Неточные совпадения
Я
гнева вашего никак не растолкую.
Он в доме здесь живет,
великая напасть!
Шел в комнату, попал в другую.
В маленьком существе, а
великий гнев-с.
Великий царь, твое желанье было
Законом мне, и я его исполнил:
С Снегурочкой на брак благослови,
Прости вину мою и
гнев на милость
Перемени!
Великий царь, отсрочь мое изгнанье, —
Огонь любви моей воспламенит
Снегурочки нетронутое сердце.
Клянусь тебе
великими богами,
Снегурочка моей супругой будет,
А если нет — пускай меня карает
Закон царя и страшный
гнев богов.
Но разговор сей ввел было меня в
великие хлопоты: отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные
гневом, прискочив ко мне, говорили: — Барин, не в свое мешаешься дело, отойди, пока сух, — и сопротивляющегося начали меня толкать столь сильно, что я с поспешностию принужден был удалиться от сея толпы.
— Нет, я исполнился
гневом против всех и всего; но еще божья милость
велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два еще горшие врага: печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные волны и как бы ропотом своим шепчут мне: «Тебе теперь тяжело, а дальше еще тягчее будет…»
В
гневе на самого себя и на духа тьмы, он опять, назло аду и наперекор совести, начинал дело
великой крови и
великого поту, и никогда жестокость его не достигала такой степени, как после невольного изнеможенья.
— Боярин, — ответил Вяземский, —
великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «Боярин Дружина! царь и
великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя
гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его,
великого государя, милости, и служить тебе и напредки
великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
«Напрасный
гнев, — продолжает Мопассан, — негодование поэта. Война уважаема, почитаема теперь более, чем когда-либо. Искусный артист по этой части, гениальный убийца, г-н фон Мольтке отвечал однажды депутатам общества мира следующими страшными словами: «Война свята и божественного установления, война есть один из священных законов мира, она поддерживает в людях все
великие и благородные чувства: честь, бескорыстие, добродетель, храбрость. Только вследствие войны люди не впадают в самый грубый материализм».
Бог справедлив, милая тетенька. Когда мы отворачиваемся от благородных мыслей и начинаем явно или потаенно клясть возвышенные чувства, он, праведный судия, окутывает пеленой наши мыслящие способности и поражает уста наши косноязычием. И это
великое благо, потому что рыцари управы благочиния давно бы вселенную слопали, если б
гнев божий не тяготел над ними.
Далее супруги от напора
гнева не в состоянии были говорить, и вскоре доктор уехал в больницу свою, а Домна Осиповна поехала к Меровой с
великим желанием встретиться с Бегушевым.
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился
гнев, и чистая жалоба,
великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
«Так, господи! Тяжела рука твоя, а справедлива, и
гнев твой
велик, но благостен!»
Дала я обещанье
Великое не думать о мирском,
Пока Господень
гнев не утолится.
Когда же опасения его оправдались и Наполеон, переправясь через реку, ушел, Балясников, в исступлении от
гнева, по колени в грязи и в воде, целый день и даже вечер громил из своих орудий остатки
великой армии.
Так рассказывал ангел, расправляя белоснежные перышки, и ждал
великой похвалы за свою чистоту и мудрую осторожность. А вместо того
великим и страшным
гневом разгневался Отец и предал чистоплотного ненарушимому и вечному проклятию. Когда затихли громы слов Его и молнии очей смягчили мало-помалу свой ужасающий блеск, перешел Всеблагий к тихой речи и сказал...
Вам принадлежит
великая заслуга: вы первый во Франции заговорили о русском народе, вы невзначай коснулись самого сердца, самого источника жизни. Истина сейчас бы обнаружилась вашему взору, если б в минуту
гнева вы не отдернули протянутой руки, если б вы не отвернулись от источника, потому что он показался мутным.
