Неточные совпадения
Левин встал и пошел с ним к большому столу, уставленному водками и самыми разнообразными закусками.
Казалось, из двух десятков закусок можно было выбрать, что было по
вкусу, но Степан Аркадьич потребовал какую-то особенную, и один из стоявших ливрейных лакеев тотчас принес требуемое. Они выпили по рюмке и вернулись к столу.
— Что, Костя, и ты вошел,
кажется, во
вкус? — прибавил он, обращаясь к Левину, и взял его под руку. Левин и рад был бы войти во
вкус, но не мог понять, в чем дело, и, отойдя несколько шагов от говоривших, выразил Степану Аркадьичу свое недоумение, зачем было просить губернского предводителя.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно.
Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом
вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Одноцветное платье, на ней наброшенное, было наброшено с таким <
вкусом>, что
казалось, швеи столиц делали совещанье между собой, как бы получше убрать ее.
Название болезни он произнес со
вкусом, с важностью и облизал языком оттопыренные синеватые губы. Курносым он
казался потому, что у него вспухли, туго надулись щеки и нос утонул среди них.
Говорил он со
вкусом и ловко, как говорят неплохие актеры, играя в «Плодах просвещения» роль того мужика, который жалуется: «Куренка, скажем, выгнать некуда». Когда Самгин отметил это, ему
показалось, что и другие мужики театральны, готовы изображать обиженных и угнетенных.
Китайцы и индийцы,
кажется, сообща приложили каждый свой
вкус к постройке и украшениям здания: оттого никак нельзя, глядя на эту груду камней, мишурного золота, полинялых тканей, с примесью живых цветов, составить себе идею о стиле здания и украшений.
И мне
показалось, что слово «фразер» он опять произнес с таким же
вкусом и особого рода самоуслаждением, как недавно произносил слово «подлец»…
Брови его приподнялись, морщина на лбу углубилась, но мне
показалось, что слова «подлец» и «преступник» он произносит с каким-то особенным
вкусом, как будто смакуя и гордясь этим званием…
О быстроте хода и о тесноте можно бывает судить по поверхности реки, которая,
кажется, кипит, вода принимает рыбий
вкус, весла вязнут и, задевая за рыбу, подкидывают ее.
Не говоря уже о неизящности того сорта людей, которых она иногда приближала к себе, а стало быть, и наклонна была приближать, проглядывали в ней и еще некоторые совершенно странные наклонности: заявлялась какая-то варварская смесь двух
вкусов, способность обходиться и удовлетворяться такими вещами и средствами, которых и существование нельзя бы,
кажется, было допустить человеку порядочному и тонко развитому.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого
вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких,
кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Отец с матерью ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая
показалась мне лучше, чем в Никольском, потому что той я почти не ел, да и
вкуса ее не заметил: до того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
— Он, — говорит, — платьев мне, по своему
вкусу, таких нашил, каких тягостной не требуется: узких да с талиями; я их надену, выстроюсь, а он сердится, говорит: «Скинь; не идет тебе»; не надену их, в роспашне
покажусь, еще того вдвое обидится, говорит; «На кого похожа ты?» Я все поняла, что уже не воротить мне его, что я ему опротивела…
«Нет, это мне только так
кажется, — пробовал он себя утешить и оправдаться перед собою. — Уж очень много было в последние дни томления, ожидания и неприятностей, и я скис. Но ведь в редакциях не пропускают вещей неудовлетворительных и плохо написанных. Вот принесет Венсан какую-нибудь чужую книжку, и я отдохну, забуду сюиту, отвлекусь, и опять все снова будет хорошо, и ясно, и мило… Перемена
вкусов…»
— Все в воле божией, — на предчувствие нельзя вполне полагаться, — возразила она, хоть,
кажется, и самой ей не безусловно был по
вкусу выбор сестры: то, что Лябьев был такой же страстный и азартный игрок, как и Ченцов, знала вся губерния, знала и Сусанна.
— Но когда ж они происходили? По определенным дням? — стал с живостью расспрашивать молодой ученый, который,
кажется, и сам бы не прочь был съездить на эти, в греческом
вкусе, развлечения.
Я дрогнул. Не то, чтобы я вдруг получил
вкус к ремеслу сыщика, но испытание, которое неминуемо повлек бы за собой отказ, было так томительно, что я невольно терялся. Притом же страсть Глумова к предположениям
казалась мне просто неуместною. Конечно, в жизни все следует предусматривать и на все рассчитывать, но есть вещи до того непредвидимые, что, как хочешь их предусматривай, хоть всю жизнь об них думай, они и тогда не утратят характера непредвидимости. Стало быть, об чем же тут толковать?
Вкус и забота заменяют деньги, и многим из приезжавших в гости к молодым Багровым
показался их дом убранным богато.
Иногда летом на даче он сам писал красками пейзажи, и ему
казалось, что у него много
вкуса и что если б он учился, то из него, пожалуй, вышел бы хороший художник.
