Неточные совпадения
Право, на деревне лучше: оно хоть нет публичности, да и заботности меньше;
возьмешь себе бабу, да и лежи весь век на полатях да ешь пироги.
Говорят, что я им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и
взял с иного, то,
право, без всякой ненависти.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном
праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повара и велит того таракана съесть.
Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать не глотает. Точно так же было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать не глотали.
Священник зажег две украшенные цветами свечи, держа их боком в левой руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся лицом к новоневестным. Священник был тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы
правую руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную голову Кити. Потом он подал им свечи и,
взяв кадило, медленно отошел от них.
«Завтра пойду рано утром и
возьму на себя не горячиться. Бекасов пропасть. И дупеля есть. А приду домой, записка от Кити. Да, Стива, пожалуй, и
прав: я не мужествен с нею, я обабился… Но что ж делать! Опять отрицательно!»
Долго поправляли его и хотели уже бросить, — потому что он брал всё не тою рукой или не за ту руку, — когда он понял наконец, что надо было
правою рукой, не переменяя положения,
взять ее за
правую же руку.
—
Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч… Однако прощайте, мне пора… я спешу… Благодарю, что не забыли… — прибавил он,
взяв его за руку.
Чичиков между тем так помышлял: «
Право, было <бы> хорошо! Можно даже и так, что все издержки будут на его счет. Можно даже сделать и так, чтобы отправиться на его лошадях, а мои покормятся у него в деревне. Для сбереженья можно и коляску оставить у него в деревне, а в дорогу
взять его коляску».
— Да,
право, недостает пяти тысяч. Не знаю сам откуда
взять.
— Да как же? Я,
право, в толк-то не
возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли?
Плюшкин приласкал обоих внуков и, посадивши их к себе одного на
правое колено, а другого на левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат
взял, но дочери решительно ничего не дал; с тем и уехала Александра Степановна.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке?
Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он,
взял шляпу, билетик и вышел.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже
возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я
право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго,
правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу, упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся,
взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
Он поклал все в разные карманы, в пальто и в оставшийся
правый карман панталон, стараясь, чтоб было неприметнее. Кошелек тоже
взял заодно с вещами. Затем вышел из комнаты, на этот раз даже оставив ее совсем настежь.
В приемной Самгина Марина объяснила, что вот Всеволод Павлович предлагает
взять на себя его дело по утверждению в
правах наследства.
Клим зажег свечу,
взял в
правую руку гимнастическую гирю и пошел в гостиную, чувствуя, что ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
— Левой рукой сильно не ударишь! А — уж вы как хотите — а ударить следует! Я не хочу, чтоб мне какой-нибудь сапожник брюхо вспорол. И чтоб дом подожгли — не желаю! Вон вчера слободская мастеровщина какого-то будто бы агента охраны укокала и домишко его сожгла. Это не значит, что я — за черную сотню, самодержавие и вообще за чепуху. Но если вы взялись управлять государством, так управляйте, черт вас
возьми! Я имею
право требовать покоя…
— Черт
возьми! Но позвольте же: имею я, землевладелец,
право говорить об интересах моего хозяйства?
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее
взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем
правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего мужа?
Он учился всем существующим и давно не существующим
правам, прошел курс и практического судопроизводства, а когда, по случаю какой-то покражи в доме, понадобилось написать бумагу в полицию, он
взял лист бумаги, перо, думал, думал, да и послал за писарем.
— Я не жалуюсь на него, помните это. Я одна… виновата… а он
прав… — едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг
взял ее за руку.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо
правой рукой, или, лучше сказать,
правым кулаком. Тогда он
взял меня за плечи, обернул лицом в поле и — доказал мне на деле, что он действительно сильнее всех у нас в гимназии.
— Ты сегодня особенно меток на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я,
право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не
взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: «Положили марсель на стеньгу», «
взяли грот на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли на
правый галс», «шли на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO или SW».
Он быстро освоился в столице, сдал экзамены за гимназию и
взял в университете кандидата
прав.
— Ах, я,
право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, — отозвалась Хиония Алексеевна. — Не рада, что согласилась тогда
взять его к себе на квартиру. Все это Марья Степановна… Сами знаете, какой у меня характер: никак не могу отказать, когда меня о чем-нибудь просят…
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет
право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко…
Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
—
Право, мама, я вас не узнаю совсем, — говорила Надежда Васильевна, — с чего вы
взяли, что я непременно должна выходить за Привалова замуж?
— Но нельзя ли подготовить Василья Назарыча при помощи третьего лица… то есть убедить, чтобы он
взял от меня то, на что он имеет полное
право?
