Неточные совпадения
Городничий. Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что, много
взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!.. Знаете ли вы,
семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей
семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
Чуть из ребятишек,
Глядь, и нет детей:
Царь
возьмет мальчишек,
Барин — дочерей!
Одному уроду
Вековать с
семьей.
Славно жить народу
На Руси святой!
Только тем, что в такую неправильную
семью, как Аннина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла
взять к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один день, с первым весенним солнцем и разлившимися потоками, отец,
взявши сына, выехал с ним на тележке, которую потащила мухортая [Мухортая — лошадь с желтыми подпалинами.] пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сорóки; ею правил кучер, маленький горбунок, родоначальник единственной крепостной
семьи, принадлежавшей отцу Чичикова, занимавший почти все должности в доме.
Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая
семьяСбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
«Довольно мне колоть вам глаза, — сказала она, — и так уж нет почти ни одной
семьи, где я не
взяла бы в долг хлеба, чаю или муки.
Грэй пробыл в замке
семь дней; на восьмой день,
взяв крупную сумму денег, он вернулся в Дубельт и сказал капитану Гопу: «Благодарю.
Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные
семь слонов из кости, из черного дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками,
взял в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника «Вехи».
— А где немцы сору
возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся
семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору
взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
— А куда вы с вельможей ухлопали тысячу рублей, что я дал ему на прожитье? — спросил он. — Где же я денег
возьму? Ты знаешь, я в законный брак вступаю: две
семьи содержать не могу, а вы с барином-то по одежке протягивайте ножки.
После третьего выстрела он прислушался минут
семь, но, не слыша ничего, до того нахмурился, что на минуту как будто постарел, медленно
взял ружье и нехотя пошел по дорожке, по-видимому с намерением уйти, но замедлял, однако, шаг, точно затрудняясь идти в темноте. Наконец пошел решительным шагом — и вдруг столкнулся с Верой.
— Без грозы не обойдется, я сильно тревожусь, но, может быть, по своей доброте, простит меня. Позволяю себе вам открыть, что я люблю обеих девиц, как родных дочерей, — прибавил он нежно, — обеих на коленях качал, грамоте вместе с Татьяной Марковной обучал; это — как моя
семья. Не измените мне, — шепнул он, — скажу конфиденциально, что и Вере Васильевне в одинаковой мере я
взял смелость изготовить в свое время, при ее замужестве, равный этому подарок, который, смею думать, она благосклонно примет…
— «
Семь? что ты?» — «Да,
семь; недавно адъютант его привез ему одну, а другую
взял.
А смотритель или конвойный
возьмет, потому что у него два двугривенных жалованья и
семья, и ему нельзя не
взять.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на
семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич,
взять все права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь
взял:
семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из детей во время болезни матери, принесла свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на дорогу, прося только, чтобы и ее
взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть
семьи шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от Уральского хребта до Москвы.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в том, что некоторые дворовые
семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до одной, а число последних до пары, а лишних, без дальних разговоров,
взяла на господский скотный двор.
Мне было, вероятно, лет
семь, когда однажды родители
взяли ложу в театре, и мать велела одеть меня получше. Я не знал, в чем дело, и видел только, что старший брат очень сердит за то, что берут не его, а меня.
Матери пришлось сразу
взять на себя бремя оставшейся
семьи.
Стабровский давно хотел
взять подругу для дочери, но только не из польской
семьи, а именно из русской.
Большов говорит: «Это точно, — поторговаться не мешает: не
возьмут по двадцати пяти, так полтину
возьмут; а если полтины не
возьмут, так за
семь гривен обеими руками ухватятся.
— А почему и я-то знаю! — злобно засмеялся Рогожин. — В Москве я ее тогда ни с кем не мог изловить, хоть и долго ловил. Я ее тогда однажды
взял да и говорю: «Ты под венец со мной обещалась, в честную
семью входишь, а знаешь ты теперь кто такая? Ты, говорю, вот какая!»
— Извольте, — говорят, —
взять ее на ладошечку — у нее в пузичке заводная дырка, а ключ
семь поворотов имеет, и тогда она пойдет дансе…
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам
взяли из бедной
семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
Пока
семья крепла и разрасталась, Татьяна была необходима для работы, — баба «воротила весь дом», — но когда остальные дети подросли и в дом
взяли третью сноху, Агафью, жену четвертого сына, Фрола, честь Татьяне сразу отошла.
— Что ты болтаешь, смешная! Как я тебя
возьму? Здесь у тебя
семья: отец, мать, сестры.
Прочел пять глав Матвея, стали толковать. Все слушали, но принял только один Иван Чуев. И так принял, что стал во всем жить по-божьему. И в
семье его так жить стали. От земли лишней отказался, только свою долю
взял.
— Житье-то у нас больно неприглядное, Петровна, — говорит одна из них, пожилая женщина, — земля — тундра да болотина, хлеб не то родится, не то нет;
семья большая, кормиться нечем… ты то посуди, отколь подать-то
взять?.. Ну, Семен-от Иваныч и толкует: надо, говорит, выселяться будет…
Ну, и
взял он с него по целковому с улья, а в ведомости и настрочил"У такого-то, Пахома Сидорова, лошадей две, коров три, баранов и овец десять, теленок один, домашних животных шестнадцать, кур
семь, пчел тридцать одна тысяча девятьсот девяносто
семь".
