Неточные совпадения
Для того чтобы всегда
вести свои дела
в порядке, он, смотря по обстоятельствам,
чаще или реже, раз пять
в год, уединялся и приводил
в ясность все свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive. [сделать стирку.]
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею
частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не спать и быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал
в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и
в игре, которую он
вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком
в Английском Клубе.
Тревожить эти чувства ей было больно; но она всё-таки знала, что это была самая лучшая
часть ее души и что эта
часть ее души быстро зарастала
в той жизни, которую она
вела.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его
повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука
в руку; две большие
части впереди — это не безделица.
Тарас уже видел то по движенью и шуму
в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил
в три таборы курени, обнесши их возами
в виде крепостей, — род битвы,
в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням
повелел забраться
в засаду: убил
часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу.
Погодя немного минут, баба
в коровник пошла и видит
в щель: он рядом
в сарае к балке кушак привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет себе петлю на шею надеть; баба вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» — «А
ведите меня, говорит,
в такую-то
часть, во всем повинюсь».
Дронов возился с продажей дома больше месяца, за это время Самгин успел утвердиться
в правах наследства, ввестись во владение, закончить план
повести и даже продать
часть вещей, не нужных ему, костюмы Варвары, мебель.
Это происходило
частью от характера Марьи Михайловны, тетки Ольги,
частью от совершенного недостатка всякого повода для обеих —
вести себя иначе. Тетке не приходило
в голову требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям; Ольге не приснилось бы во сне не исполнить желания тетки, не последовать ее совету.
Он остановился над вопросом: во скольких
частях? «Один том — это не роман, а
повесть, — думал он. —
В двух или трех:
в трех — пожалуй, года три пропишешь! Нет, — довольно — двух!» И он написал: «Роман
в двух
частях».
Когда мы садились
в катер, вдруг пришли сказать нам, что гости уж едут, что
часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые люди! Только что мы выгребли из Пассига,
велели поставить паруса и понеслись. Под берегом было довольно тихо, и катер шел покойно, но мы видели вдали, как кувыркалась
в волнах крытая барка с гостями.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная
часть лежала около холма, потом
велели скорее
вести себя
в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли
в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая
вела в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись
в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Такая отвлеченность и абсолютность
в политике на практике
ведут к тому, что интересы своей партии или социальной группы ставятся выше интересов страны и народа, интересы
части — выше интересов целого.
Спасибо, Лель! Девицы, не стыдитесь!
Не верю я. Ну, статочное ль дело
В частых кустах подружку потерять!
Потешил ты царево сердце, Лель.
Потешь еще!
В кругу подруг стыдливых
Красавицу девицу выбирай,
Веди ко мне и всем на погляденье,
Пускай она за песню наградит
Певца любви горячим поцелуем.
Париж еще раз описывать не стану. Начальное знакомство с европейской жизнью, торжественная прогулка по Италии, вспрянувшей от сна, революция у подножия Везувия, революция перед церковью св. Петра и, наконец, громовая
весть о 24 феврале, — все это рассказано
в моих «Письмах из Франции и Италии». Мне не передать теперь с прежней живостью впечатления, полустертые и задвинутые другими. Они составляют необходимую
часть моих «Записок», — что же вообще письма, как не записки о коротком времени?
Вечером явился квартальный и сказал, что обер-полицмейстер
велел мне на словах объявить, что
в свое время я узнаю причину ареста. Далее он вытащил из кармана засаленную итальянскую грамматику и, улыбаясь, прибавил: «Так хорошо случилось, что тут и словарь есть, лексикончика не нужно». Об сдаче и разговора не было. Я хотел было снова писать к обер-полицмейстеру, но роль миниатюрного Гемпдена
в Пречистенской
части показалась мне слишком смешной.
Едва я успел
в аудитории пять или шесть раз
в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг
в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом
в руке — меня взять и свести
в карцер.
Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого
вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Это для слуха. Зрение тоже не радовали картины из парадных окон генерал-губернаторского дворца: то пьяных и буянов
вели «под шары», то тащили
в приемный покой при
части поднятых на улицах…
Благодаря ей и верхнюю, чистую
часть дома тоже называли «дыра». Под верхним трактиром огромный подземный подвал, куда
ведет лестница больше чем
в двадцать ступеней. Старинные своды невероятной толщины — и ни одного окна. Освещается газом. По сторонам деревянные каютки — это «каморки», полутемные и грязные. Посередине стол, над которым мерцает
в табачном дыме газовый рожок.
