Неточные совпадения
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын, заметив, что Сереже неловко, быстро вскочила, подняла с
плеча сына руку Алексея Александровича и, поцеловав сына, повела его
на террасу и тотчас же
вернулась.
Теперь запричитала Лукерья и бросилась в свою заднюю избу, где
на полу спали двое маленьких ребятишек. Накинув
на плечи пониток, она
вернулась, чтобы расспросить старика, что и как случилось, но Коваль уже спал
на лавке и, как бабы ни тормошили его, только мычал. Старая Ганна не знала, о ком теперь сокрушаться: о просватанной Федорке или о посаженном в машинную Терешке.
«Телеграмма»
вернулась, а за ней пришла и Нюрочка. Она бросилась
на шею к Самойлу Евтихычу, да так и замерла, — очень уж обрадовалась старику, которого давно не видала. Свой, родной человек… Одета она была простенько, в ситцевую кофточку,
на плечах простенький платок, волосы зачесаны гладко. Груздев долго гладил эту белокурую головку и прослезился: бог счастье послал Васе за родительские молитвы Анфисы Егоровны. Таисья отвернулась в уголок и тоже плакала.
Проводив гостей, Надежда
вернулась в гостиную. Миша лежал
на диване и хохотал. Сестра за
плечо стащила его с дивана и сказала...
Елена пожала
плечом, нехотя протянула ему руку — не ту, которую целовал Инсаров, — и,
вернувшись к себе в комнату, тотчас разделась, легла и заснула. Она спала глубоким, безмятежным сном… так даже дети не спят: так спит только выздоровевший ребенок, когда мать сидит возле его колыбельки и глядит
на него и слушает его дыхание.
Когда старик
вернулся со станции, то в первую минуту не узнал своей младшей невестки. Как только муж выехал со двора, Липа изменилась, вдруг повеселела. Босая, в старой, поношенной юбке, засучив рукава до
плеч, она мыла в сенях лестницу и пела тонким серебристым голоском, а когда выносила большую лохань с помоями и глядела
на солнце со своей детской улыбкой, то было похоже, что это тоже жаворонок.
— Все
вернулось уже, — сказала я,
на плечо кладя ему руку.
Когда пришли домой, Егор Семеныч уже встал. Коврину не хотелось спать, он разговорился со стариком и
вернулся с ним в сад. Егор Семеныч был высокого роста, широк в
плечах, с большим животом и страдал одышкой, но всегда ходил так быстро, что за ним трудно было поспеть. Вид он имел крайне озабоченный, все куда-то торопился и с таким выражением, как будто опоздай он хоть
на одну минуту, то все погибло!
Вернется, бывало, вместе со стадом в избу —
на дворе стужа смертная, вся она окоченела от холода, — ноги едва движутся; рубашонка забрызгана сверху донизу грязью и еле-еле держится
на посиневших
плечах; есть хочется; чем бы скорее пообедать, закутаться да
на печку, а тут как раз подвернется Домна, разгневанная каким-нибудь побочным обстоятельством, снова ушлет ее куда вздумается или, наконец, бросит ей в сердцах кусок хлеба, тогда как другие все, спустившись с полатей, располагаются вокруг стола с дымящимися щами и кашею.
— Эге!.. Скоро же Степан
вернулся из слободы, — засмеялся мой товарищ. Но молодая женщина, нисколько не сконфузившись, пожала
плечами и посмотрела
на нас откровенно неприязненным взглядом.
Через несколько минут мы подошли к приметному дереву; он побежал к нему и стал внимательно осматривать кору, рассчитывая
на ней найти какие-нибудь следы моей стрельбы из буссоли. Потом он
вернулся ко мне и стал засматривать через
плечо в планшет.
Володя поднялся и растерянно поглядел
на Нюту. Она только что
вернулась из купальни.
На ее
плечах висели простыня и мохнатое полотенце, и из-под белого шелкового платка
на голове выглядывали мокрые волосы, прилипшие ко лбу. От нее шел влажный, прохладный запах купальни и миндального мыла. От быстрой ходьбы она запыхалась. Верхняя пуговка ее блузы была расстегнута, так что юноша видел и шею и грудь.
Раз Владимир Семеныч,
вернувшись со службы домой, застал сестру плачущей. Она сидела
на диване, опустив голову и ломая руки, и обильные слезы текли у нее по лицу. Доброе сердце критика сжалось от боли. Слезы потекли и у него из глаз и ему захотелось приласкать сестру, простить ее, попросить прощения, зажить по-старому… Он стал
на колени, осыпал поцелуями ее голову, руки,
плечи… Она улыбнулась, улыбнулась непонятно, горько, а он радостно вскрикнул, вскочил, схватил со стола журнал и сказал с жаром...
Люди спят, но их цепкие ноги отовсюду тянутся к проходу и загораживают его: они выходят откуда-то снизу, они свисают с полок, задевая голову и
плечи, они перекидываются с одной лавочки
на другую — вялые, как будто податливые и страшно враждебные в своем стремлении
вернуться на прежнее место, принять прежнюю позу.
В зале очень свежо. Тася
вернулась к себе, накинула
на плечи короткое темное пальтецо и начала ходить около пианино. Из передней раздалось сопенье мальчика. Мать спит после приема морфия. Не надо ей давать его, а как откажешь? Еще месяц, и это превратится в страсть вроде запоя… Такие случаи бывают… И доктор ей намекал… Все равно умирать…
— Я ж, ваше высокородие, против присяги не пошел. Мог в лучшем виде сам себя смыть, стеклянным студнем по всей Расее перекатываться… Поймай-ка у сокола
на плече, у бабы под мышкой… Ан к окопной страде
вернулся. Вы, ваше высокородие, извольте сундучок ослобонить, я вам чичас все наружу произведу, — от своего начальника какие ж секреты.
Дойдя до ближайшей станицы враждебных чувашей, они многих из них перебили, еще более разогнали, захватили много драгоценной пушнины, самопалов, стрел и
вернулись в поселок с знатной, а особенно
на первый раз, добычей. Часть мехов Ермак Тимофеевич, по приговору круга, подарил Строгановым, которые отдарили их угощением. Целый день пировали казаки. Поразмяты были у них и ноги, и богатырские
плечи.
Спрятав заступ в кусте, юродивый
вернулся к мертвецу, взвалил его
на плечи и быстрыми шагами с этою страшною ношею направился в чащу леса.
Хозяйка
вернулась. Отдали? — говорю. Отдала. Одна она в лавочке? Никак нет, говорит. Писарь военный какой-то сидит и морду корчит. В любовном, говорю, смысле? В любовном, говорит, потому что она ухмыляется. Молодой? Молодой. Красив? Ничего, так себе, с усиками; только
на щеке шишка,
на шишке бородавка, а
на бородавке волос. Ну, пущай их, думаю. Ведь поди ж ты: плевая вещь эта табачница, а как гора с
плеч свалилась!
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно
плечо выше другого. И это
плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались
на всё тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул,
на Пьера, чтоб он
вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.