Если вам
покажется, что вы подметили глубокое общественное течение и, следуя за ним, вы посвятите вашу жизнь таким задачам в современном
вкусе, как освобождение насекомых от рабства или воздержание от говяжьих котлет, то — поздравляю вас, сударыня.
«Она все еще,
кажется, изволит любить мужа, — думал он, играя в карты и взглядывая по временам на княгиню, — да и я-то хорош, — продолжал он, как-то злобно улыбаясь, — вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой у меня нет; богатства — тоже; ловкости военного человека не бывало; физики атлетической не имею. Есть некоторый умишко, — да на что он им?.. В сем предмете они
вкуса настоящего не знают».
Я знал, что Веретьев получил воспитание в Белобородовском полку, и потому паясничества его никогда не удивляли меня. Иногда, вследствие общего неприхотливого уровня
вкуса, они
казались почти забавными, а в глазах очень многих служили даже признаком несомненной талантливости. Но в эту минуту, признаюсь, мне было досадно глядеть на его кривлянья.
Псаломщик чувствовал себя,
кажется, очень неловко в этой разношерстной толпе; его выделяло из общей массы все, начиная с белых рук и кончая костюмом. Вероятно, бедняга не раз раскаялся, что польстился на даровщинку, и в душе давно проклинал неунимавшегося хохла. Скоро «эти девицы» вошли во
вкус и начали преследовать псаломщика взглядами и импровизированными любезностями, пока Савоська не прикрикнул на них.
Все мы, конечно, были знакомы г-ну Шмиту. Он был истинный артист своего дела и знал студентов не только по фамилиям, но и по степени их аппетита и по их
вкусам. Меня всегда забавляло странное сходство толстого и некрасивого немца с его субтильной и хорошенькой дочкой. Когда он смеялся, широкий рот раскрывался до ушей, и он становился похож на толстую лягушку… Девушка
казалась мне теперь маленьким головастиком…
— Этот суп похож
вкусом на лакрицу, — сказал он, улыбаясь; он делал над собою усилия, чтобы
казаться приветливым, но не удержался и сказал: — Никто у нас не смотрит за хозяйством… Если уж ты так больна или занята чтением, то, изволь, я займусь нашей кухней.
Но его выражения могут
показаться не совсем изящными для тонкого
вкуса современных читателей, и потому мы приведем его замечания не в подлиннике, а в изящном и красноречивом перифразе, какой сделал из них г. Устрялов (том I, стр. 25...
— Эх, сударь, что этого ореха в нашей Владимирской губернии растет… Ей-богу! А вишенье? А сливы? Чего проще,
кажется, огурец… Такое ему и название: огурец — огурец и есть. А возьмите здешний огурец или наш, муромский. Церемония одна, а
вкус другой. Здесь какие места, сударь! Горы, болотина, рамень… А у нас-то, господи батюшко! Помирать не надо! И народ совсем особенный здесь, сударь, ужасный народ! Потому как она, эта самая Сибирь, подошла — всему конец. Ей-богу!..
Дорн. Да… Но изображайте только важное и вечное. Вы знаете, я прожил свою жизнь разнообразно и со
вкусом, я доволен, но если бы мне пришлось испытать подъем духа, какой бывает у художников во время творчества, то, мне
кажется, я презирал бы свою материальную оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы от земли подальше в высоту.
Казалось, все
вкусы, все дерзкие, неправильные уклонения
вкуса слились в какой-то безмолвный гимн божественному произведению.
Большая часть моих прежних привычек и
вкусов не нравились ему, и стоило движеньем брови, взглядом показать, что ему не нравится то, что я хочу сказать, сделать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, как мне уже
казалось, что я не люблю того, что любила прежде.
Боль в боку всё томила, всё как будто усиливалась, становилась постоянной,
вкус во рту становился всё страннее, ему
казалось, что пахло чем-то отвратительным у него изо рта, и аппетит и силы всё слабели.
Я никогда не имел отваги узнать ее
вкус, но ловля ее, производившаяся крохотными рыбаками,
казалась мне верхом счастия, каким мальчика моих тогдашних лет могла утешить свобода.
У доктора Арбузов чувствовал себя почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова
казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался
вкус гари, в глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два больших желтых пятна.
Фетинья. Уж чего еще! Поглядеть любо-дорого, самый первый
вкус. Одно беда — разговором нескладна. Кабы только с глаз брали, так,
кажется, ее давно бы с руками оторвали; а поговорят, ну, и прочь, и прочь. Войдет — удивит, убьет красотой всякого; а скажет слово, так и сразит, так с ног и сразит. А уж как выдать хочется.
Мягчайшие, нежнейшие движения души сменяются сильными, бурными ощущениями, ваша душа точно под давлением сорока тысяч атмосфер обращается в ничтожнейший кусочек какого-то вещества неопределенного, розоватого цвета, которое, как мне
кажется, если бы можно было положить его на язык, дало бы терпкий, сладострастный
вкус.