Его воля — закон, его ласка — милость, его
гнев — беда
великая…
— Все, что ни делается тайного, злого, нечистого в мире, — говорил между прочим батюшка, — все будет явно, все узнается, выплывет рано или поздно наружу. Остерегайтесь же зла, сторонитесь дурных поступков, знайте, что все дурное идет от дьявола, этого прелестника рода человеческого… Он злой гений всего живущего, он сеет разруху, ненависть,
гнев, зависть, преступление. Берегитесь этого врага.
Велика сила его…
Я проснулся с болью в темени: вероятно, он таки пытался Меня откупорить! Мой
гнев был так
велик, что я не улыбнулся, не вздохнул лишний раз и не пошевельнулся, — Я просто и спокойно еще раз убил Вандергуда. Я стиснул спокойно зубы, сделал глаза прямыми, спокойными, вытянул мое тело во всю длину — и спокойно застыл в сознании моего
великого Я. Океан мог бы ринуться на Меня, и Я не шевельнул бы ресницей — довольно! Пойди вон, мой друг, Я хочу быть один.
Я с
гневом бросил сигару в огонь камина и измерил глазами окно и Магнуса… нет, эта туша была слишком
велика для игры в мяч.
Велик был человек, архимандритов в глаза дураками ругал, до губернатора с плетями добраться хотел, а как грянул царский
гнев — майору в ножки поклонился.
— Государь и
великий князь, — начал Феофил. — Я, богомолец твой, со священными семи соборов и с другими людинами, молим тебя утушить
гнев, который ты возложил на отчину твою. Огонь и меч твой ходят по земле нашей, не попусти гибнуть рабам твоим под зельем их.
— Благодушный пастырь наш! — отвечал за всех Фома, преклоняя колено. — Человек рожден со страстями. Молим тебя, праведный, обрати
гнев на милость, спаси
Великий Новгород — он гибнет.
— Беда еще не
велика! — сказал Вульф, подавая руку пастору в знак примирения. — Но ваш
гнев почитаю истинным для себя несчастьем, тем большим, что я его заслуживаю. Мне представилась только важность бумаги, положенной мною во вьюк, — примолвил он вполголоса, отведя Глика в сторону. — Если б вы знали, какие последствия может навлечь за собою открытие тайны, в ней похороненной! Честь моя, обеспечение Мариенбурга, слава шведского имени заключаются в ней. После этого судите, мой добрый господин пастор…
— Не таюсь я перед тобой,
великий государь! Что за глаза, то и в глаза скажу… Спокойствие твое и государства твоего мне дороже жизни моей нестоящей, и гибель твоя и разорение русского царства страшнее
гнева твоего… Казнить хоть вели, а говорить что надо буду…
— Что ж, что помиловал?.. Коли они тебе очи отвели, так милость к ним на
гнев должна обратиться, по справедливости. Ужель дозволишь,
великий государь, им над тобой в кулак посмеиваться, мы-де, по-прежнему, царем ворочаем; кого захотим, того он и милует, не разобрав даже путем — кого…
С своей стороны, Аристотель и дворский лекарь искусно объяснили властителю, что слух о несправедливом
гневе его на знаменитого воеводу может повредить ему в хорошем мнении, которое имеют об нем римский цесарь и другие государи; что
гневом на воеводу
великий князь дает повод другим подданным своим быть изменниками отечеству; что Холмского не наказывать, а наградить надо за его благородный поступок и что эта награда возбудит в других желание подражать такой возвышенной любви к родине.
— Князь, — сказал Григорий Лукьянович, —
великий государь прислал меня к тебе с свои царским указом: царь и
великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя
гнев свой и сымает с главы твоей царскую опалу и прощает тебя во всех твоих винностях…
Надо искать средств избавить его совершенно от гонений
великого князя или укрыть на время от них, пока не прошел
гнев владыки.