С некоторых пор
в эти минуты я
вел с Леной воображаемые разговоры, по большей
части довольно глупые и детски сентиментальные.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения,
в разных
частях света, наипаче
в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат
в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще
в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто
в печатном деле обращается
в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками
в областях, их,
в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать
в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных
велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то
в чаще мелькнул огонек. Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и
велел Аграфене надеть ее.
На днях был у меня моряк Каралов с твоим листком от 5 марта. Читал его с признательностию, мне стало так совестно, что я очень бранил себя и пишу тебе мою повинную с сыном нашего Якушкина, который был здесь ревизором
в Тобольской губернии по межевой
части. — Он надеется тебя лично увидеть и дать изустную
весть обо мне.
Над дверью деревянного подъезда опять была дощечка с надписью: «Следственный пристав»;
в нижний этаж
вело особое крылечко, устроенное посредине задней
части фасада. Налево был низенький флигелек
в три окна, но с двумя крыльцами. По ушатам, стоявшим на этих крыльцах, можно было догадаться, что это кухни. Далее шел длинный дровяной сарайчик, примкнутый к соседскому забору, и собачья конура с круглым лазом.
Вторая приехавшая тетушка была Аксинья Степановна, крестная моя мать; это была предобрая, нас очень любила и очень ласкала, особенно без других; она даже привезла нам гостинца, изюма и черносливу, но отдала тихонько от всех и
велела так есть, чтоб никто не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность
в комнате и платье, приказала переменять
чаще белье и погрозила, что скажет Софье Николавне,
в каком виде нашла детей; мы очень обрадовались ее ласковым речам и очень ее полюбили.
— Я ругаюсь?.. Ах, ты, бестия этакой! Да по головке, что ли, тебя за это гладить надо?.. — воскликнул Макар Григорьев. — Нет, словно бы не так! Я, не спросясь барина, стащу тебя
в часть и отдеру там: частный у меня знакомый — про кого старых, а про тебя новых розог
велит припасти.
На другой день, впрочем, началось снова писательство. Павел вместе с своими героями чувствовал злобу, радость;
в печальных, патетических местах, — а их у него было немало
в его вновь рождаемом творении, — он плакал, и слезы у него капали на бумагу… Так прошло недели две; задуманной им
повести написано было уже полторы
части; он предполагал дать ей название: «Да не осудите!».
— Занимаются они, по большей
части, неблагонамеренностями, откуда происходит и самое название: «неблагонамеренный».
В частности же, не по-дворянски себя
ведут. Так, например, помещик Анпетов пригласил нескольких крестьян, поселил их вместе с собою, принял их образ жизни (только он Лаферма папиросы курит, а они тютюн), и сам наравне с ними обрабатывает землю.
Я не мог слышать, о чем говорила матушка, да и мне было не до того; помню только, что по окончании объяснения она
велела позвать меня к себе
в кабинет и с большим неудовольствием отозвалась о моих
частых посещениях у княгини, которая, по ее словам, была une femme capable de tout.
Он охотно занимается литературой, больше по
части повествовательной, но и тут отдает преимущество
повестям и романам, одолженным своим появлением дамскому перу, потому что
в них нет ничего «этакого».
Лесок,
в котором долженствовало происходить побоище, находился
в четверти мили от Ганау. Санин с Панталеоне приехали первые, как он предсказывал;
велели карете остаться на опушке леса и углубились
в тень довольно густых и
частых деревьев. Им пришлось ждать около часу.
— Сейчас же отправляйтесь
в карцер на трое суток с исполнением служебных обязанностей. А журналишко ваш я разорву на мелкие
части и брошу
в нужник… — И крикнул: — Фельдфебель,
ведите роту.
Вместе с Глумовым я проводил целые утра
в делании визитов (иногда из Казанской
части приходилось, по обстоятельствам, ехать на Охту),
вел фривольные разговоры с письмоводителями, городовыми и подчасками о таких предметах, о которых даже мыслить прежде решался, лишь предварительно удостоверившись, что никто не подслушивает у дверей, ухаживал за полицейскими дамами, и только скромность запрещает мне признаться, скольких из них довел я до грехопадения.
— Действительно-с. Знаю только, что при пожарной команде
в третьей Адмиралтейской
части воспитание получил. Покойный Семен Иваныч
велел это меня на пожарную трубу положить и сказал при этом: бог даст, брантмейстер выйдет! И вышел-с.
Он
вел жизнь праздную и бездельную,
чаще всего запирался у себя
в кабинете, подражал пению скворцов, петухов и т. д. и занимался сочинением так называемых «вольных стихов».
Ее постоянно окружали офицеры дивизии, стоявшей
в городе, по вечерам у нее играли на пианино и скрипке, на гитарах, танцевали и пели.