Правда, у сюртука немного рукава коротки и,
кажется, талия высокая и брюки не модные, не широкие, но зато галстук повязан со
вкусом и небрежно, и не так ярок, как у других.
Она и просила и требовала, чтоб Наташа к лицу одевалась, убирала голову, не горбилась (у Наташи точно была привычка немножно горбиться, отчего она
казалась сутуловатой); требовала
вкуса, уменья и охоты к нарядам — и не видя ничего этого, сердилась и строго поступала с дочерью.
Невыразимое, самое тонкое сочетание
вкуса разлилось во всем ее уборе, и при всем том она,
казалось, вовсе о нем не заботилась и оно вылилось невольно, само собою.
Первое правило — единство содержания; второе, да… второе, я полагаю, то, чтобы пиеса была написана стихами — это необходимо для классицизма; и, наконец, третье, уж совершенно как-то не помню, —
кажется, чтобы все кончилось благополучно… например, свадьбою или чем-нибудь другим; но я, с своей стороны, кладу еще четвертое условие для того, чтобы комедия действовала на
вкус людей образованных: надобно, чтобы она взята была из образованного класса; а то помилуйте!
От нее,
кажется, и не ожидал никто столько
вкуса, блеска, ума.
В конце 1834 года Станкевич пишет о Тимофееве, что он не считает этого автора поэтом и даже
вкуса не подозревает в нем после «мистерии», помещенной в «Библиотеке для чтения». В 1835 году Белинский, с своей обычной неумолимостью, высказал то же в «Молве», и вскоре потом Станкевич оправдывает критика, говоря в письме к Неверову: «Мне
кажется, что Белинский вовсе не был строг к Тимофееву, хотя иногда, по раздражительности характера, он бывает чересчур бранчив».
Уныние мое
казалось непонятно
Наперсникам, рабам: я
вкус свой притупил,
Излишней негою все чувства изнурил —
Не нужное для нас бывает ли приятно?
По-видимому, Мой Вандергуд был довольно-таки равнодушен к природе, а Я еще не вошел во
вкус земных ландшафтов: пустое поле
показалось мне — просто пустым полем. Я вежливо окинул глазами пустырь и сказал...
Но я ничему этому не внимал и погрузился в книги и ученье, как мышь в кадку с мукою, откуда выглядывал на свет божий робко, изредка, с застенчивою дикостью и большою неохотою. Притом же, удерживая сравнение себя с утонувшею в муке мышью, я должен сказать, что, найдя
вкус и удовольствие в занятиях науками, я и наружу выглядывал, как бы обсыпанная мукою мышь, и уже в столь ранние мои годы начал
казаться изрядным чудаком. Но буду по возможности держаться в своем повествовании порядка.
Одевался он долго и с тревогой, точно он идет на смотр… Все было обдумано: цвет галстука, покрой жилета, чтобы было к лицу. Он знал, что ей нравятся его низкие поярковые шляпы. Без этой заботы о своем туалете нет ведь молодой любви, и без этого страха, как бы что-нибудь не
показалось ей безвкусным, крикливым, дурного тона. Она сама одевается превосходно, с таким
вкусом, что он даже изумлялся, где и у кого она этому научилась в провинции.
— Нет, поезжайте!.. Обвенчаемся мы не то через две недели, не то через месяц, где же вам ждать!.. Вы мою Саню видели;
кажется, она вам обоим пришлась по
вкусу?..
"Немецкие Афины"давно меня интересовали. Еще в"Библиотеке для чтения"задолго до моего редакторства (
кажется, я еще жил в Дерпте) я читал письма оттуда одного из первых тогдашних туристов-писателей — М.В.Авдеева, после того как он уже составил себе литературное имя своим"Тамариным". Петербургские, берлинские, парижские и лондонские собрания и музеи не сделались для меня предметом особенного культа, но все-таки мое художественное понимание и
вкус в области искусства значительно развились.
Чернышев, автор"Испорченной жизни", был автор-самоучка из воспитанников Театральной школы, сам плоховатый актер, без определенного амплуа, до того посредственный, что
казалось странным, как он, знавший хорошо сцену, по-своему наблюдательный и с некоторым литературным
вкусом, мог заявлять себя на подмостках таким бесцветным. Он немало играл в провинции и считался там хорошим актером, но в Петербурге все это с него слиняло.
Актер Фюрст, создатель театра в Пратере, был в ту пору еще свежий мужчина, с простонародной внешностью бюргера из мужиков,
кажется, с одним вставным фарфоровым глазом, плотный, тяжелый, довольно однообразный, но владеющий душой своей публики и в диалоге, и в том, как он пел куплеты и песенки в тирольском
вкусе. В нем давал себя знать австрийский народный кряж, с теми бытовыми штрихами, какие дает венская жизнь мелкого бюргерства, особенно в демократических кварталах города.