Наконец шестилетний срок обязательной службы истек и Валерушка поспешил воспользоваться свободою. За два месяца перед окончанием срока он уже
взял отпуск и собрался в"свое место", с тем чтобы оттуда прислать просьбу об отставке. В то время ему минуло двадцать
семь лет.
Большов. Это точно, поторговаться не мешает: не
возьмут по двадцати пяти, так полтину
возьмут; а если полтины не
возьмут, так за
семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там, что хошь говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да со двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы, лежа на боку, и торговлю всю эту к черту. Да вот и Лазарь идет.
—
Семь часов без четверти; до Ганау — два часа езды, а мы должны быть первые на месте. Русские всегда предупреждают врагов! Я
взял лучшую карету во Франкфурте!
Всё это было прекрасно, но, однако, где же
взять остальные семь-восемь тысяч, чтобы составить приличный maximum цены за имение?
— Да кто управляет-то? три человека с полчеловеком. Ведь, на них глядя, только скука
возьмет. И каким это здешним движением? Прокламациями, что ли? Да и кто навербован-то, подпоручики в белой горячке да два-три студента! Вы умный человек, вот вам вопрос: отчего не вербуются к ним люди значительнее, отчего всё студенты да недоросли двадцати двух лет? Да и много ли? Небось миллион собак ищет, а много ль всего отыскали?
Семь человек. Говорю вам, скука
возьмет.
— Здорова-с; своими глазами видел, что оне изволят сидеть на балконе… Ездил тоже в Кузьмищево, пустошь луговую в кортому
взять; своего-то сена у нас, по крестьянскому нашему состоянию, мало, а я
семь лошадей держу для извоза: надоче было об этом переговорить с Сергеем Николаичем Сверстовым, — изволите, полагаю, знать?
— И сделайте, не робейте!.. — бормотал Егор Егорыч. —
Возьмем самое дурное предположение, что вас за совершение масонского обряда лишили бы вашего сана, то — вот вам бог порукой — я обеспечиваю вас и вашу
семью на всю вашу жизнь; верите вы мне?
— Потому что наше вино сурьезное, — в один голос говорили приказчики, да и обойдется дешевле, потому что мы его на всяком месте сделать можем. Агличин, примерно, за свою бутылку рубль просит, а мы полтинник
возьмем; он
семь гривен, а мы — сорок копеечек. Мы, сударь, лучше у себя дома лишних десять копеечек накинем, нежели против агличина сплоховать! Сунься-ко он в ту пору с своей малагой — мы ему нос-то утрем! Задаром товар отдадим, а уж своих не сконфузим!
— Ну, благодарю, — сказала Марья Дмитриевна,
взяв бурку. — Дай бог вам сына выручить. Улан якши, — прибавила она. — Переведите ему, что желаю ему
семью выручить.
Выслушав его с большим вниманием, он
взял его из рук Танюши и, с удовольствием заметив четкость руки невесты, сам прочел письмо два раза и сказал: «Ну, умница и, должно быть, горячая душа!» Вся
семья злилась и молчала; одна Александра Степановна не вытерпела и, сверкая круглыми, выкатившимися от бешенства зрачками, сказала...
Я
взяла чек на
семь тысяч…
Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться на один час. Между тем узнал он, что недалеко находилась толпа мятежников. Михельсон на них напал и
взял четыреста в плен; остальные бежали к Казани и известили Пугачева о приближении неприятеля. Тогда-то Пугачев, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился близ Царицына, в
семи верстах от Казани.
— Двадцать
семь рубликов, двадцать
семь соколиков… Это я за свое «Яблоко раздора» сцапал. Да… Хо-хо! Нам тоже пальца в рот не клади… Так вы не желаете
взять ничего из сих динариев?
— Истинная правда, Марфа Петровна. Вот этого и я в разум никак не
возьму! Зачем чужим-то людям про свою беду рассказывать до время? А тут еще в своей-то
семье расстраивают.
— А я о себе никогда не забочусь, Татьяна Власьевна, много ли мне нужно? А вот когда дело коснется о благопопечении над своими духовными чадами — я тогда неутомим, я… Теперь
взять хотя ваше дело. Я часто думаю о вашей
семье и сердечно сокрушаюсь вашими невзгодами. Теперь вот вас беспокоит душевное состояние вашего сына, который подпал под влияние некоторых несоответствующих людей и, между прочим, под влияние Алены Евстратьевны.
Оно, видишь ли, и раньше в семье-то у нас сучки да задоринки выходили, тоже
взять хоть этих Савиных да Колобовых.
Он не переставал хвастать перед женою; говорил, что плевать теперь хочет на старика, в грош его не ставит и не боится настолько — при этом он показывал кончик прута или соломки и отплевывал обыкновенно точь-в-точь, как делал Захар; говорил, что сам стал себе хозяин, сам обзавелся
семьею, сам над собой властен, никого не уважит, и покажи ему только вид какой, только его и знали:
возьмет жену, ребенка, станет жить своей волей; о местах заботиться нечего: местов не оберешься — и не здешним чета!
Первый счастливо улыбался и, по-видимому, никак не мог забыть о том, что
взял хорошую пользу на шерсти; веселила его не столько сама польза, сколько мысль, что, приехав домой, он соберет всю свою большую
семью, лукаво подмигнет и расхохочется; сначала он всех обманет и скажет, что продал шерсть дешевле своей цены, потом же подаст зятю Михаиле толстый бумажник и скажет: «На, получай!