Неточные совпадения
Вместе с Линкиным чуть
было не попались впросак два знаменитейшие
философа того времени, Фунич и Мерзицкий, но вовремя спохватились и начали вместе с Грустиловым присутствовать при"восхищениях"(см."Поклонение мамоне и покаяние").
Человеческая жизнь — сновидение, говорят философы-спиритуалисты, [Спиритуали́зм — реакционное идеалистическое учение, признающее истинной реальностью дух, а не материю.] и если б они
были вполне логичны, то прибавили бы: и история — тоже сновидение.
Во время его управления городом тридцать три
философа были рассеяны по лицу земли за то, что"нелепым обычаем говорили: трудящийся да яст; нетрудящийся же да вкусит от плодов безделия своего".
Сергей Иванович — Москвич и
философ, Алексей Александрович — Петербуржец и практик; да позовет еще известного чудака энтузиаста Песцова, либерала, говоруна, музыканта, историка и милейшего пятидесятилетнего юношу, который
будет соус или гарнир к Кознышеву и Каренину.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на
философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой
был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого
было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и
философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
А между тем герою нашему готовилась пренеприятнейшая неожиданность: в то время, когда блондинка зевала, а он рассказывал ей кое-какие в разные времена случившиеся историйки, и даже коснулся
было греческого
философа Диогена, показался из последней комнаты Ноздрев.
Нечего делать: нужно
было дать синицу в руки. Скептическая холодность
философа вдруг исчезла. Оказалось, что это
был наидобродушнейший человек, наиразговорчивый и наиприятнейший в разговорах, не уступавший ловкостью оборотов самому Чичикову.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела
было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не
было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп
был какой-то ипохондрик, какой-то домашний
философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
Если б у нас
были науки, то медики, юристы и
философы могли бы сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности.
Нет-с, ста́рее меня по корпусу найдутся,
Я с восемьсот девятого служу;
Да, чтоб чины добыть,
есть многие каналы;
Об них как истинный
философ я сужу:
Мне только бы досталось в генералы.
Еще прежние туда-сюда; тогда у них
были — ну, там Шиллер, [Шиллер Фридрих (1759–1805) — великий немецкий поэт, автор пьес «Коварство и любовь», «Разбойники» и др.] что ли, Гётте [Гетте — искаженное произношение имени Вольфганга Гёте (1749–1832) — великого немецкого поэта и
философа; друг Шиллера.
— Я — читала, — не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова не доходят до моей души. Помните у Тютчева: «Мысль изреченная
есть ложь». Для меня Метерлинк более
философ, чем этот грубый и злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
— Дорогой мой, — уговаривал Ногайцев, прижав руку к сердцу. — Сочиняют много!
Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал… как это? Куда ты стремишься и прочее. А — никакой тройки и не
было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они… комики, между нами говоря.
Клим заметил, что историк особенно внимательно рассматривал Томилина и даже как будто боялся его; может
быть, это объяснялось лишь тем, что
философ, входя в зал редакции, пригибал рыжими ладонями волосы свои, горизонтально торчавшие по бокам черепа, и, не зная Томилина, можно
было понять этот жест как выражение отчаяния...
Она произносила имена ересиархов, ортодоксов, апологетов христианства,
философов, — все они
были мало знакомы или не знакомы Самгину, и разноречия их не интересовали его.
— Чехов и всеобщее благополучие через двести — триста лет? Это он — из любезности, из жалости. Горький? Этот — кончен, да он и не
философ, а теперь требуется, чтоб писатель философствовал. Про него говорят — делец, хитрый, эмигрировал, хотя ему ничего не грозило. Сбежал из схватки идеализма с реализмом. Ты бы, Клим Иванович, зашел ко мне вечерком посидеть. У меня всегда народишко бывает. Сегодня
будет. Что тебе тут одному сидеть? А?
Философ был неказист, но надо сказать, что он преискусно оголял самое существо всех и всяческих отношений, показывая скрытый механизм бытия нашего как сплошное кровопийство.
Самгин видел, что Маракуеву тоже скучно слушать семинарскую мудрость Дьякона, студент нетерпеливо барабанил пальцами по столу, сложив губы так, как будто хотел свистнуть. Варвара слушала очень внимательно, глаза ее
были сдвинуты в сторону
философа недоверчиво и неприязненно. Она шепнула Климу...
— Вероятно — ревнует. У него учеников нет. Он думал, что ты
будешь филологом,
философом. Юристов он не выносит, считает их невеждами. Он говорит: «Для того, чтоб защищать что-то, надобно знать все».
