Неточные совпадения
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то
жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не
велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Но это спокойствие часто признак
великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной
жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка.
Мало ли людей, начиная
жизнь, думают кончить ее, как Александр
Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками?..
Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в
великих случаях детской
жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая...
Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь лет, толькосемь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней. Он даже и не знал того, что новая
жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее
великим, будущим подвигом…
Кабанова. Что? Ничего. А и честь-то не
велика, потому что воюешь-то ты всю
жизнь с бабами. Вот что.
Вожеватов (Огудаловой). Вот жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь! (Карандышеву.) Пожил бы, кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам так нельзя-с, пожалуй разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его нет, а уж мы такие горькие зародились на свет, у нас дела очень
велики, так нам разума-то терять и нельзя.
Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том
великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о
жизни бесконечной…
— Мы обязаны этим реализму, он охладил
жизнь, приплюснул людей к земле. Зеленая тоска и плесень всяких этих сборников реалистической литературы — сделала людей духовно нищими. Необходимо возвратить человека к самому себе, к источнику глубоких чувств,
великих вдохновений…
Игрою и ремеслом находил Клим и суждения о будущем
Великого сибирского пути, о выходе России на берега океана, о политике Европы в Китае, об успехах социализма в Германии и вообще о
жизни мира.
Великий был знаток
жизни!
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а
жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что
великое дело рабочего класса — их кровное, историческое дело…
— История
жизни великих людей мира сего — вот подлинная история, которую необходимо знать всем, кто не хочет обольщаться иллюзиями, мечтами о возможности счастья всего человечества. Знаем ли мы среди величайших людей земли хоть одного, который был бы счастлив? Нет, не знаем… Я утверждаю: не знаем и не можем знать, потому что даже при наших очень скромных представлениях о счастье — оно не было испытано никем из
великих.
— Вы, Анфимьевна, — замечательная женщина! Вы, в сущности,
великий человек!
Жизнь держится кроткой и неистощимой силою таких людей, как вы! Да, это — так…
Но это все было давно, еще в ту нежную пору, когда человек во всяком другом человеке предполагает искреннего друга и влюбляется почти во всякую женщину и всякой готов предложить руку и сердце, что иным даже и удается совершить, часто к
великому прискорбию потом на всю остальную
жизнь.
Это подобно, как у
великих художников в их поэмах бывают иногда такие больные сцены, которые всю
жизнь потом с болью припоминаются, — например, последний монолог Отелло у Шекспира, Евгений у ног Татьяны, или встреча беглого каторжника с ребенком, с девочкой, в холодную ночь, у колодца, в «Miserables» [«Отверженных» (франц.).]
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее.
Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая
жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Слышал я про это, голубчик, неоднократно слышал от людей. Что говорить, дело
великое и славное; все предано человеку волею Божиею; недаром Бог вдунул в него дыхание
жизни: «Живи и познай».
В этой, по-видимому, сонной и будничной
жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской устав Петра
Великого.
Время от святок до масленицы, а затем и покаянные дни
великого поста для Привалова промелькнули как длинный сон, от которого он не мог проснуться. Волею-неволею он втянулся в
жизнь уездного города, в его интересы и злобы дня. Иногда его начинала сосать тихая, безотчетная тоска, и он хандрил по нескольку дней сряду.
Очень труден и драматичен вопрос об отношении двух
великих символов в
жизни общества: символа «хлеба» и символа «свободы».
Жизнь историческая, национальная, задачи истории, борьба народов и царств,
великие исторические люди — все это казалось Л. Толстому несущественным, нереальным, обманчивой и внешней оболочкой
жизни.
Великий творец всегда индивидуален, никому и ничему не подчинен и в своем индивидуальном творчестве выражает дух народа; он даже гораздо более выражает дух своего народа, чем сам народ в своей коллективной
жизни.
Еще более приходится признать, что в духовной
жизни германского народа, в германской мистике, философии, музыке, поэзии были
великие и мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.
