Неточные совпадения
Между тем граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот где ужас! узнали, что он из «новых» и своим прежним
правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества в Париж, где и проживал, а главное, что у него там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и
виды на карьеру.
— Нет, не знает; ему говорят: не воруй, а он видит и знает, что фабриканты крадут его труд, удерживая его плату, что
правительство со всеми своими чиновниками, в
виде податей, обкрадывает его, не переставая.
— Да, это верно, но владельцы сторицей получили за свои хлопоты, а вы забываете башкир, на земле которых построены заводы. Забываете приписных к заводам крестьян. [Имеются в
виду крестьяне, жившие во время крепостного права на государственных землях и прикрепленные царским
правительством к заводам и фабрикам в качестве рабочей силы.]
Долгое, равномерное преследование не в русском характере, если не примешивается личностей или денежных
видов; и это совсем не оттого, чтоб
правительство не хотело душить и добивать, а от русской беспечности, от нашего laisser-aller. [небрежности (фр.).]
Одним утром горничная наша, с несколько озабоченным
видом, сказала мне, что русский консул внизу и спрашивает, могу ли я его принять. Я до того уже считал поконченными мои отношения с русским
правительством, что сам удивился такой чести и не мог догадаться, что ему от меня надобно.
Чиновничество царит в северо-восточных губерниях Руси и в Сибири; тут оно раскинулось беспрепятственно, без оглядки… даль страшная, все участвуют в выгодах, кража становится res publica. [общим делом (лат.).] Самая власть, царская, которая бьет как картечь, не может пробить эти подснежные болотистые траншеи из топкой грязи. Все меры
правительства ослаблены, все желания искажены; оно обмануто, одурачено, предано, продано, и все с
видом верноподданнического раболепия и с соблюдением всех канцелярских форм.
— D'abord, [Прежде всего (фр.).] — заметил, принимая важный и проникнутый сильным убеждением
вид, обиженный патриот префектуры, — Франция не позволит ни одному
правительству мешаться в ее внутренние дела.
Глупо или притворно было бы в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех
видах, живши годы с людьми, которые спаслись, в чем были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского
правительства.
— В лесу около вашего селенья, — начал Вихров, обращаясь к мужикам, — проживают и скрываются бегуны-раскольники, без паспортов, без
видов;
правительство не желает этого допускать — и потому вы должны пособить нам переловить всех их.
Впрочем, в
виду преклонных лет, прежних заслуг и слишком яркой непосредственности Утробина, губернатор снизошел и процедил сквозь зубы, что хотя факт обращения к генерал-губернатору Западного края есть факт единичный, так как и положение этого края исключительное, и хотя засим
виды и предположения
правительства неисповедимы, но что, впрочем, идея правды и справедливости, с одной стороны, подкрепляемая идеей общественной пользы, а с другой стороны, побуждаемая и, так сказать, питаемая высшими государственными соображениями.
Хотя Козельцов далеко был не трус и решительно ни в чем не был виноват ни перед
правительством, ни перед полковым командиром, он робел, и поджилки у него затряслись при
виде полковника, бывшего недавнего своего товарища: так гордо встал этот полковник и выслушал его.
Сейчас я отправлюсь к Кириллову, и к утру получится тот документ, в котором он, умирая, в
виде объяснения с
правительством, примет всё на себя.
Те, которые оправдываются по первому способу, прямо, грубо утверждая, что Христос разрешил насилие: войны, убийства, — сами себя отвергают от учения Христа; те, которые защищаются по второму, третьему и четвертому способу, сами путаются, и их легко уличить в их неправде, но эти последние, не рассуждающие, не удостаивающие рассуждать, а прячущиеся за свое величие и делающие
вид, что всё это ими или еще кем-то уже давно решено и не подлежит уже никакому сомнению, — эти кажутся неуязвимыми и будут неуязвимы до тех пор, пока люди будут находиться под действием гипнотического внушения, наводимого на них
правительствами и церквами, и не встряхнутся от него.
Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо
правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в
виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Живет спокойно такой человек: вдруг к нему приходят люди и говорят ему: во-1-х, обещайся и поклянись нам, что ты будешь рабски повиноваться нам во всем том, что мы предпишем тебе, и будешь считать несомненной истиной и подчиняться всему тому, что мы придумаем, решим и назовем законом; во-вторых, отдай часть твоих трудов в наше распоряжение; мы будем употреблять эти деньги на то, чтобы держать тебя в рабстве и помешать тебе противиться насилием нашим распоряжениям; в-3-х, избирай и сам избирайся в мнимые участники
правительства, зная при этом, что управление будет происходить совершенно независимо от тех глупых речей, которые ты будешь произносить с подобными тебе, и будет происходить по нашей воле, по воле тех, в руках кого войско; в-четвертых, в известное время являйся в суд и участвуй во всех тех бессмысленных жестокостях, которые мы совершаем над заблудшими и развращенными нами же людьми, под
видом тюремных заключений, изгнаний, одиночных заключений и казней.