— И вы думаете, что он бы согласился
взять эти «
права» вместо наличных двух тысяч трехсот рублей?
Намерение было серьезное: она вынула из кармана беленький батистовый платочек и
взяла его за кончик, в
правую ручку, чтобы махать им в пляске. Митя захлопотал, девки затихли, приготовясь грянуть хором плясовую по первому мановению. Максимов, узнав, что Грушенька хочет сама плясать, завизжал от восторга и пошел было пред ней подпрыгивать, припевая...
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч на шесть додачи от Федора Павловича, на семь даже, так как Чермашня все же стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич,
взять все
права мои на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы
взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь
право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
— Верю, потому что ты сказал, но черт вас
возьми опять-таки с твоим братом Иваном! Не поймете вы никто, что его и без Катерины Ивановны можно весьма не любить. И за что я его стану любить, черт
возьми! Ведь удостоивает же он меня сам ругать. Почему же я его не имею
права ругать?
На вопрос прокурора: где же бы он
взял остальные две тысячи триста, чтоб отдать завтра пану, коли сам утверждает, что у него было всего только полторы тысячи, а между тем заверял пана своим честным словом, Митя твердо ответил, что хотел предложить «полячишке» назавтра не деньги, а формальный акт на
права свои по имению Чермашне, те самые
права, которые предлагал Самсонову и Хохлаковой.
— Да помилуйте же, господа! Ну,
взял пестик… Ну, для чего берут в таких случаях что-нибудь в руку? Я не знаю, для чего. Схватил и побежал. Вот и все. Стыдно, господа, passons, [довольно,
право (фр.).] а то, клянусь, я перестану рассказывать!
Он расписался, я эту подпись в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться в мундир идет, прибежал в свою спальню,
взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с
правой ноги сапог, ружье упер в грудь, а ногой стал курок искать.
— Как смеешь ты меня пред ним защищать, — вопила Грушенька, — не из добродетели я чиста была и не потому, что Кузьмы боялась, а чтобы пред ним гордой быть и чтобы
право иметь ему подлеца сказать, когда встречу. Да неужто ж он с тебя денег не
взял?
Взяв палочку в
правую руку и прекратив пение, он вдруг обращался к кому-то в пространство с вопросом и слушал, слушал напряженно, но ответа не было.
Бирюк молча
взял лошадь за челку левой рукой;
правой он держал вора за пояс.
Дашь ей хлеб из левой руки да скажешь: жид ел, — ведь не
возьмет, а дашь из
правой да скажешь: барышня кушала, — тотчас
возьмет и съест.
Теперь перед нами было 2 ключа: один шел к северу, другой — к западу. Нам, вероятно, следовало идти по
правому, но я по ошибке
взял северное направление. Сейчас же за перевалом мы стали на биваке, как только нашли дрова и более или менее ровное место.
— Мне,
право, совестно перед тобою, Александр, — проговорил больной: — какую смешную роль ты играешь, сидя ночь у больного, болезнь которого вовсе не требует этого. Но я тебе очень благодарен. Ведь я не могу уговорить ее
взять хоть сиделку, если боится оставить одного, — никому не могла доверить.
И как это, живешь-живешь на свете,
А все себе цены не знаешь,
право.
Возьмем, Бобыль, Снегурочку, пойдем!
Дорогу нам, народ! Посторонитесь.
Взяв в соображение 7 пункт закона 13 и 21 ноября и 3 декабря 1849 г., дающий министру внутренних дел
право высылать (expulser) из Франции всякого иностранца, присутствие которого во Франции может возмутить порядок и быть опасным общественному спокойствию, и основываясь на министерском циркуляре 3 января 1850 года...
—
Возьми меня с собой, — прибавила девочка, жалобно глядя на меня, — ну,
право,
возьми…
Пока оно было в несчастном положении и соединялось с светлой закраиной аристократии для защиты своей веры, для завоевания своих
прав, оно было исполнено величия и поэзии. Но этого стало ненадолго, и Санчо Панса, завладев местом и запросто развалясь на просторе, дал себе полную волю и потерял свой народный юмор, свой здравый смысл; вульгарная сторона его натуры
взяла верх.
Я сел на место частного пристава и
взял первую бумагу, лежавшую на столе, — билет на похороны дворового человека князя Гагарина и медицинское свидетельство, что он умер по всем правилам науки. Я
взял другую — полицейский устав. Я пробежал его и нашел в нем статью, в которой сказано: «Всякий арестованный имеет
право через три дня после ареста узнать причину оного и быть выпущен». Эту статью я себе заметил.
— Я,
право, — говаривала, например, m-me Прово, — на месте барыни просто
взяла бы да и уехала в Штутгарт; какая отрада — все капризы да неприятности, скука смертная.