Неточные совпадения
Чичиков задумался. Что-то странное, какие-то неведомые дотоле, незнаемые чувства, ему необъяснимые, пришли к нему: как будто хотело в нем что-то пробудиться, что-то подавленное из детства суровым, мертвым поученьем, бесприветностью скучного детства, пустынностью
родного жилища, бессемейным одиночеством, нищетой и бедностью первоначальных впечатлений, суровым
взглядом судьбы, взглянувшей на него скучно, сквозь какое-то мутно занесенное зимней вьюгой окно.
Я видел его на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю,
взглядом и словом, на своем
родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы…
С первого
взгляда никто не угадал бы в ней
родную сестру луговой полыни.
Влияние Витберга поколебало меня. Но реальная натура моя взяла все-таки верх. Мне не суждено было подниматься на третье небо, я родился совершенно земным человеком. От моих рук не вертятся столы, и от моего
взгляда не качаются кольца. Дневной свет мысли мне
роднее лунного освещения фантазии.
Во всяком случае, он ждал от нее скорее насмешек и колкостей над своим семейством, а не визита к нему; он знал наверно, что ей известно всё, что происходит у него дома по поводу его сватовства и каким
взглядом смотрят на нее его
родные.
Хотя Михайло Максимович ни с кем в Чурасове не дрался, предоставляя это удовольствие старосте и дворецкому, но все понаслышке дрожали от одного его
взгляда; даже в обращении с ним
родных и коротких знакомых было заметно какое-то смущение и опасение.
Склонный и прежде к скептическому
взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о
родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
Раз через плечо бросила
взгляд на Сашу и увидела: сидит, опустив голову на ладони рук, и слушает и думает —
родной сын Саша.
Долго, долго ехали мы, пока не сверкнул маленький, но такой радостный, вечно
родной фонарь у ворот больницы. Он мигал, таял, вспыхивал и опять пропадал и манил к себе. И при
взгляде на него несколько полегчало в одинокой душе, и когда фонарь уже прочно утвердился перед моими глазами, когда он рос и приближался, когда стены больницы превратились из черных в беловатые, я, въезжая в ворота, уже говорил самому себе так...
Таким образом, переходя постепенно от одного к другому, человек отрешается от безусловного пристрастия и приобретает верный
взгляд сначала на свое
родное семейство, на свое село, свой уезд, потом на свою губернию, на другую, третью губернию, на столицу и т. д.
Его хозяйка, потерявшая сына под Аустерлицем, с первого
взгляда полюбила своего постояльца, как
родного, и сейчас же принялась ухаживать за ним со всею нежностью и уменьем женской заботливости.
Свидание с его превосходительством было коротко. Губернатором в то время был Лысогорский, прославившийся впоследствии суровостью своего режима по отношению к ссыльным. Меня он почему-то принял любезно, согласился исполнить мои маленькие просьбы относительно писем и телеграмм к
родным, потом пошептался о чем-то с полицмейстером, то и дело поглядывая в мою сторону, как мне показалось, многозначительными
взглядами… Наконец он сказал с благодушным видом...
Нас с детства наши кровные
родные старались приучить к мысли о нашем ничтожестве, о нашей полной зависимости от
взгляда учителя, гувернера, и вообще всякого высшего по положению лица.
«Наташе все казалось, что она вот-вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный
взгляд. Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде казалась ей такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и
роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление».
Его долго считали «с винтиком» все, начиная с
родных и приятелей. Правда, в нем была заметная доля странностей; но я и мальчиком понимал, что он стоит выше очень многих по своим умственным запросам, благородству стремлений, начитанности и природному красноречию. Меня обижал такой
взгляд на него. В том, что он лично мне говорил или как разговаривал в гостиной, при посторонних, я решительно не видал и не слыхал ничего нелепого и дикого.
Бывая у этого милого человека, я познакомился с его
родной сестрой, женщиной-врачом Верой Семеновной. С первого же
взгляда эта женщина поразила меня своим утомленным, крайне болезненным видом. Она была молода, хорошо сложена, с правильным, несколько грубоватым лицом, но, в сравнении с подвижным, изящным и болтливым братом, казалась угловатой, вялой, неряшливой и угрюмой. Ее движения, улыбки и слова носили в себе что-то вымученное, холодное, апатичное, и она не нравилась, ее считали гордой, недалекой.
Иван Матвеич садится и широко улыбается. Почти каждый вечер сидит он в этом кабинете и всякий раз чувствует в голосе и во
взгляде ученого что-то необыкновенно мягкое, притягательное, словно
родное. Бывают даже минуты, когда ему кажется, что ученый привязался к нему, привык, и если бранит его за опаздывания, то только потому, что скучает по его болтовне о тарантулах и о том, как на Дону ловят щеглят.
«Об этих
взглядах, видно, и говорит Танюша, что он на нее закидывает буркалы. Да с чего же это он? Ужели она ему полюбилася, не только как
родная, или по играм подруженька, а как красная девица полюбиться должна добру-молодцу, как хочет Танюша полюбиться ему?» — задает себе княжна мысленно вопросы.
— Марьи Петровны Толстых… — бессвязно повторил он, помутившимся
взглядом оглядывая Ивана Афанасьевича. — Значит… Таня… моя
родная тетка…
Образ красивого, статного юноши, воспеваемого песнями, лишь порой мелькал в ее девичьем воображении. Более всех из виденных ею мужчин под этот образ подходил Яков Потапович, но его, товарища детских игр, она считала за
родного, чуть не за сводного брата и не могла даже вообразить себе его как своего суженого, как того «доброго молодца», что похищает, по песне, «покой девичьего сердца». Спокойно, до последнего времени, встречала она его ласковый
взгляд и слушала его тихую, сладкую речь.