В действительности же это имеет
вид такой, как будто каждая из держав ждет ежеминутно нападения на себя других, и последствия этого следующие: всеобщее недоверие и сверхъестественное напряжение
правительств превзойти силу других держав.
Но не говоря уже о грехе обмана, при котором самое ужасное преступление представляется людям их обязанностью, не говоря об ужасном грехе употребления имени и авторитета Христа для узаконения наиболее отрицаемого этим Христом дела, как это делается в присяге, не говоря уже о том соблазне, посредством которого губят не только тела, но и души «малых сих», не говоря обо всем этом, как могут люди даже в
виду своей личной безопасности допускать то, чтобы образовывалась среди них, людей, дорожащих своими формами жизни, своим прогрессом, эта ужасная, бессмысленная и жестокая и губительная сила, которую составляет всякое организованное
правительство, опирающееся на войско?
Но есть люди, которые верят в это, занимаются конгрессами мира, читают речи, пишут книжки, и
правительства, разумеется, выражают этому сочувствие, делают
вид, что поддерживают это, так же, как они делают
вид, что они поддерживают общества трезвости, тогда как большею частью живут пьянством народа; так же, как делают
вид, что поддерживают образование, тогда как сила их держится только на невежестве; так же, как делают
вид, что поддерживают свободу конституции, тогда как их сила держится только на отсутствии свободы; делают
вид, что заботятся об улучшении быта рабочих, тогда как на подавленности рабочего основано их существование; делают
вид, что поддерживают христианство, тогда как христианство разрушает всякое
правительство.
И если не может один человек купить у другого продаваемого ему из-за известной условной черты, названной границей, дешевого товара, не заплатив за это таможенной пошлины людям, не имевшим никакого участия в производстве товара, и если не могут люди не отдавать последней коровы на подати, раздаваемые
правительством своим чиновникам и употребляемые на содержание солдат, которые будут убивать этих самых плательщиков, то, казалось бы, очевидно, что и это сделалось никак не вследствие каких-либо отвлеченных прав, а вследствие того самого, что совершилось в Орле и что может совершиться теперь в Тульской губернии и периодически в том или другом
виде совершается во всем мире, где есть государственное устройство и есть богатые и бедные.
— Я советую вам спросить об этом у сарагосских жителей, — отвечал француз, бросив гордый взгляд на Рославлева. — Впрочем, — продолжал он, — я не знаю, почему называют войною простую экзекуцию, посланную в Испанию для усмирения бунтовщиков, которых, к стыду всех просвещенных народов, английское
правительство поддерживает единственно из своих торговых
видов?
Военные действия, например, производились около этого времени далеко от Москвы, в краях пограничных; тем не менее до
правительства доходили известия о непорядках в войске, и непорядки эти гласно и всенародно выставлялись на
вид при начале каждого нового похода.
Указывая недостатки управления и карая вопиющие злоупотребления во всех родах, сатирики отнюдь не думали делать укоры самому
правительству; напротив, они говорили: вот как презренны и низки некоторые люди, не понимающие благотворных
видов монархини и не желающие им содействовать.
И этого мало: откупщики находят средство скрыть от крестьян постановления
правительства относительно откупа и, выведши мужиков из терпения, стараются представить их требования в
виде бунта, свои же собственные поступки умеют очень ловко скрыть при посредстве подручных людей.
— Не иначе-с! Чтобы наделать мне лишних неприятностей, выставить в невыгодном свете пред
правительством. Что же касается меня, — с
видом благородного достоинства прибавил Полояров, — я знаю только одно, что я невинен и оклеветан напрасно.
Как ни бедствовала при жизни Марфа, но она жила аккуратно и, в
виду получения будущих благ, не делала долгов; не то пошло после ее смерти. После нее один за другим умерли ее два сына: Сергей меньшой и Александр, и остался в живых один только Григорий, который, получив один всю материнскую часть, в самом непродолжительном времени наделал до 700 тысяч рублей долгу, и в 1840 г.
правительство нашло нужным учредить над ним опеку.
Русский двор сделал
вид, что ему ничего не известно, и, желая отделаться от посторонних затруднений, в тот момент, когда ему угрожала серьезная опасность, он уступил требованиям французского
правительства относительно церемониала.
Так совершился последний переворот в существовании военного поселения, и в этом-то
виде округ сей доживал последний возраст недолговечной сорокалетней жизни новгородского военного поселения до перехода в удельное ведомство, оставя потомству много глубоких назидательных уроков и наказов: религиозных, политических, экономических, нравственных и житейских — в пользу
правительства и быта народного.