Неточные совпадения
Стародум. Мне очень приятно
быть знакому с человеком ваших качеств. Дядя ваш мне о вас говорил. Он отдает вам всю
справедливость. Особливые достоинствы…
Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина и ничем не замечательная, простая, только добрая мать семейства, по чувству
справедливости должна
быть снисходительна.
Для Константина народ
был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости,
справедливости этих людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
— Да, это всё может
быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в
справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
Несмотря на совершенную добросовестность, с которою Сергей Иванович проверял
справедливость доводов рецензента, он ни на минуту не остановился на недостатках и ошибках, которые
были осмеиваемы, —
было слитком очевидно, что всё это подобрано нарочно, — но тотчас же невольно он до малейших подробностей стал вспоминать свою встречу и разговор с автором статьи.
― Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего. Они отвергают
справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не отрицая этого главного стимула (Левину
было противно самому, что он употреблял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своею работой, он невольно стал чаще и чаще употреблять нерусские слова), хочу только регулировать труд.
«Не для нужд своих жить, а для Бога. Для какого Бога? И что можно сказать бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не надо жить для своих нужд, то
есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их
справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему
справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская натура! Только я боюсь, что Вронскому
будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите с ним дорогой, — сказала княгиня.
Бывали примеры, что женщины влюблялись в таких людей до безумия и не променяли бы их безобразия на красоту самых свежих и розовых эндимионов: [Эндимион — прекрасный юноша из греческих мифов.] надобно отдать
справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной; оттого-то, может
быть, люди, подобные Вернеру, так страстно любят женщин.
Письмо начиналось очень решительно, именно так: «Нет, я должна к тебе писать!» Потом говорено
было о том, что
есть тайное сочувствие между душами; эта истина скреплена
была несколькими точками, занявшими почти полстроки; потом следовало несколько мыслей, весьма замечательных по своей
справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: «Что жизнь наша?
Он рассуждал, и в рассуждении его видна
была некоторая сторона
справедливости: «Почему ж я? зачем на меня обрушилась беда?
Может
быть, он бы с удовольствием бросил все и ушел, но в настоящую минуту это
было почти невозможно; это значило прямо сознаться в
справедливости взводимых на него обвинений и в том, что он действительно оклеветал Софью Семеновну.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она
справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем
справедливость должна
быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо
было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
Потому, в-третьих, что возможную
справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало
быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Разумеется, я сказал ей, что прокурор обязан
быть умным, а доброта его
есть необходимая по должности
справедливость.
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной
справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни — в личности, а так как личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
— О
справедливости, — сказала Варвара, вздохнув. — Что
есть только одна
справедливость — любовь.
— Может
быть, конечно, что это у нас от всесильной тоски по
справедливости, ведь, знаете, даже воры о
справедливости мечтают, да и все вообще в тоске по какой-нибудь другой жизни, отчего у нас и пьянство и распутство. Однако же, уверяю вас, Варвара Кирилловна, многие притворяются, сукиновы дети! Ведь я же знаю. Например — преступники…
— «Любовь к уравнительной
справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что
есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы
есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
Есть ли в этом какая
справедливость?
Послушать, так нужная степень нравственного развития у всех уже
есть, как будто каждый уже достиг его и носит у себя в кармане, как табакерку, что это «само собой разумеется», что об этом и толковать нечего. Все соглашаются, что общество существовать без этого не может, что гуманность, честность,
справедливость —
суть основные законы и частной, и общественной жизни, что «честность, честности, честностью» и т. д.
Глядя на него, слушая его, видя его деятельность, распоряжения по хозяйству, отношения к окружающим его людям, к приказчикам, крестьянам — ко всем, кто около него
был, с кем он соприкасался, с кем работал или просто говорил, жил вместе, Райский удивлялся до наивности каким-то наружно будто противоположностям, гармонически уживавшимся в нем: мягкости речи, обращения — с твердостью, почти методическою, намерений и поступков, ненарушимой правильности взгляда, строгой
справедливости — с добротой, тонкой, природной, а не выработанной гуманностью, снисхождением, — далее, смеси какого-то трогательного недоверия к своим личным качествам, робких и стыдливых сомнений в себе — с смелостью и настойчивостью в распоряжениях, работах, поступках, делах.
