама устрою тебе все… Сиди смирно и не
верти головой. Какие у тебя славные волосы, Луша! — любовалась она, перебирая в руках тяжелые пряди еще не просохших волос. — Настоящий шелк… У затылка не нужно плести косу очень туго, а то будет
болеть голова. Вот так будет лучше…
Вдруг странную, непонятную
боль ощущает он в голове, во всем теле… Он пробует открыть глаза, встать, но не может пошевелиться… Он чувствует только, что кто-то обхватил железными ладонями его голову и безжалостно
вертит уши…
Боль невыносимая…
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и, медленно
вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и
боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.
У Егора Тимофеевича случались сильные головные
боли, и ему поставили на затылок мушку. Когда ее сдирали, он кричал от
боли и ругался, а потом
повертел головою, засмеялся и сказал...
Кто же накормит нас? Кто
вернет нам мужей и детей? Кто утишит нашу
боль?
Я почти машинально
возвращаю поцелуй и закрываю глаза… Но спать мне не хочется. Мастерски вправленная доктором, забинтованная рука не
болит больше. Приятное тепло разливается под влажной повязкой…
Боль не возвращается… Только пульс бьется четко и сильно на месте вывиха.
Адская
боль в плече
возвращает меня к действительности. Старичок-доктор, друг и приятель отца, наклоняется надо мной и льет мне на руку студеную струю ключевой воды.
В истории человечества ни у кого нельзя найти такой
боли о смерти, как у Федорова, и такой пламенной жажды
вернуть жизнь всем умершим.
— Не
верти ее, не
верти! Что ты с нею вертишься, как бес перед заутренею? — мы ведь не цыгане. Дай барину ее хорошо осмотреть, стой спокойно. Вот там ножка-то у нее
болела, прошла, что ли?
— Вы говорите, Анна Филатьевна,
болеет — оно точно божеское попущение. Им, Создателем, каждому то есть человеку в болестях быть определено; а плакать и роптать грех. Его воля — в мир
возвратить, али к Себе отозвать, — говорила певучим шепотом Анфиса.