Чаще других около нее вертелся на коротеньких ножках майор Олесов, толстый, краснорожий, седой и сальный, точно машинист с парохода. Он хорошо играл на гитаре и
вел себя, как покорный, преданный слуга дамы.
Ведь если бы не было этих людей — солдат или полицейских, вообще вооруженных, готовых по приказанию насиловать, убивать всех тех, кого им
велят, ни один из тех людей, которые подписывают приговоры казней, вечных заключений, каторг, никогда не решился бы сам повесить, запереть, замучить одну тысячную
часть тех, которых он теперь спокойно, сидя
в кабинете, распоряжается вешать и всячески мучить только потому, что он этого не видит, а делает это не он, а где-то вдалеке покорные исполнители.
И вот этот батюшка, которого уверили, что он особенный, исключительный служитель Христа, большей
частью не видящий сам того обмана, под которым он находится, входит
в комнату, где ждут принятые, надевает занавеску парчовую, выпростывая из-за нее длинные волосы, открывает то самое Евангелие,
в котором запрещена клятва, берет крест, тот самый крест, на котором был распят Христос за то, что он не делал того, что
велит делать этот мнимый его служитель, кладет их на аналой, и все эти несчастные, беззащитные и обманутые ребята повторяют за ним ту ложь, которую он смело и привычно произносит.
Каратаев
вел жизнь самобытную: большую
часть лета проводил он, разъезжая
в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади и не слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он
в каком-то чулане с печью, прямо из сеней, целый день глядел, высунувшись,
в поднятое окошко, даже зимой
в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Подумав, я согласился принять заведование иностранной корреспонденцией
в чайной фирме Альберта Витмера и
повел странную, двойную жизнь, одна
часть которой представляла деловой день, другая — отдельный от всего вечер, где сталкивались и развивались воспоминания.
Оленин еще был сзади, когда старик остановился и стал оглядывать дерево. Петух тордокнул с дерева на собаку, лаявшую на него, и Оленин увидал фазана. Но
в то же время раздался выстрел, как из пушки, из здоровенного ружья Ерошки, и петух вспорхнул, теряя перья, и упал наземь. Подходя к старику, Оленин спугнул другого. Выпростав ружье, он
повел и ударил. Фазан взвился колом кверху и потом, как камень, цепляясь за ветки, упал
в чащу.
Первую
часть повести я привез из Новгорода
в Москву.
— Я вам мое мнение сказал, — отвечал лекарь. — Я себе давно решил, что все хлопоты об устройстве врачебной
части в селениях ни к чему не
поведут, кроме обременения крестьян, и давно перестал об этом думать, а думаю о лечении народа от глупости, об устройстве хорошей, настоящей школы, сообразной вкусам народа и настоящей потребности, то есть чтобы все эти гуманные принципы педагогии прочь, а завести школы, соответственные нравам народа, спартанские, с бойлом.
Смотря по различию талантов, и
повести этого рода имели больше или меньше значения; но все они заключали
в себе тот недостаток, что попадали лишь
в небольшую (сравнительно)
часть общества и не имели почтой никакого отношения к большинству.
И всегда она считается
в части с тем, кто
в трынку выигрывает, А
в час, или много
в половине второго ночи, уж ни одного огня
в квартире не видно. Так что и соседи, видя, как Ератидушка солидно
ведет себя, не нарадуются на нее.
— Дал он мне хину
в облатке, а я её разжевал. Во рту — горечь нестерпимая,
в душе — бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался,
велел меня отправить
в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: «Должен вас арестовать…» — «Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может…» Так это он просто сказал — с улыбкой!..
С тех пор Нестор Игнатьевич
вел студенческую жизнь
в Латинском квартале Парижа, то есть жил бездомовником и отличался от прочих, истинных студентов только разве тем, что немножко
чаще их просиживал вечера дома за книгою и реже таскался по ресторанам, кафе и балам Прадо.
Анна Михайловна плакала и тосковала
в Петербурге, и ее никто не заботился утешать. Один Илья Макарович
чаще забегал под различными предлогами, но мало от него было ей утешения: художник сам не мог опомниться от печальной
вести и все сводил разговор на то, что «сгорело созданьице милое! подсекла его судьбенка». Анна Михайловна, впрочем, и не искала сторонних утешений.
Мы жили
в большом доме,
в трех комнатах, и по вечерам крепко запирали дверь, которая
вела в пустую
часть дома, точно там жил кто-то, кого мы не знали и боялись.
Впрочем, я так близко знаю тех, о ком говорю, что не могу сделать грубых промахов
в моем рассказе, который буду продолжать с того, как
повела себя княгиня Варвара Никаноровна
в Петербурге, где мы ее оставили
в конце первой
части моей хроники, любующеюся преобразованным по ее мысли Дон-Кихотом Рогожиным.