И потому чистая Истина христианства была приспособлена к обыденной человеческой
жизни и искажена, было исправлено дело Христа, как говорит
Великий Инквизитор у Достоевского.
В Париже — последнее истончение культуры,
великой и всемирной латинской культуры, перед лицом которой культура Германии есть варварство, и в том же Париже — крайнее зло новой культуры, новой свободной
жизни человечества — царство мещанства и буржуазности.
В России давно уже нарождалось пророческое чувствование того, что настанет час истории, когда она будет призвана для
великих откровений духа, когда центр мировой духовной
жизни будет в ней.
Мировая война —
великая изобличительница лжи беззаботной мещанской
жизни.
Велика власть слов и в религиозной
жизни.
Два
великих принципа
жизни — свобода и любовь могут вступить в конфликт.
Вместе с Парижем пережило новое человечество медовый месяц свободной
жизни и свободной мысли;
великую революцию, социализм, эстетизм, последние плоды буржуазного атеизма и мещанства.
Маленькая, чувствующая себя раздавленной частная
жизнь бунтует против
великой, исторической
жизни.
Мы должны сознать, что русский мессианизм не может быть претензией и самоутверждением, он может быть лишь жертвенным горением духа, лишь
великим духовным порывом к новой
жизни для всего мира.
Не может человек всю
жизнь чувствовать какое-то особенное и
великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен.
Через
великие испытания и потрясения вновь пробудится героическое у французов, опустившихся до слишком самодовольной мещанской
жизни.
И неизбежно должно было раскрыться миру, что в самой глубине буржуазной
жизни лежит уже семя
великой войны,
великой катастрофы.
Оргия химических инстинктов, безобразной наживы и спекуляции в дни
великой мировой войны и
великих испытаний для России есть наш величайший позор, темное пятно на национальной
жизни, язва на теле России.
Современному направлению, признавшему торжество смерти последним словом
жизни, нужно противопоставить очень русские мысли Н. Федорова,
великого борца против смерти, признававшего не только воскресение, но и активное воскрешение.
Великая Россия все еще оставалась уединенной провинцией в
жизни мировой и европейской, ее духовная
жизнь была обособлена и замкнута.
В глубине клеток народной
жизни должно произойти перерождение, идущее изнутри, и я верю, что оно происходит, что русский народ духовно жив и что ему предстоит
великое будущее.
Нельзя вечно жить мирной буржуазной
жизнью довольства; для самих целей буржуазной
жизни нужно воевать с
великими жертвами и страданиями.
Идейность в политике связана с духовным углублением личности, с воспитанием души целого народа, с сознанием
великой ответственности, а не с упрощением и схематизацией сложной исторической
жизни.
И мы имеем все основания полагать мировую миссию России в ее духовной
жизни, в ее духовном, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях новой
жизни, которыми полна
великая русская литература, русская мысль и народная религиозная
жизнь.
Мещанская
жизнь в Париже стала столь душной, столь убийственной для души, что только
великие катастрофы и
великие испытания могут очистить и освободить человека от мещанства.
Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю
жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как
великое напоминание.
Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю
жизнь в
великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой старик инквизитор, который сам ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю
жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей
великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Из монахов находились, даже и под самый конец
жизни старца, ненавистники и завистники его, но их становилось уже мало, и они молчали, хотя было в их числе несколько весьма знаменитых и важных в монастыре лиц, как например один из древнейших иноков,
великий молчальник и необычайный постник.
В области же действительной
жизни, которая имеет не только свои права, но и сама налагает
великие обязанности, — в этой области мы, если хотим быть гуманными, христианами наконец, мы должны и обязаны проводить убеждения, лишь оправданные рассудком и опытом, проведенные чрез горнило анализа, словом, действовать разумно, а не безумно, как во сне и в бреду, чтобы не нанести вреда человеку, чтобы не измучить и не погубить человека.
Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился, хотя и мог бы сообразить, что у обоих как раз сошлось все, что могло потрясти их души так, как случается это нечасто в
жизни. Но Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и ощущений ближних своих — отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по
великому своему эгоизму.