Но у него
есть доброта, благородство,
справедливость, веселость, свобода мыслей: только все это выражается порывами, и оттого не знаешь, как с ним держать себя.
И надо
было отдать им
справедливость: они так пригляделись к нашему порядку, что едва можно
было заметить разницу между ними и европейцами.
Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его. Не может же
быть, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же
быть, чтобы все те слова о
справедливости, добре, законе, вере, Боге и т. п.
были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не
было никакого дела до
справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны
были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание.
Письмо это
было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно
было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно
было то, что во время своей первой молодости он
был восторженным последователем Герберта Спенсера и в особенности, сам
будучи большим землевладельцем,
был поражен его положением в «Social statics» о том, что
справедливость не допускает частной земельной собственности.
Вся ее прежняя и теперешняя жизнь
была подтверждением
справедливости этого взгляда.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих
справедливость, поддерживающих веру и воспитывающих народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно
было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали
справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими руками длинные волосы. Все вздохнули облегченно с приятным сознанием того, что теперь началось исследование, и сейчас всё выяснится, и
справедливость будет удовлетворена. Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он весь
был поглощен ужасом перед тем, что могла сделать та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10 лет тому назад.
Но Хиония Алексеевна
была уже за порогом, предоставив Привалову бесноваться одному. Она
была довольна, что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него — и вот вам благодарность за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно нигде на свете нет ни совести, ни
справедливости, ни признательности!
Нужно отдать полную
справедливость Хионии Алексеевне, что она не отчаивалась относительно будущего: кто знает, может
быть, и на ее улице
будет праздник — времена переменчивы.
Свобода
есть что-то гораздо более изначальное, чем
справедливость.
Прежде всего
справедливость — юстиция —
есть совсем не христианская идея, это идея законническая и безблагодатная.
Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской империи можно
было увидеть
справедливость.
Окончательная победа царства Духа, которая ни в чем не может
быть отрицанием
справедливости, предполагает изменение структуры человеческого сознания, т. е. преодоление мира субъективации, т. е. может мыслиться лишь эсхатологически.
Преобладание славянского нравственного склада над германским нравственным складом совсем не
есть проблема
справедливости.
Но совсем неверно
было бы сказать, что постановка такой исторической задачи и борьба за такую историческую ценность
есть требование отвлеченной
справедливости и определяется исключительными нравственными преимуществами Англии и России перед Германией.
Например, борьба за проливы не
есть борьба за отвлеченную
справедливость, это — борьба за историческое бытие, за повышение исторической ценности.
Борьба России и Германии не
есть соревнование на почве
справедливости, но не
есть также и элементарная биологическая борьба за интересы.
Насильственное осуществление правды —
справедливости во что бы то ни стало может
быть очень неблагоприятно для свободы, как и утверждение формальной свободы может порождать величайшие несправедливости.
И духовное преобладание в мире России, а не Германии
есть дело творческого произвола, а не отвлеченной
справедливости.
Та
справедливость, которая в этом
будет заключена, должна
быть принята и приветствована.
Но проблема Востока и Запада не
есть проблема отвлеченной
справедливости, это — проблема конкретного бытия.
Меня
будет сейчас интересовать совсем не политическая злоба дня, а вечный вопрос о
справедливости и свободе.
Без свободы не может
быть никакой
справедливости.
Трудно
было бы даже сказать, что означает отвлеченная
справедливость в применении к турецкой проблеме.
Историческая борьба
есть борьба за бытие, а не за прямолинейную
справедливость, и осуществляется она совокупностью духовных сил народов.
Вопрос о мировой роли России, о ее судьбе приобретает огромное значение, он не может
быть растворен в вопросе о народном благе, о социальной
справедливости и т. п. вопросах.
И еще мог бы сказать, что социал-демократы
будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит конец мира и водворится Царство Божие, так как раньше трудно ждать абсолютной
справедливости на свете.