— Нет, при этом случае не возьму богатых даров от
великого князя, хотя бы пришлось заслужить и
гнев его. Я не продаю себя. По крайней мере душа моя чиста будет, здесь и на том свете, от упрека в корысти. Во всем прочем послушаю тебя; чтоб доказать это, из твоего дома иду прямо к Афанасию Никитину.
— Ну, что скажете вы теперь, советные мужи Новгорода
Великого? Прячьтесь скорей в подпольные норы домов своих, или несите Иоанну на золотом блюде серебряные головы чтимых старцев, защитников родины. Исполнились слова мои: опустились ваши руки. Кто же из вас будет Иудой-предателем? Спешите, пока все не задохлись еще совестью, пока
гнев Божий не разразился над вами смертными стрелами.
«Бог должен стать человеком, человек — Богом, небо должно стать единым с землей, земля должна стать небом» [См. там же, т. IV. «De Signatura Rerum», с. 374.]. «Адам был создан Словом Божьим, но пал из Божьего Слова Любви в Божье Слово
Гнева: тогда из благости снова разбудил Бог свое возлюбленное Слово глубочайшего смирения, любви и милосердия в Адамовом образе
гнева и ввел
великое сущее (ens) любви в сущее (ens) разбуженного
гнева и преобразил во Христе гневного Адама в святого» [См. там же, т. V. «Mysterium magnum», с. 133–134.]. «Так Христос стал Богочеловеком, а Адам и Авраам во Христе стал Богочеловеком...
Великий князь осыпает меня своими милостями, жалует своею казною, ласкою, приязнью; знаменитые полководцы его, высшие синьоры, не смеют входить к нему без доклада — я это делаю во всякое время; взор, которого дрожат сильнейшие, еще ни разу не обращался на меня с
гневом.
— Государь и
великий князь! — начал Феофил, — я, богомолец твой, со священными семи соборов и с другими людинами, молим тебя утушить
гнев, который ты возложил на отчину твою. Огонь и меч ходят по земле нашей, не попусти гибнуть рабам твоим под зельем их.
Что, если Холмский, пораженный
гневом великого князя, мыслью о заточении и казни, истерзанный страхом, измученный скоростью побега, усилиями взлезть на стену, всем, что его так ужасно и так незапно разом обхватило, если он испустил дух?.. Может быть, задохся в шкапе… может быть, удар! Ужасно!
И тому делу был навсегда погреб (совершенное забвение). (Впоследствии
великий князь отдал дочь свою за сына Холмского. Так шли в то время, рука об руку, необыкновенный
гнев, сопутствуемый железами и казнью, и необыкновенные милости, вводившие осужденного в семью царей! [Сын Холмского, в царствование Василия Ивановича, сослан на Белоозеро и умер там в заключении. Виною его был только этот самый брак с дочерью Иоанна III.])
Как, потративши столько ума и хитрости, чтобы быть, не поступая в опричину, одним из первых царских слуг, почти необходимым за последнее время для царя человеком, облеченным силою и возможностью спасать других от царского
гнева, давать грозному царю указания и советы, играть почти первенствующую роль во внутренней и внешней политике России, и вдруг, в несколько часов, именно только в несколько часов, опередивши царя, ехавшего даровать
великую милость свою в доме его брата, ехавшего еще более возвеличить их славный род, потерять все, проиграть игру, каждый ход которой был заранее всесторонне обдуман и рассчитан!
С приятною улыбкой на лице он рассказал, как
великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты — была любимая поговорка цесаревича, когда он был в
гневе) и потребовал ротного командира.
Теперь он не хотел человеческих слез, но они лились неудержимо, вне его воли, и каждая слеза была требованием, и все они, как отравленные иглы, входили в его сердце. И с смутным чувством близкого ужаса он начал понимать, что он не господин людей и не сосед их, а их слуга и раб, и блестящие глаза
великого ожидания ищут его и приказывают ему — его зовут. Все чаще, с сдержанным
гневом, он говорил...