Муж у нее, говорят,
был каким-то доморощенным
философом, сектантом и ростовщиком, разорил кого-то вдребезги, тот — застрелился.
— Жулик, — сказала она, кушая мармелад. — Это я не о
философе, а о том, кто писал отчет. Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется, уже и купили. У либералов денег нет. Теперь столыпинскую философию проповедовать
будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
— Некий итальянец утверждает, что гениальность — одна из форм безумия. Возможно. Вообще людей с преувеличенными способностями трудно признать нормальными людьми. Возьмем обжор, сладострастников и… мыслителей. Да, и мыслителей. Вполне допустимо, что чрезмерно развитый мозг
есть такое же уродство, как расширенный желудок или непомерно большой фаллос. Тогда мы увидим нечто общее между Гаргантюа, Дон-Жуаном и
философом Иммануилом Кантом.
Что сказал бы добродетельный
философ, если б предвидел, что его соименник
будет драть по стольку с приходящих судов? проклял бы пришельцев, конечно.
— Хорошо, пусть
будет по-вашему, доктор… Я не
буду делать особенных приглашений вашему
философу, но готова держать пари, что он
будет на нашем бале… Слышите — непременно! Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который снимает с ноги чулок и падает. Согласны?
У Ляховского тоже
было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов жил в Узле вторую неделю и часто бывал у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло
быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не переваривал этого
философа и делал равнодушное лицо.
Был, дескать, здесь у вас на земле один такой мыслитель и
философ, «все отвергал, законы, совесть, веру», а главное — будущую жизнь.
Если бы возможно
было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых,
философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно
были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
— Ну так, значит, и я русский человек, и у меня русская черта, и тебя,
философа, можно тоже на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра же поймаю. А все-таки говори:
есть Бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
Ивана Федоровича, например, смотритель не то что уважал, а даже боялся, главное, его суждений, хотя сам
был большим
философом, разумеется «своим умом дойдя».
Был же этот ссыльный немалый ученый и знатный
философ в университете.
Между тем находились и находятся даже и теперь геометры и
философы, и даже из замечательнейших, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее — все бытие
было создано лишь по эвклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Эвклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может
быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности.
Был еще слух, что молодой русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня» (
философ живет очень бедно).
Если у таких людей ум замечательно силен, они становятся преобразователями общих идей, а в старину делались великими
философами: Кант, Фихте, Гегель не разработали никакого частного вопроса, им
было это скучно.
Он знал математику включительно до конических сечений, то
есть ровно столько, сколько
было нужно для приготовления гимназистов к университету; настоящий
философ, он никогда не полюбопытствовал заглянуть в «университетские части» математики.
Один
был слишком религиозен, другой слишком
философ.
Молодые
философы наши испортили себе не одни фразы, но и пониманье; отношение к жизни, к действительности сделалось школьное, книжное, это
было то ученое пониманье простых вещей, над которым так гениально смеялся Гете в своем разговоре Мефистофеля с студентом.
Я очень ценил Ясперса, но я не считал его экзистенциальным
философом в том смысле, в каком
были экзистенциальными
философами Ницше и Кирхегардт.
Да и у всех подлинных
философов был этот элемент, даже у Спинозы и Гегеля.
Это
был очень талантливый человек, самый интересный немецкий
философ последней эпохи.
Мир не
есть мысль, как думают
философы, посвятившие свою жизнь мысли.
Были интересные
философы, как, например, Ле-Сен, Лавель, Валь.
Плехановым, который
был плохим
философом и материалистом, но интересовался философскими вопросами.
Флоренский
был универсальный человек, он талантливый математик, физик, филолог, оккультист, поэт, богослов,
философ.
Я больше всего любил философию, но не отдался исключительно философии; я не любил «жизни» и много сил отдал «жизни», больше других
философов; я не любил социальной стороны жизни и всегда в нее вмешивался; я имел аскетические вкусы и не шел аскетическим путем;
был исключительно жалостлив и мало делал, чтобы ее реализовать.
Я никогда не
был «чистым»
философом, никогда не стремился к отрешенности философии от жизни.
Я
был первый русский христианский
философ, получивший большую известность на Западе, бóльшую, чем В. Соловьев.
Всегда существовали
философы, которые вкладывали в свою философию себя, то
есть познающего как существующего.
Я всегда
был экзистенциальным
философом, и за это на меня нападали.