Неточные совпадения
Сереньким днем он шел из окружного суда;
ветер бестолково и сердито кружил по улице, точно он искал места — где спрятаться, дул в лицо, в ухо, в затылок, обрывал последние листья с деревьев,
гонял их по улице вместе с холодной пылью, прятал под ворота. Эта бессмысленная игра вызывала неприятные сравнения, и Самгин, наклонив голову, шел быстро.
День собрания у патрона был неприятен, холодный
ветер врывался в город с Ходынского поля, сеял запоздавшие клейкие снежинки, а вечером разыгралась вьюга. Клим чувствовал себя уставшим, нездоровым, знал, что опаздывает, и сердито
погонял извозчика, а тот, ослепляемый снегом, подпрыгивая на козлах, философски отмалчиваясь от понуканий седока, уговаривал лошадь...
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра, выскочило десятка три искусно раздетых девиц, в такт задорной музыки они начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент голые ноги; каждая из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики в лепестках, девицы носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их
гоняет по сцене бешеный
ветер.
Как только переменился
ветер, плавник
погнало обратно к берегу.
— Моя не знаю, как по-русски говори, — отвечал гольд. — Его мало-мало бог, мало-мало люди, сопка постоянно живи,
ветер могу
гоняй, дерево ломай. Наша говори — Каньгу.
Мужики гулко шлепали лопатами по земле; налетел
ветер и
прогнал, унес дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далекой церкви, среди множества темных крестов.
В полдень — снова гудок; отваливались черные губы ворот, открывая глубокую дыру, завод тошнило пережеванными людями, черным потоком они изливались на улицу, белый мохнатый
ветер летал вдоль улицы,
гоняя и раскидывая людей по домам.
Это бы еще ничего, но беда в том, что
ветер переменил направление и
погнал волны как раз в угол, дававший нам укрытие от непогоды.
Её — боялись; говорили, что она знакома с нечистой силой, что ей послушны домовые, стоит захотеть ей, и корова потеряет удой, лошадь начнёт
гонять по ночам дедушка, а куры забьют себе зоба. Предполагалось, что она может и на людей пускать по
ветру килы, лихорадки, чёрную немочь, сухоту.
Меж тем погода улучшилась:
ветер утратил резкость, сырость исчезла, и солнечный свет окреп; хотя ярко он еще не вырывался из туч, но стал теплее тоном. Прошло четверть часа, и Бутлер действительно появился, если не навеселе, то
прогнав тяжкий вчерашний хмель стаканчиком полезных размеров.
В каждом звуке: в шорохе соломы, приподымаемой порывами
ветра, в шуме воды, которая, скатываясь с кровель, падала в ближайшие лужи, поминутно слышались ему
погоня и крики, звавшие на помощь.
Потом поднял голову, посмотрел на небо, как в небе орел ширяет, как
ветер темные тучи
гоняет. Наставил ухо, послушал, как высокие сосны шумят.
Холодный, бодрящий
ветер порывисто метался в улице,
гоняя сор, бросая пыль в лицо прохожих. Во тьме торопливо шагали какие-то люди. Фома морщился от пыли, щурил глаза и думал...
Я ушел в Державинский сад, сел там на скамью у памятника поэту, чувствуя острое желание сделать что-нибудь злое, безобразное, чтоб на меня бросилась куча людей и этим дала мне право бить их. Но, несмотря на праздничный день, в саду было пустынно и вокруг сада — ни души, только
ветер метался,
гоняя сухие листья, шурша отклеившейся афишей на столбе фонаря.
И почему-то вид этого чернобыльника, мучимого немилосердным
ветром, заставил содрогнуться Василия Андреича, и он поспешно стал
погонять лошадь, не замечая того, что, подъезжая к чернобыльнику, он совершенно изменил прежнее направление и теперь гнал лошадь совсем уже в другую сторону, все-таки воображая, что он едет в ту сторону, где должна была быть сторожка.
— Ну, ну… темно еще… Да оно, глупый, нам же лучше. Вишь,
ветер… Может, мороки-те
прогонит, а то ничего и не увидишь, как третьеводни.
От лихого чарованья на нее, бедную,
ветры буйные со всех концов наносят тоску тоскучую, сухоту плакучую, и ту тоску и ту сухоту ни едой заесть, ни питьем запить, ни сном заспать, ни думами развеять, ни молитвой
прогнать…
— Важно, Степа! Важно! — покрикивала она. — Так его!
Погоняй!
Ветром!
Свист
ветра, удачное бегство от
погони, вот что нужно было мне тогда.
— Ну, чего ты заныл, не надоел еще, а надоешь — сама
прогоню, слов же твоих никогда не забуду, раскаешься, коли на
ветер говорил их, не обдумав…
В этой
погоне прошло много времени. Из сада мальчик выбежал в поле, быстро распутал ноги у одной из пасшихся на траве лошадей, вскочил на нее и умчался во всю прыть без седла и уздечки, держась за гриву лошади, прямо на глазах совсем было догнавшего его Степана. Последний охал и кричал, но эти крики разносил
ветер, и оставалось неизвестно, слышал ли их дикарь-барчук. Степану пришлось идти к старому барину и шепотом докладывать ему на ухо о случившемся.
Ильза, сев на свою лошадку и
погнав ее по дороге в Ринген, запела протяжным похоронным напевом следующую старинную песню; к ней, по временам, примешивались вопли ограбленных, разносимые
ветром...
Ветер лист сухой
гоняет и треплет, и он то летит, то катится, то гниет в грязи, и потом опять сохнет, и опять из темных мест поднимается.